О гниющей голове

- Спасибо за советы. Не особо действуют, - а может, он просто слишком устал, чтобы пытаться им последовать? - Но я многого от тебя требую. Хватило бы и пары слов, на самом деле, Уилл. Немного за полночь, после брождений по знакомым районам, ими был выбран парк, закрытый в тёмное время суток. Они перелезли через забор. Шатен был и сидел рядом. - Даже если я скажу тебе, что ты очень красиво выглядишь, когда улыбаешься, ты ведь не поверишь? - он не уставал пытаться найти решение. Ни в одну из их встреч. В каждый из немногочисленных разов, когда об этом заходил разговор, он удивительно и по-настоящему вникал и слушал. Его хотелось называть не парнем, а мужчиной в самом лучшем смысле слова не из-за возраста или внешнего вида - он просто умел себя вести, оказывать внимание. Как-то по особенному, со своей сумасшедшей харизмой. Он вёл себя так со всеми - это не могло не влюблять в него тоже. Не идеальный - только сильный в общении, очаровывающий абсолютно. Будь лицо Клэя более открытым, стало бы ясно, что после реплики собеседника какая-то горькая полуусмешка изменила его лицо на секунду, тут же исчезая. - Мне может это помочь, время от времени. Смотря, какое настроение было перед этим, - поднёс алюминиевую банку ко рту, всё равно забывая о вкусе газировки. Он последнее время не понимает, зачем вообще продолжает покупать её и пить. - Сейчас, например, я не могу спокойно улыбаться, зная, как выглядят мои щёки. Думая, сколько всего подряд съел за прошедший день. Даже зная, будучи уверенным, что ты бы не стал, я часто думаю, что ты просто издеваешься. Смеёшься, когда я отворачиваюсь; что я каким-либо образом вынуждаю тебя выходить со мной гулять, отвечать на сообщения. Выглядел определённо жалко. Не лучший выбор одежды, но его не очень-то волновало - джинсы на размер или два больше, голубой в белую полоску свитер. Волосы были ужасно, ужасно выцветшими из когда-то ярко-зелёного. Он не красился снова, у него миллион и одно дело важнее. Он не выглядит больным от мешков под глазами, от старой, неподходящей одежды, от состояния кожи, от бесконечного сна, от незнания того, какой это день и как он называется - ни в коем, блядь, случае, конечно нет. Всё от тела: он иногда самому себе кажется больным психически, когда смотрит в зеркало и не хочет думать, что его ещё не устраивает, кроме веса. Он не может думать о другом, он не может не становиться каждый раз перед отражением в позы, в которых его лицо, его руки, его ноги выглядят предпочтительнее, тоньше. Это давно перестало помогать, он давно понял, что это ради секундного удовлетворения - видит нужный ракурс, закрывает глаза и идёт на кухню искать ещё хоть одну съедобную вещь. А он даже не голоден. Он вообще никогда не голоден, а также ему сложно понять, когда он полностью сыт и в еде больше не нуждается. Последние шесть лет еда для него не способ получения энергии, у него нет конкретных приёмов пищи. - И как же тебе живётся среди людей? Не устал от своей головы, моя ты Мечта? - после недолгого молчания Уилбур ответил немного удивлённо. Оказывающий внимание. За что он вообще, блядь, остаётся рядом? Слушает, немного в задумчивости прикрыв глаза, и так и смотрит ими заинтересованно. Как на чудо, как на сжигающее себя чудо. Или, по кое-чьему мнению, - как на животное в зоопарке. - Скажи мне, что вопрос риторический. Будь у меня другое тело - мне было бы заметно легче, ты и сам это понимаешь. Я своё разлюбил и превратил в свалку, - он правда выглядел так, будто готов разрыдаться от мысли о том, как сейчас выглядит. - Сломал и хочу новое. Я как ребёнок. - Даже с пониманием того, что у тебя этого абстрактного другого тела никогда не будет, ты не можешь заставить себя как-то поухаживать за своим настоящим? - его кофе с сахаром только немного остыл, будучи уже наполовину выпитым. - Ради того, чтобы чувствовать себя лучше? Клэй обычно оправдывает для себя это тем, что не заслуживает ощущения комфорта, потому что не хочет чувствовать себя лучше, как-то закрывая глаза на то, что не может себя заставить что-то в своём отношении к себе менять. Брюнет, очаровательно пытающийся понять, искренне пытающийся несмотря на то, как это бесполезно - его собеседник перестал с этим справляться. - Понимаю, не осознаю. Ничего не осознаю, кроме, блять, этого отражения в зеркале и ощущения веса, - банка полетела в мусорное ведро, почти пустая. Конечно, напиток без сахара, естественно, он опять не следил за собой, не слышал свои чувства, выпил много и чувствует дискомфорт. - И не осознаю, почему ты ещё рядом, Уилбур. Он трудно произнёс последнюю фразу. Ему всегда неловко, будто он жалуется, выглядит слишком нуждающимся во внимании, заставляет повторять то, что не помогает, говорит слишком много, говорит лишнее, забудет об этом разговоре завтра же, использует человека ради эфемерного, совершенно кратковременного, лёгкого удовлетворения, тратит время: неважно, что своё (судя по всему, у него его в достатке) - чужое. Вываливает всё на всех, кто хоть между делом спросит, говорит только о себе, весь разговор переводит на себя, чудаковатый в самом плохом смысле и не старается подбирать слова в разговоре, хоть и умеет. Вечно будто пьяный, хоть и не пристрастен к алкоголю совсем. А он всё смотрит в зеркало и все, все, все свои проблемы видит в ногах, в руках, в животе под специально задранной кофтой и в щеках. Потому что говорил себе так, когда был младше и глупее, вбил это в свою голову, и теперь, когда она гниёт, не способен рассуждать иначе в этом ключе. Он будто всё время спит, тухнет. Не способен рассуждать чётко, кричать громко и слышать свои мысли ясно. Как ненужные наставления, бесконечно повторяемые родителями, превратившиеся в надоедливое бормотание, раздражающий шёпот, пустой шум. Наверное, ударь его в тот момент кто-то со всей силы тяжёлым камнем по голове, проламывая череп, он оказался бы не против. Стыдно посмотреть на собеседника. На высокого, на хорошо одетого, на худого. Даже если он говорит, что последнее было его комплексом, пускай и прошедшим. Всегда стыдно отвечать на его объятья, стыдно в них быть, даже если они приятны. Он сидел на самом краю каменной кладки; довольно густые от природы, пускай и ставшие тоньше от осветления волосы Клэя свисали с опущенной головы. Больной. - Не говори, что больше никто из твоих друзей и знакомых не готов слушать о частых, долгих снах, о книге, о твоей кошке, о новых мелодиях, что ты выучил. Мне нравится проводить с тобой время, и я рад, когда рад ты, и я удовлетворён часами, в которые я с тобой. Где бы то ни было, Клэй, - где угодно, хоть всю ночь, хоть… - когда слов не хватало, он начинал забавно махать руками, делая паузы в речи. - Не думай, что я когда-либо встречал тебя через силу. Мне не плохо с тобой, с тобой я ощущаю себя комфортно большую часть времени, поэтому я рядом. Да, Клэй определённо чувствовал его взгляд. Переживший тоскливые года и, кажется, успешно обуздавший свою личную грусть, как бы ни невероятно, по мнению Клэя, было бушующее море покорить, не пытаясь его иссушать. И что оставалось? Обезоруживающе каждый раз, когда его успокаивал он. Было нечего ответить, ему всё равно не хватило бы слов и ночи. В такие моменты, признаться честно, - в любом расположении духа было просто стыдно возвращаться в плохое моральное состояние. Любому человеку, даже Клэю, захотелось бы поднять голову, посмотреть на собеседника. И он поднял. На доброго такого, на улыбающегося, на не боящегося слёз в чужих глазах. Всхлип становится только громче, когда рука ложится на чужую спину. Клэй знает, как выглядит, когда плачет, от чего хочется закрыть лицо, убежать, крикнуть. Особенно когда его, собранного из шума, грязи, мыслей, аккуратно, будто боясь задеть, обнимают. Хотелось выбраться, бояться думать, что Уилбур вот-вот отшатнётся, почувствует мерзость. Что-то скажет, пожалеет, уйдёт и оборачиваться не станет. Уилбур уверен. Сильными руками обхватыват талию, действительно обнимая, а не щупая, носом утыкается в плечо. Дрим молчал, сдерживал звуки, пытался выровнять отдающее немного тянущей болью в груди дыхание. Потом сорвался на неравномерный выдох ртом, чувствуя, что всё его лицо мокрое. Сначала, немного несмело, положил руки на широкие плечи, на обычную, но подходящую телосложению рубашку, затем обвил шею. С горячим дыханием из его рта вырывались бредовые извинения, скорее как привычка после проявления эмоций, чем осознанное действие. Уилбур точно слышал. Парк был тих и пуст. Дрим иногда плачет. Реже - не во сне, бодрствуя. Ещё реже - перед кем-то знакомым. Перед брюнетом. Последний уже переместился носом ближе к шее. Говорить ничего не надо было, никто и не стал. Выпускание одного шёпота в тишину, разрываемую нечастыми далёкими машинами и шорохом ткани, перестало казаться странным. Случайные мысли вырывались, еле слышимые. Всхлипы стали реже. Уилбур почувствовал, как чужое сердцебиение восстановилось, спина перестала неконтролируемо вздыматься, а руки перестали сжимать его так, будто всё ещё боятся, что он уйдёт. "Не отпускай," - Клэй не хотел. Успокоившемуся, у него получалось почти забыть о том, как он чувствует себя внутри своего тела. Потому что ему было лучше. Почти так же беззаботно, как во сне. К слову, кто вообще сказал эту фразу? Две пары глаз закрыты, руки старшего переодически гладят чужую талию. Несильно, ощутимо. Оба наверняка пойдут домой совсем скоро. Сами поймут, когда надо будет. "Красивый". Вскоре отпускают друг друга. Он поправляет свитер. Ещё не светлеет, время даже не близится к утру. Перелезши через забор, их путь недолго шёл в одну сторону. Уилбур жалел, что лицо парня закрывали локоны, потому что был уверен - Клэй позволил себе расплыться в скромной улыбке. Одна голова старательно всё обдумывала, вторая пустела. Наверное, именно из-за последнего факта, парень предложил проводить до дома, а другой согласился. Ноги почти подкашивались. Странно и глупо, но никого не волновало. Руки то и дело аккуратно переплетались, разъеденившись окончательно только у подъезда. -До квартиры дойдёшь? - вопрос скорее был шуткой, однако, смотря на состояние парня, действительно можно было предположить, что спотыкаться он будет о каждую ступеньку, забудет о лифте и потеряет сознание на четвёртом этаже из более чем пятнадцати. - Дойду. Такси не нужно? - вся забота, которую он мог выразить здесь и сейчас. На другие вопросы, действия и знаки внимания сил и оставшегося рассудка на сегодня было мало. - Пешком. Доброй ночи, моя Мечта. Странно, как оба парня были опьянены буквально одними чувствами. Клэй рассыпался почти на тысячу частей, опустев практически полностью, и не понял, как всё же устоял на ногах, когда старший жестом попросил его руку, чтобы, оставив лёгкий поцелуй, развернуться и зашагать к своему дому. Так, будто зеленоволосому уже не стоит удивляться. Как и разбиваться снова и снова, только успев собрать мысли воедино, не в силах крикнуть или побежать вслед. Код от подъездной двери он ввёл со второго раза. Не помнил, как вставил ключи в замочную скважину, захлопнул дверь. Не понял, куда кинул кеды и в какой комнате лёг спать. Не ощущал себя, не видел, не слышал. Одним долгим сном только обрывками вспоминал вечер. Подозрительно долгим даже для него. Не думал вставать, контактировать с людьми, а также с конкретным человеком. Пускай и скучал. Каким бы переполненным банальностями не казалось его сознание - скучал по длинным рукам, пальцам, лишь немного мешковатой рубашке, закатанной до рукавов, по запаху духов. По мужчине, которого он абсолютно, блядь, точно не заслужил. Сам не знал, когда встал. Как потянулся за почти полностью разряженным телефоном с побитым защитным стеклом, ища переписку с нужным контактом, игнорируя остальных писавших ему. Клэй даже попытался приподняться на локтях, приходя в себя. Последнее, к сожалению, случилось, и слишком резко - стоило загрузиться всего паре сообщений. Ни опровержений собственных чувств, ни признания в том, что случившееся было ошибкой, ни насмешки. Обычная, блядь, Уиллова искренность. Обычная его забота, его комплименты, его вежливость и любовь, ощущающаяся сильнее, чем любовь к другу, - о большем не получалось мечтать. И когда, не дав перечитать третий раз немногочисленные строки, экран телефона потух, тот несильно, но громко стукнулся о пол. Если это больше, чем можно ожидать, почему Мечта опять плачет? Почему внутри неё будто продолжает расти заведомо мёртвая лилия, в своих очертаниях и гадком болезненном подрагивании абсолютно ужасная? Почему Мечта так бессильна перед людьми, которыми очарована? Перед человеком, который понимает её лучше, чем сама она? Сложно передать словами или объяснить причины. Клэй сам не может их определить. Как и причины случайной агрессии к самому себе при понимании того, что кто-то проявил к нему заботу. Он сжимает себя, игнорирует кошку, настойчиво просящую есть, и не понимает, куда себя такого деть. Если это превосходит то, что он для себя видел целью, почему он не может просто насладиться этим? Почему ему стыдно за то, что ему нечего внутри себя отдать, хотя он хотел бы отдать мужчине всё? Какой вообще любовью он может поделиться, если у него нет любви даже к самому себе? Он чувствует себя обманщиком. Он чувствует себя пародией на члена общества, когда понимает, что долгому и упорному труду для повышения самооценки, следовательно - уровня жизни, предпочитает глубокий сон, очередной полуфабрикат, очередную алюминиевую банку и очередную гнилую ложь. Клэй всё ещё не осознает, как поддерживать контакт. Как справляться, как сдерживаться. Какой это день и час. Что с его памятью, как остановить потерю рассудка, и что, чёрт возьми, он из себя вообще представляет. Кроме пластилиновой фигурки, слепленной из всего, что он сам себе придумал и наговорил, которая собой не может выразить формы и даже не вызывает конкретных чувств. Кем он себя видит? Он пока что не уверен. Но, ох, зато он нет, нихера, ни капли не уверен, каким хочет - худым и красивым - а следствием будет счастье. Худым и красивым - он сам наладит остальное. Просто худым и красивым. Худым и красивым. Худым и красивым. Худым и А как его видят другие люди? Этот вопрос сводит с ума. Он не признаётся, что этого тоже не знает, но ему, конечно, есть что сказать. Уродливым, жалким, странным, несуразным, толстым - опуская внешность, он правда не думает, что кому-то интересен ещё и его внутренний мир? Он правда очень быстро забывает разговоры. И не один такой вопрос у него. У него на них целые ночи. Он много их себе задаёт, но ни на один не может ответить. Он не знает, куда это приведёт, он не хочет думать. Когда был запущен обратный отсчёт? Он давно не видел часов. Времени. Не ощущал. Если бы он снова не провалился в бессознание на диване, он бы ещё раз пожалел Уилбура. Если бы он захотел зарядить телефон и выйти на связь с людьми, он бы извинился перед ним в первую очередь. Без штанов, в свитере, в котором сидел на земле и шлялся по улицам, он, кажется, забылся. Что думает Уилбур? "Спящая красавица," - если Дрим вспомнит его сообщения, у него станет на одну серьёзную причину пытаться биться лбом о стену от стыда, пока он не лишится сознания, больше. "Звони в любое время, как проснёшься," - он пишет, потому что правда ждёт. Его можно упрекнуть только в ужасном выборе человека - парень не может, просто почему-то неспособен воспринимать положительное внимание к нему без горечи. Он в любом случае уже понял. Любых слов любого человека - и не надо притворяться, будто есть исключения - ему никогда не хватало надолго. Никогда. Надолго ещё хватит Клэя? Ему самому интересно.