Неизбежная нежность

      Эрик ненавидит Рождество. Ему кажется, что глупые довоенные традиции — китч и мишура, бездумное повторение действий, которые давно потеряли смысл, заложенный в них ещё тогда, когда со слова «катастрофа» не начиналась каждая историческая хроника Чикаго. Эрик никогда в жизни не стал бы тратить свое драгоценное время на развешивание носков для Санта Клауса, выпечку имбирного печенья и просмотр винтажных праздничных фильмов, если бы не одно обстоятельство.       Джин, в отличие от него, просто в восторге от Рождества.       Её почти детское веселье и ребяческие выходки, столь несвойственные уже «стреляным» бесстрашным, стоят того, чтобы пойти на компромисс. Во всяком случае, так кажется до того момента, когда в руках вошедшей в раж девушки оказывается подаренный утром раритетный Полароид.       — Скажи «сыр»!       Щелчок фотоаппарата звучит аккурат, когда Эрик заканчивает украшать последнюю имбирную ёлочку красно–зеленой глазурью. Застигнутый врасплох вспышкой, он на автомате начинает искать глазами источник опасности и сжимает кондитерский мешок чуть крепче, чем нужно. Цветной контур печенья получается неровным: на контрасте с лежащими рядом безупречно разрисованными ёлками это особенно сильно бросается в глаза.       — О таких вещах нужно предупреждать, — ворчливо замечает Эрик и бросает на Джин тот самый испепеляющий взгляд, который часто ловят на себе болтливые и/или бездарные неофиты.       Она в ответ только лукаво ухмыляется, приближаясь нарочито медленно и обмахиваясь свежеотпечатанной фотографией, как веером. Эрик уже знает, что жена намеревается сделать, но все равно с трудом сохраняет невозмутимое выражение лица, когда Джин встает на цыпочки, обнимает его со спины и мягко скользит ладонями по напряженным мышцам живота.       — Не будь букой, — жарким шепотом на ухо. Уголки губ Эрика предательски ползут вверх, благо Джин этого не видит. — К тому же твои лидерские штучки на меня не действуют.       Эрику очень по–эрудитски хочется возразить, что «штучки» не имеют никакого отношения к его новой должности и связаны скорее со спецификой обучения командного состава фракции, но та часть словарного запаса, которая включает сухие канцелярские формулировки, напрочь вылетает из головы, когда теплые губы Джин невесомо касаются особенно чувствительного места на шее.       — Это нечестно, — с усмешкой, на выдохе. Капитулировать неожиданно приятно. Слишком приятно. Настолько, что Эрик задается вопросом, почему не сделал этого раньше.       — В любви и на войне все средства хороши, — парирует Джин и, небрежно мазнув по щеке поцелуем, ускользает, оставляя сводящее судорогой ощущение незавершенности. Вдобавок ко всему уводит прямо из-под носа любимую железную кружку с собственноручно приготовленным глинтвейном, налитым на пробу.       — В детстве не учили, что воровать нехорошо? — звучит совсем не угрожающе, скорее игриво.       — Не–а, — многозначительно отвечает девушка и делает первый глоток. Удовлетворенно хмыкает. Понравилось. Эта мысль отзывается теплом в груди.       Желание быть ближе, касаться кажется просто непреодолимым. Черный передник, запятнанный цветной глазурью, летит на начищенный до блеска паркетный пол, а Джин, опьяненная триумфом и пряным вином, внезапно обнаруживает себя в крепких объятьях мужа.       Один. Босая, она звонко смеется и пританцовывает, чудом умудряясь не пролить глинтвейн. Движения по-кошачьи грациозны — Эрик с трудом заставляет себя отвести взгляд.       Два. Его руки кольцом сжимаются на талии там, где под мягким шерстяным платьем крупной вязки проступают тазовые косточки. Фотография — приятное дополнение для семейного архива или материал для шантажа, тут уж с какой стороны посмотреть, — вытанцовывая пируэты в воздухе, опускается на паркет.       Три. Полупустая кружка падает на пол следом за ней, теплое вино греет холодные ступни. Эрика ведет: от сладкого цветочного аромата духов, ощущения лихорадочно бьющейся под пальцами жилки на чужой шее, отражения его собственной безграничной нежности в глазах напротив.       — Что ты… — Джин прерывается на полуслове, когда его губы накрывают её мягко, но настойчиво.       Поцелуй получается неожиданно требовательным, голодным. Напор, с которым Эрик снова и снова втягивает её в эту чувственную головокружительную игру, сначала сбивает с толку, но Джин быстро принимает правила. Она охотно отвечает, вкладывая весь свой пыл, всю страсть, на которую способна в этот странный декабрьский вечер, когда компромиссов и суеты больше, чем за все время их супружества.       — Я люблю тебя, умник, ты знаешь? — шепчет девушка едва слышно, когда Эрик дает короткую передышку, чтобы отдышаться.       — Догадываюсь, — он самодовольно ухмыляется. Смотрит в потолок и не может удержаться от короткого смешка: — Кажется, ты должна мне ещё один поцелуй.       Джин поднимает глаза вверх и театрально вздыхает, замечая веточки омелы, которая сама же развешивала всего несколько часов назад.       — Похоже, я знаю, какая рождественская традиция с сегодняшнего дня твоя любимая.