Мы.

Спи, идет война. Спи, идет война. Спи, пока идет война. ©

Маленькая комната; грязные стены с кровавыми пятнами; и девушка, сидящая на низком диванчике. Она кутается в пальто, которое ни черта не греет, испуганно оглядывается по сторонам и старается сдержать непрошеные запоздалые слёзы. Маша Лучкова — в прошлом, ещё до войны — милая улыбчивая девчонка, которая, едва услышав музыку, начинала танцевать. А ещё она любила, как любят в первый раз — сильно и, кажется, навсегда — парнишку со своего двора, Андрюшку, который погиб ещё в конце сорок первого. А сейчас в её жизни нет ни музыки, ни танцев... ни любви. Да, капитан Кан, причастный ко всему этому, не считается. Но... Его тёплые слова на непонятном ей немецком, нежные — не вражеские — поцелуи, и забота, о ней — «грязной русской шлюхе». — Куда же он запропастился? — дрожа от испуга и холода, Маша хочет встать, пойти на его поиски (даже под пули, чёрт подери!) и убедиться, что он дышит, что он жив. Страх давно отступил, но не желал отпускать Машу, показывая ей самые страшные картинки. В комнате темно. Ноябрьское солнце, негреющая безликая лампочка, пропало с небосклона окончательно. Маша, тяжело и глубоко вздыхая, неотрывно смотрит на дверной проём и ждёт. Ждёт преданно и терпеливо, несмотря на голод и желание забраться под тяжёлое пуховое одеяло, несмотря на огромное, подавляющее желание умереть. Будь у неё автомат, потерянный мёртвым солдатом, она давно была бы в Раю. Но у неё нет даже осколка стекла, верёвки. Может, выйти отсюда? Её точно убили бы: или фрицы, или русские. Но Маша не выходит. Она хочет увидеть его в последний раз. Хочет в последний раз прижаться к нему, поцеловать и услышать непонятное «Meine Liebe». В последний раз понять, что прожила жизнь не напрасно. А когда капитан Кан, уставший, но счастливый, вернулся за Машей, он увидел её полуживую, смотрящую на него недоверчивым взглядом, будто спрашивая: «Это, правда, ты?» Неуверенные шаги по деревянному полу, нежный нетерпеливый поцелуй, и Маша будто очнулась: крепко обняла, и капли её счастливых слёз оставляли пятна на его форме. Теперь ей не страшно. Они вместе, и у них есть так необходимое всем «мы».