Жестокостью можно покорить город, но правление не будет долгим. Тирания рождает отчаяние, отчаяние рождает бунт, а бунт рождает нового тирана. («Борджиа»)
На подоконнике, чуть склонив голову на бок, сидел мятежник. Мягкий свет луны жемчужными переливами освещал ночную комнату, а Ясмин, задержав дыхание, застыла посреди спальни, боясь даже пошевелиться. Они неотрывно смотрели друг на друга. Он — с легким любопытством, она — со страхом всё испортить, спугнуть и потерять его навсегда. А в голове, словно старая заевшая пластинка на повторе, крутилась одна единственная мысль: «Отец меня убьёт».***
— Вы осуждаете отца, но когда-то и он подавал надежды. Джаффар пожалел о сказанном через секунду после того, как закончил предложение. Досадливо прикусил щеку изнутри, наказывая себя за излишнее откровение. Человек в синем, чьё прозвище сейчас даже произносить было опасно, подобно умелому землевладельцу сажал семена сомнений в разум каждого, кто был готов слушать его речи, удобряя свои творения пеплом, оставшимся от старого мироустройства. И как каждый садовод он знал, что не всем росткам суждено взойти. Какие-то умрут ещё в зачатке, задохнувшись в плотной сухой почве традиций и страхов. Но некоторые — те, которым ты уделил особенно много внимания — окрепнут и распустятся, тоненьким стеблем сломав самый крепкий бетон из запретов и ограничений системы. И Джаффар понимал, что мятежник готов пожертвовать каждым посеянным за эти месяцы борьбы ростком, лишь бы дать одному единственному взойти. Тому самому, что сейчас прорастал в душе его непокорной хозяйки. Эти слова, в сердцах произнесенные охранником, не желали выходить из головы Ясмин. Сидя в своей комнате, она меланхолично помешивала атай, наблюдая как листики чая прилипают к стенкам почти пустого стакана. Мысли снова и снова возвращались к произошедшему на площади, и девушка в какой-то извращенной потребности позволяла им свободно течь до тех пор, пока это течение не захлестнуло её с головой. «В последнее время мне встречались исключительно странные мужчины», подумала она тогда, уезжая с площади. И хотелось горько смеяться от того, насколько же правдивы оказались эти слова. Её отец всегда был образцом, непоколебимым идеалом и нерушимым стандартом. Кадир был словно живое олицетворение этого города, в его лучших и худших проявлениях. Он, с его каменными фасадами, скрывающими всё личное и близкое, с тотальным контролем, с недоверием к чужакам, с закостенелыми традициями и необходимостью подчинения правилам. Господин Кадир, вождь и руководитель. А ещё когда-то давно был другой он. Не лидер, но отец. И подобно Сеферу, за рубежом его серых каменных фасадов скрывались яркие орнаменты марокканской мозаики. Господин Кадир смотрел сурово, держал весь город и собственный дом в твёрдо сжатом кулаке. Папа же всегда глядел на неё с легкими смешинками во взгляде, а в золоте его глаз теплилась нежность и гордость, предназначенные только ей одной. Пока господин Кадир, недовольно поджимая губы и разочарованно качая головой, отчитывал её за очередную несогласованную вылазку из дома, отец в этот момент обрабатывал её разодранные после прогулки коленки щипучим йодом, осторожно дуя на саднящие ранки. — С днём лождения! Две крохотные ручки обвились вокруг его шеи и крепко-крепко сжали. Кадир, посмеиваясь в едва начавшую седеть бороду, прижал к себе свое сокровище как можно ближе. — А это что за зверь? — с улыбкой уточнил он, рассматривая непонятное животное на рисунке, который ему торжественно, с невероятно гордым видом вручила дочка. — Велблюд! — возмущенно вскрикнула Ясмин, извернувшись у него на коленях и обводя пальчиком нарисованный горб, на котором сидела нарисованная девочка, с таким видом, словно объясняла самые очевидные на свете вещи. Ещё не способная выговаривать все буквы, его дочь уже была способна ставить на место. Глаза — точь-в-точь как у Нафисы — метали маленькие яростные молнии, что только сильнее подчеркивало сходство с матерью. У Кадира защемило сердце. Он не может…не должен дать Ясмин вырасти похожей на мать. Он должен уберечь хотя бы её. Ясмин сглотнула горькие воспоминания, поморщившись. Она ещё помнила другого Кадира. Доброго отца, что не контролирует её и не наказывает. Отца, который верит, что сможет подарить людям свободу. «Когда-то и он подавал надежды». Слова Джаффара вновь эхом отражаются в её сознании, и Ясмин кажется, что она совсем запуталась. Мятежник ворвался в её жизнь ярко-синим ураганом. Он будто поставил на каждом из тех, кто внимал его речам, отметины красной пыли, и Ясмин казалось, что больше ей от этого не отмыться. Что порошок цвета крови застрял у неё под ногтями, окрасил волосы и въелся в кожу, рисуя на груди огромную мишень. И всем, а особенно тому, кто и нарисовал эту мишень, было очевидно: если выстрелят в неё — попадут в отца. Открыв подаренную Адилем шкатулку, Ясмин достала совсем засохший за эти три недели цветок. Отчего-то ей захотелось положить дар мятежника именно сюда, и она сам бы не смогла объяснить себе природу этого желания. То ли дело в её неокрепших подозрениях, то ли в том пьянящем ощущении свободы, которые дарили эти двое. — Беги, — прошептал ей мятежник в их первую встречу, вручая прекрасный цветок. Гордый, смелый даже перед опасностью. Она не видела его лица, но знала, что он улыбался. Более того, он насмехался и над попытками полиции схватить его, и над ней самой, охваченной паникой. — БЕГИ! — отчаянно кричала она ему в их последнюю встречу, вырываясь из крепкой хватки тащившего её охранника. Мятежник обернулся и помахал ей. Ей. Ясмин знала — если именно в этот момент он бы решил показать лицо, на нём бы была улыбка. — Он играет с вами, — говорит чуть позже Джаффар, сцепив побелевшие костяшки пальцев на руле. Ясмин отмахивается от его слов, обиженно сложив руки на груди и уставившись на стекающие по стеклу капли дождя. Джаффар служит её отцу, много ли он понимает. — Он пользуется несчастными людьми, творя беззаконие, — горестно вздыхает Зулейка вечером того же дня, нервно кусая губы и бросая на воспитанницу тревожные взгляды. Ясмин не слушает, упрямо стоя на своём. Зулейка оторвана от мира вокруг, её жизнь отдана этой семье и дому Кадира, много ли она знает. А потом она вспоминает ещё одного любителя идти против правил, и внезапно все предупреждения от кормилицы и охранника перестают казаться такими уж надуманными. Ведь когда Мустафа — её милый, добрый Мустафа — убирает свою обычную солнечную улыбку с лица, заменяя её на взгляд, холоднее которого она у него не видела, то невольно хочется прислушаться к нему. Когда её Мустафа, который всегда открыт к людям, который также как и она противится установленным её отцом порядкам, вдруг говорит: — Дружбы с ним от меня не жди…у нас разные взгляды. Этот малый, похожий на туарега, использует несколько радикальные методы. От этого Ясмин уже не может заставить себя отмахнуться. Не может перестать себя спрашивать: что сделает мятежник, если получит такую же власть, какая есть у её отца? Ей очень хочется упростить всё до парадигм, в которые она когда-то верила, рисуя отцу в подарок сказочные рисунки. Вот есть зло, сидящее в своём логове, и вот есть добрый рыцарь в синих доспехах, готовый спасти страну и принцессу от тирании. Он, как истинные силы добра, принесет в их темное королевство свет, свободу и процветание, ведь именно так всегда и заканчивались все сказки из детства, которыми зачитывалась маленькая Ясмин, и в которые взрослая Ясмин так хочет снова поверить. Очень хочет, но не может. Потому что помнит и другую сказку, очень необычную. Ту, которую она прочла в сборнике, подаренном Адилем. Сказку, в которой убивший дракона — сам становится драконом. «Вы осуждаете отца, но когда-то и он подавал надежды». Совсем погрязнув в своих мыслях, Ясмин сжала цветок в руках. Сухие лепестки едва слышно хрустнули под пальцами, и девушка, боясь поранить свою драгоценность, непроизвольно схватилась за стебель. Шипы безжалостно впились в нежную кожу. Пара алых капель упали на мраморный пол спальни. Зашипев от досады, Ясмин по привычке сунула кровоточащий палец в рот, языком слизывая выступившую сукровицу. А секунду спустя дверь её комнаты открывается и пара обеспокоенных, но таких бесконечно красивых карих глаз внимательно осматривают её силуэт. — Что случилось? — взволнованно спрашивает Джек, закрывая за собой дверь и в два шага своих длинных ног сокращая расстояние между ними до сантиметров. Его взгляд мечется от лица к руке, что она держит у рта. — Что ты..? — Отойдя от первого шока, наконец смогла выдавить из себя Ясмин, внутренне молясь, чтобы её пылающие щеки не были заметны в полумраке вечерней комнаты. — Тебе нельзя здесь находиться. — Поранилась? — Он начисто проигнорировал её вопросы с возмущениями и только осторожно взял за запястье, рассматривая порез. — Ты знаешь, что зализывать раны это худшее, что можно сделать? Он серьезен, когда впервые заглядывает ей прямо в глаза. А она…она, кажется, не может дышать в его присутствии. — И кто только научил, — протянул он, нахмурившись, словно говорил сам с собой. — Акрам, — призналась Ясмин, сама не зная зачем рассказывает ему это. Давно забытое чувство из детства вновь взяло вверх. Чувство, будто она может признаться ему в чем угодно, и он поймёт. Он всегда понимал. Джек закатил глаза и сделал такое страдальческое выражение лица, что девушка, не выдержав, прыснула от смеха. — Обработать надо, — улыбнувшись, вынес он вердикт, закончив сверлить глазами раненый палец. Ясмин ожидала, что он выпустит её запястье, но Джек только крепче обхватил девичью ладонь, переплетая её пальцы со своими, и прижал их соединенные руки к груди. — Я сам, — сказал он ей, задорно подмигнув. — Классы по анатомии в университете не прогуливал. — Выпендрёжник, — буркнула Ясмин едва слышно, за что мгновенно была награждена лучезарной улыбкой, от которой на щеках Джека выступили прелестные ямочки. — Отвечая на твой почти заданный вопрос, — сказал Джек, усаживая её на диван, — я здесь чтобы встретиться с твоим отцом. — Встань в очередь, — всё так же недовольно проворчала она, сверля его спину пронзительным взглядом. — Я смотрю, Её Высочество ещё дуется? — бросил Джек через плечо, доставая по её указанию с самой верхней полки стеллажа старенькую аптечку, которую Ясмин прятала там на тот случай, если придётся незаметно от домашних лечить ссадины после очередных прогулок по руинам. — Я смотрю, Его Драконшество так и не понял, что вваливаться в комнату к принцессам запрещено правилами? — парировала Ясмин, протягивая своему дракону-биологу палец, который уже и кровоточить то перестал. — Точно, я ведь всегда был ревностным блюстителем правил, — подмигнул ей Джек, осторожно перевязывая рану. Ясмин пришлось плотно сжать губы, чтобы не выдать хохотом ни себя, ни Джека. Хотя отец всё ещё не вернулся домой, не хотелось, чтобы Зулейка застукала их вместе. Поздно вечером. В одной комнате. Она, рассевшись на диване, и он — стоящий перед ней на коленях, прижимая её руку к себе так нежно и осторожно, словно она была сделана из хрусталя. Она смотрела как мужчина бережно, но с точностью профессионала наложил повязку, и она больше не смогла держать в себе всё то, что тяжким грузом носила весь день внутри. — Прости меня, — прошептала она на выходе, едва слышно. Джек вздрогнул. Замер на несколько мгновений, а потом резко вскинул голову, ловя её глаза своими. И Ясмин стало понятно, что именно имела ввиду Каролина, говоря про его «щенячье-поникший» вид. — А ты меня, — произнёс он также тихо, и сильные горячие пальцы впились в хрупкое запястье, оставив на её коже светлые выемки, настолько отчаянно он желал быть ближе. — Глупая ссора из-за глупого пустяка. Меньше всего на свете я хочу, чтобы всё это развело нас по разные стороны, Ясмин. Удивительно, как за такое короткое время желание стать ближе к нему превратилось в почти физическую потребность. Ясмин до безумия захотелось прильнуть к нему, кольцом обвиться вокруг, до тесноты, до боли слиться. Хотелось узнать каково это — уткнуться носом ему в шею, уложить голову на плечо, ощутить, как он зароется ей в волосы, а мягкие губы коснуться виска… И снова едва слышный хруст лепестков под сжавшимися пальцами не дал обрушившимся волной мыслям утянуть её в бескрайний омут. Джек и Ясмин синхронно бросили взгляд на всё ещё находившийся во второй руке девушки цветок. — А вот и виновник кровавого торжества, полагаю, — задумчиво протянул Джек. Ясмин стало тошно от того, насколько близко эти слова могли оказаться к истине. — Что это? — спросил Джек. — Это… — девушка замялась на мгновение, прикусив губу. Осудит ли он её? Ни Джаффар, ни Зулейка, ни даже Мустафа не понимали её интерес к таинственному борцу за свободу. Поймёт ли Джек? Он понял. Он всегда понимал. Джек внимательно выслушал полный рассказ о всех её встречах с мятежником, об инциденте в полицейском участке и о загадочных листовках, не перебив ни на миг. Но Ясмин видела, как с каждым её словом выражение его лица становится всё мрачнее. «Мистер-Хмурые-Брови», вспомнила она прозвище от Мустафы, и потребовалась половина всего имеющегося у неё самообладание, чтобы не засмеяться от аутентичности этого выражения. Брови он действительно хмурил как никто другой. Вторая же часть этого самообладания была потрачена на то, чтобы удержаться и не потянуться к его лицу рукой, не очертить волевую линию челюсти и впалые скулы, не разгладить образовавшуюся между бровями морщинку нежными прикосновениями пальцев. Когда история подошла к концу, Джек не выглядел довольным. Но и разозленным тоже не был. Задумчивым — да. А ещё очень и очень обеспокоенным. — Мне не нравится, что у него есть явное преимущество, — сказал наконец Джек после долгого молчания, — он знает твою личность. Ты — нет. Ясмин пару раз недоверчиво моргнула, словно не до конца уверенная что ей это не послышалось. — Тот факт, что я общаюсь с мятежником тебя не смущает? — осторожно уточнила она. — Меня смущает тот факт, что он дарит тебе цветы, — проворчал Джек, покосившись на ссохшееся подобие розы, которую Ясмин чуть ранее вернула в шкатулку, дабы избежать дальнейших ранений. Девушке показалось, что пёстрые бабочки в её животе встрепенулись от этих слов, вспорхнув тоненькими крылышками. Это звучало почти как…ревность? — Ты действительно веришь в это? Веришь в его идеалы? — вдруг серьезно спросил Джек, и Ясмин на миг растерялась, то ли от неожиданной смены тона, то ли от того, что впервые не уверена в ответе. Джек терпеливо ждал, не отрывая от неё глаз, выискивая в чертах её лица что-то, известное ему одному. А Ясмин не могла заставить себя сказать ни слова. — Я верю, что мятежник лучшая альтернатива чем то, что есть сейчас, — произнесла она после затянувшейся паузы, тяжело вздыхая. — Этот город завяз, по горло погряз в трясине порядков, установленных моим отцом и его свитой. Если есть человек, который сможет изменить жизнь людей к лучшему, то почему бы мне не быть на его стороне? Джек долго хмурился, не отпуская её глаза. — Потому что, Ясмин, в тот момент, когда эти двое направят друг на друга оружие, ты окажешься прямо на линии огня. В глубине его глаз она видела отблески стародавней боли. Боль потери близких, боль от бессилия, от чувства вины. Боль, острое лезвие которой не сточили даже прожитые после смерти отца и брата годы. А ещё глубже, под слоями этого безутешного горя, она разглядела страх. Разглядела того маленького мальчика, которому однажды пришлось очень рано повзрослеть. И который сейчас, всего на мгновение, испугался вновь остаться один. Джек моргнул всего раз, но этого хватило чтобы взять себя в руки и затолкать давние кошмары глубоко внутрь, где им и место. Он тряхнул головой, будто сбрасывая оцепенение, и вот перед ней вновь стоял прежний непоколебимый Джек. — И тянет же тебя вечно влипать в такие истории, — протянул он, усмехаясь. Ясмин вернула улыбку. — Что поделать, — вздохнула она нарочито тяжело, а затем, хитро прищурившись, выпалила, — если у меня слабость к бунтарям. Джек улыбнулся по-особенному задумчиво и одновременно лучезарно, вновь показывая свои ямочки, после чего послал ей шутливый воздушный поцелуй. Ясмин хотелось смеяться. И дело было не только в том чувстве тепла и легкости, какое каждый раз яркими огоньками разливалось в груди рядом с Джеком. Вновь вспомнились собственные мысли не далее как сегодня днём, по пути с городской площади: «В последнее время мне встречались исключительно странные мужчины». И стало вдруг понятно, что данная склонность действительно не взялась из ниоткуда. Ведь много лет назад, ещё до появления таинственного человека в синем, до превращения её отца в тирана и до Мустафы…в её жизни уже был один маленький мятежник. — Иронично, — сказала Ясмин, улыбнувшись своему уже такому не маленькому, но по прежнему такому свободолюбивому и родному мальчишке. — Мой отец терпеть не может любое упоминание о мятежнике, гоняется за ним по всему городу, силясь поймать. Однако есть какая-то злая насмешка судьбы в том, что именно его дом стал сосредоточением людей, для которых невозможно было подобрать никакого другого определения. Мятежники, все до одного. — Твой отец недалеко ушёл, — ответил Джек, пожав плечами. Ясмин непонимающе нахмурилась, приподнимая бровь в немом вопросе. — Сама подумай, — сказал он, отрешенно посмотрев в окно на потемневшее небо, — Кадир задается явным намерением выдать тебя замуж, а из всех вариантов выбирает не кого-нибудь, а Мустафу. Человека, который последние годы своей жизни провёл настолько далеко от Востока, насколько это возможно. — Его семья является ближайшими союзниками отца. — Голос Ясмин звучал не совсем уверенно. — Да брось, ты же и сама в это не веришь. Я провел последние недели, бывая в их доме чаще чем в номере своего отеля. Всё сгнило в Датском королевстве, вот что я тебе скажу. Ясмин задумчиво прикусила губу. Она никогда не думала об этом…вот так. Отец действительно проявил чудеса уступчивости, сведя её и Мустафу вместе. «Боюсь, что правила — не моё», сказал ей тогда жених, ещё в самую первую их встречу. Джек продолжал. — Будь твой отец настолько консервативен и радикален, он выбрал бы тебе совсем другую партию. Он выбрал бы Зейна. Ясмин закатила глаза. — Боже, Джек, сдался тебе этот Зейн! — воскликнула она громче чем планировала. — Этот человек в кошмарах видит даже малейшую возможность оказаться как-то со мной связанным, он меня терпеть не может. Джек посмотрел на неё каким-то очень странным, по-особенному глубоким взглядом. — Ты ошибаешься, — сказал он твёрдо. А затем, взглянув на наручные часы, слегка расстроенно вздохнул. — Но это разговор для другого раза. На твоём месте сейчас я бы в первую очередь разобрался с другим вопросом касательно этого проклятого замужества: откуда такая спешка? Ясмин молчала. И она, и Мустафа уже довольно давно пытались это понять. Но как её друг правильно сказал, это дискуссия уже для следующей встречи. Она проводила его к дверям комнаты. Они так и застыли у выхода, смотря друг на друга, стремясь как можно дольше продлить этот последний момент наедине. Ведь стоит пересечь порог спальни, как снаружи их будут ждать культурные ограничения, смертельный вирус и разваливающийся по кусочкам город. Снаружи она вновь станет дочерью вождя, разменной монетой в политических интригах и пленницей в собственном доме. А он вновь станет учёным, ответственным за жизни каждого в этом городе, вновь возьмёт на свои плечи груз весом с небесный свод и наденет свою непроницаемую маску холодного профессионализма. Но здесь, в этой комнате, были только они двое. Просто Ясмин и просто Джек. Искренние, самоотверженные…и бесконечно влюбленные. Ясмин ожидала что Джек скажет слова прощания, но вместо этого он сказал нечто совершенно другое. Нечто, что заставило её глаза предательски защипать, а саднящий ком в горле уплотниться. — Мне не нравится Кадир, и ты это знаешь, — произнес он полушепотом, склоняясь ближе к ней, сбивая её собственное дыхание с ровного ритма. — Но он любит тебя. Только это заставляет меня прислушиваться к нему сильнее, чем мне бы того хотелось. И при всех наших с ним разногласиях, — Джек усмехнулся, — я вижу в тебе многое от него. В своих лучших мятежных проявлениях. В голове против воли громогласным эхом прозвучали слова отца с того злополучного разговора в кабинете после её побега. «Ты даже не понимаешь, как сильно похожа на меня. Своим желанием добиться чего-либо, своим упорством. В тебе намного больше от меня, чем ты думаешь». Джек ушел, оставив после себя лишь всё дальше удаляющийся силуэт тени на стене, легкий аромат мужского парфюма в воздухе, да растерянную девушку.***
Ночь уже много часов как накинула мерцающее звездное покрывало на Сефер. Последние огоньки в домах были погашены, уступая тьме своё законное место. И только один единственный крохотный фонарик отбрасывал узорчатые тени на каменные стены с резными узорами. В окне на самом верхнем этаже виллы хозяина города горел свет. Ясмин не спалось. Она снова и снова как ленту киноплёнки прокручивала в голове события последних недель. Разговор с отцом, выступление мятежника на площади, спасение из-под домашнего ареста Мустафой…руки Джека, обившиеся вокруг её талии, пока она неумело крутит педали велосипеда. С крыши упало несколько камешков, что с глухим звуком отскочили от черепицы. Послышался шорох раздвигаемой занавески. Ясмин вскочила. На подоконнике, чуть склонив голову на бок, сидел Мятежник. Мягкий свет луны жемчужными переливами освещал ночную комнату, а Ясмин, задержав дыхание, застыла посреди спальни, боясь даже пошевелиться. Они неотрывно смотрели друг на друга. Он — с легким любопытством, и она — со страхом всё испортить, спугнуть и потерять его навсегда. Золотые глаза пристально изучали её. «Прямо как у отца», вдруг подумалось Ясмин. Незваный гость, величественно мотнув рыжим хвостом, перепрыгнул на стоящий у окна стол, вальяжно прошёлся по поверхности, явно ощущая себя хозяином ситуации. Это было так похоже на кое-кого, кто однажды пришел в её дом, рыская по комнате, что Ясмин, не удержавшись, спросила: — Пришёл заключить со мной сделку, приятель? Спокойное «мяу» стал ей ответом, и девушка была готова поклясться — это прозвучало почти как насмешка. Хитрые глаза говорили: «Нет и нет. Нет в тебе проницательности». Маленький фонарик, служивший единственным источником света в комнате, пришёлся очень не по вкусу её новому другу, мешая усесться как следует. Жестом, свойственным исключительно лишь представителям своего вида, Мятежник одним движением рыжей лапы отправил металлическую коробочку в полёт горизонтально вниз. Звякнув пару раз, фонарик закатился под стол. Недостаточно громко, чтобы разбудить Зулейку в соседней комнате, но достаточно, чтобы Ясмин заволновалась. Она наклонилась, подбирая упавший предмет. Два пальца испачкались в разлитом по полу воске, вытекшим из свечки внутри. — Мустафа говорил, что ты тот ещё нарушитель спокойствия, — сказала Ясмин, бросив недовольный взгляд на причину беспорядка. — Один в один мой знакомый с площади. Тебе синий тюрбан случаем не нужен? Довольное урчанье стало ей ответом. Мятежник был крайне горд тем, что попортил имущество господина Кадира. Очень медленно и осторожно, боясь сделать хотя бы одно лишнее движение, Ясмин протянула руку. Внутри было неприятно саднящее волнение, что она слишком поспешила, и вот сейчас он развернется, уйдёт. Мятежник потянулся к ней всем телом, подставляясь под прикосновение ладони, и сладко замурлыкал. Столь много потребности было в этой ласке: желание быть принятым, понятым, желание быть с ней, с Ясмин. — Всё же оттаял, — с улыбкой сказала она. Пальцами почесывая пушистую голову, она заметила небольшую дырочку на одном ухе. Прямо как у того, кому она в прошлый раз адресовала эти слова. Кот подлез под её руку и наконец соизволил слезть со стола, после чего самым наглым образом забрался на диван, сразу же вытянувшись во всю длину тела на шелковых подушках, определённо чувствую себя как дома. В голове словно старая заевшая пластинка на повторе, крутилась одна единственная мысль: — Отец меня убьёт, — прошептала Ясмин. Глаза цвета расплавленного золота следили за девушкой из-под полуприкрытых век. «Выгонишь?», спрашивали они. Зарывшись пальчиками в рыжую шерсть, Ясмин успокаивающе почесала спину кота. Пожалуй, она всё же оставит имя, данное ему Мустафой. Будет одним мятежником больше в этом доме. Подумаешь.