Касание красок

Мир, с самого его начала и до конца человечества, будет наполнен разными красками, забавно, что с каждым новым днем они становятся все более блеклыми, как фотография, пролежавшая на солнце. Серый, заполненный бетонными строениями, унылый пейзаж этой скучной жизни, созданной самими людьми. Они загнали себя в ловушку. Учеба — работа — смерть. Как же им не надоедает вращаться в этом бессмысленном дне сурка без малейшего намека на изменения. Бессмыслица! И эти же люди поделили свой мир на такие банальные вещи; это «белое», это «черное», этот «хороший», а этот «плохой». Скучно. Этот мир никогда не был лишь черно-белым, к сожалению, уникальная гамма серого цвета просто обходилась стороной. Смешно. Ведь сами люди, в попытках спасти свою однобокую жизнь, лгут сами себе, цепляя на лица очередную маску. Он видел это. Мог созерцать двойственность этого мира, все человеческое лицемерие, буквально маячило перед глазами. Поначалу, мешало спать, общаться и даже думать, но повзрослев он понял, что именно видят его глаза… Маски. Они все выдавали себя не за тех, кем являются. Но не ему судить — он такой же, ведь так положено. Этот мир давно стал пропитан лицемерием, той грязью, которую так любят и тащат в свою жизнь люди. Как бы все не кричали об уникальности, наблюдая за всем этим становится скучно. Одно и то же. Даже монохромное кино, смотреть было бы интересней, оно было чистым… казалось правильным. Без людей и их лжи, он мог остаться наедине с собой. Именно тогда пейзажи оживали, играя красками, сами проявлялись красотами на пустом холсте. Картины, не тронутые человеком. Природа оживала буйными цветами, поражая воображение. Прекрасно… Каждый раз, смотрясь в зеркало, он смеялся. Вместо его лица было множество масок, которыми он умело жонглировал. Он сам с легкостью мог возглавить этот парад лицемерия. Дазай Осаму, надевал очередную улыбку и рисовал с милым лицом кошмарные образы, которые видел в людях. Только его кисть знала правду, пока он сам все больше пропитывался обманом. Это его истина… Дома стояли холсты с невероятными пейзажами, будто волшебный снимок из другого мира, и рядом лежали блокноты с людьми в жутких неестественных гримасах, почти выбравшиеся из фильма ужасов. Достало… Но пока он держит кисть белоснежные бинты не испачкаются, а длинные и тонкие пальцы всегда будут покрыты краской. В его лживую жизнь, где он не может почувствовать свободы, ворвался огненный смерч, сжигая все на своем пути. Не веря своим глазам, рассматривал пришедшего парня. Он не носил масок, его лицо не уродовалось образами, появляющимися в голове, он совсем не умеет врать и не скрывает своих эмоций. Его можно было прочитать, как открытую детскую книжку… Но он манил. Мог огрызнуться и послать куда подальше, если ему что-то не нравилось, совсем не взирая на статус. Желание прикоснуться, проверить, реален ли такой человек или это все плод его больного сознания, его остановили черные перчатки на руках парня. Он всегда их носил при том, отстраняясь от любого прикосновения. Оставалось только одно… Рисовать! И он рисовал, рисовал не выпуская инструмент из рук, будь то кисть или карандаш. Этот огонь изменил все в мире художника; перевернув мир с ног на голову. Он не мог оторвать взгляда от огненных волос, которые могли разжечь самый настоящий пожар, и кристально чистые синие глаза, провалиться бы в них, потонуть в глуби этого бездонного океана. Лишь бы иметь возможность сделать вдох… Накахара Чуя — ангел в человеческом обличии, его проводник, его спаситель. Очередной блокнот заполняется ликом парня, не испорченным масками. Сколько он таких исписал? Не может вспомнить, кажется, Чуя был на всех работах дьявольского художника. У Дазая Осаму бинты на руках и пальцы все в краске. Он рисует, чтобы жить. В темных глазах больше не отражается усталость и обреченность, ведь у него появился свой ангел, позволяющий быть собой… Отложить маски в сторону и наслаждаться настоящим. Он мог быть таким только рядом с Чуей, к которому только он мог прикоснуться, забраться под кожаные перчатки, медленно стягивая их с пальцев. Чуя не вздрагивал от осторожных и нежных прикосновений, словно Осаму касался произведения искусства. И только Чуе он позволял одну вольность, лежать на своих коленях, тихо ворча и причитая, стирать краску с его длинных пальцев.