Даниэль

Вы знаете, какая пытка самая страшная? Кто-то скажет: "Я знаю", - и начнет перечислять: когда дробят пальцы, когда поливают темя кислотой, когда свежуют заживо, когда вырывают ногти и давят яички, когда сворачивают тебя, как мяч, и на два дня запирают в крохотном ящичке, где и продохнуть-то нельзя... Нет. Эти пытки ужасны, но их пережить можно. Самая ужасная пытка - когда на твоих глазах эти изуверства применяют к другому человеку, близкому, дорогому тебе. Когда он плачет и проклинает тебя. Когда выкрикивает твое имя с отчаянием и мольбой. Когда он, срывая горло, умоляет тебя сдаться - а палачи между тем превращают его тело в кусок мяса. Просто кусок мяса. Он вопит, он надрывается; он, может быть, и живет - но он кусок мяса, и ничего с этим уже не поделаешь. И ты скоро станешь таким же, отупеешь от пыток и издевательств, и вопли любимого человека станут тебе в радость: ведь они означают, что пытают не тебя... И это самое страшное. Я видел, как сторонники Мелетинского мучают людей; иногда среди них попадались и бывшие мелетинцы. Элеазар Мелетинский провозгласил: "Вы больше не люди! Вы - нечто большее!" Мелетинский заблуждался: люди, освободившись от пережитков совести, откатываются в своем развитии к животным. Говорят, королеву изнасиловали. Ее, беременную женщину! Чудовища в человеческом обличье, они заставили короля смотреть на это зрелище: как насилуют его жену и как убивают его ребенка, столь долгожданного и заочно любимого. Потом короля казнили. Это лишь называется: "казнили" - на деле его забили до смерти. А он, возможно, и не сопротивлялся; стоило ли жить после такого? Принца Томаса вздернули на сосне. Принца Гидеона - утопили, привязав к чугунной статуе. Принцессу Лию - изнасиловали трижды, после чего обезглавили. Кронпринца Марка, Гидеонова сына, младенца еще - раздавили каблуком. Чудовищные злодеяния - и убогие душонки исполнителей; упоение жестокостью, кровью, страхом... Я видел. Я все это видел, и могу подтвердить: нет существа более мерзкого и гадкого, чем палач. В том лагере, где я работал - то был Сандель, трудовой лагерь - служил парень; его звали Натан. Он был высоким, с красивым мускулистым телом и белокурыми волосами. Всегда щеголял в форме. Пистолет держал не в кобуре, а за поясом, чтобы доставать было легче. Натан часто убивал заключенных. Он мог подойти к камере и, ни слова ни говоря, выстрелить в человека. Позже Натан - когда уже изнасиловал меня - объяснил, что все было неспроста: он убивал лишь тех, кому предназначены были самые страшные, самые кровавые пытки. Он лгал. Я видел его глаза и могу вам сказать: он подло лгал, чтобы хоть как-то облагородить свою мерзкую душонку. Да, лгал... Я был красивым мальчиком. Наверное. А если и был - то только до революции; позже, когда королевский дворец пал, я оказался на улице. Я понимал, что любой оборванец может сдать меня мелетинцам; поэтому я взял кусок стекла и так изрезал собственное лицо, что даже родная мать, королева, не сумела бы опознать меня. Раны зажили; но шрамы остались. Я стал уродом. Тело у меня оставалось красивым - тонким, с нежной кожей и плоским, скорее девичьим животом... Натан изнасиловал меня - хотя девиц в лагере хватало. Он сказал, что предпочитает мальчиков. И изнасиловал меня. Было неприятно и больно. Чуть позже я привык. Вернее, убедил себя, что привык; то была ложь - как и слова Натана насчет заключенных. В лагере я повидал немало мерзостей. Каждый день кого-то убивали. Людей пытали, истязали; работая полотёром, я часто убирался в камерах, где стены заляпаны были кровью до самого потолка... "Королевская шуточка", - любил говорить Натан. Так он называл наш секс: я ложился на пол и начинал притворно хныкать - а Натан резко входил в меня сзади, да так, что плакать я начинал всерьез, а затем все сильнее, впадая в отчаяние и теряя сознание от боли. Не знаю, как долго это продолжалось. Революция случилась, когда мне было тринадцать; в лагере я очутился через полгода - и пробыл там, наверное, столько же времени. Так или иначе, одним пасмурным днем Мордекай Рамильский, бандит, захватил Сандель; трудовой лагерь он ликвидировал, а палачей - казнил лично. Натан облизал мои губы (таким он видел поцелуй) и, шепнув: "Пока, мой милый," - сбежал. Сбежал и я. Хотелось, конечно, остаться. Однако Мордекай ненавидел королевскую семью; я слышал, именно его молодчики убили принца Томаса, моего старшего брата. Я сбежал. Мне удалось - немыслимая удача - в сумерках перейти российскую границу; и я очутился в мирных землях, не знавших еще революции. "Ты откуда, мальчик?" - спросил меня добродушный мужчина на "восьмерке". Узнав, что я беженец из Камелии, он посочувствовал и предложил подвезти в ближайший город. Я согласился. Пока мы ехали, я все ждал, что он изнасилует меня - но мужчина лишь слушал свое радио, да напевал что-то. В городе я нашел телефон и связался с кронпринцем Иоанном - это мой дядя; он живет в Москве. Надежды, в общем-то, не было: еще до революции Иоанн отрекся от всей королевской семьи. Но Иоанн был моей единственной надеждой. Едва он снял трубку, как я начал плакать. Я умолял его. Под конец я бился в истерике; я вспомнил, что было в лагере, вспомнил самую малость - но и этого хватило. Я плакал от горя. А на другом конце ответили: "Ну, раз так - приезжай". Говорил не дядя Иоанн. Говорил какой-то парень... То был Матвей, мой двоюродный брат. Он и уговорил дядю приютить меня. Дядя не хотел проблем; он говорил, что связываться с властями Камелии (имея в виду Мелетинского) себе дороже. Но Матвей настоял на своем. У него твердая воля и дар к убеждению. Волосы его черные, короткие, жесткие; сам он силен и красив, и вид у него хищный, как у дикого зверя. И он наивен, бесконечно наивен; он и понятия не имеет, каково там - в безумной стране, где кучка пьяной солдатни может изнасиловать беременную женщину... Я влюбился в Матвея. Наверное, то повлиял Натан; уверен, его игры не прошли даром - я стал пассивным гомосексуалистом, "крошечкой", "нимфочкой". Что поделать. Так уж получилось... Я не решился сказать ему о своих чувствах. Я не решался долго, очень долго. А потом стало поздно: приехал Натан. Его прислал генерал Велонский. Габриэль Велонский хотел свергнуть режим Мелетинского - а заодно и покончить с бандитами Мордекая; для этого ему нужен был я, как последний из королевских детей. Натан, гадко улыбаясь, предложил мне: "Возвращайся, Дани..." Я стоял, себя не помня от страха. Я думал даже, что умру - так мерзко Натан смотрел на меня. А потом между нами встал Матвей. И сказал, что "принц Даниэль" никуда не поедет: отныне возня в Камелии меня не касается. "Ну посмотрим, посмотрим", - сказал Натан. И, повернувшись ко мне, заявил: "Посмотрим, как твое тело помнит наши уроки". А оно помнило... И что самое ужасное - тело мое хотело продолжения.