***
Несмотря на то, что Энид знала всё и про всех, ей совсем не нравилось, когда шептались уже о ней. Она и так уже не уверена в себе и закомплексована — за что «спасибо» матери, — и все эти постоянные взгляды в её сторону и перешёптывания только сильнее её смущают. Всё дело в этих чёртовых шрамах на её лице, она знает наверняка. Быстро, почти незаметно девушка начинает поправлять волосы. Чуть-чуть налево — и пусть висит. Конечно, она теперь чувствует себя как эмо прямиком из 2007, но сейчас это должно помочь. — Уже в четвёртый раз поправляешь чёлку. Для чего? — твёрдо спрашивает Уэнсдей с соседней парты, сложив руки. Её задания давно уже были сделаны и аккуратно покоились в углу. Энид краснеет. Чёрт, она ведь должна была знать, уж кто-кто, а Уэнсдей — заметит. Она всегда замечает Энид. — Просто пытаюсь попробовать новый стиль. — пожимает плечами и возвращается к работе. — Может, внимание чьё привлеку. Никогда не знаешь наверняка. Уэнсдей насмешливо хмыкает и тянется за книжкой в своём рюкзаке: — И зачем? Здесь тебя никто не достоин. Энид застывает, и карандаш в её руках зависает над тестом. Её волосы потихоньку встают дыбом, а в груди разрастается своеобразный пожар. Живот будто пытается сделать убойное сальто. Да, самое время жалеть о съеденных утром восьми печеньях «Oreo», двух буррито на завтрак и одном космическом пирожном от фирмы «Little Debbie». Может, ей стоит подзавязать со сладостями. Та самая напряжённость снова нависает над ними. Будто гигантский булыжник, зацепившийся за её грудную клетку. Она клянётся, прямо сейчас она едва ли способна дышать. Каждый вдох — непосильный труд. Если бы сейчас она не следила за такими мелочами, то точно забыла бы выдохнуть. Серьёзно, Уэнсдей так и сказала? Она резко поворачивается к своей соседке, но та сидит как ни в чём не бывало. C безупречной осанкой, скользя взглядом вдоль своей книги. Будто ничего такого и не говорила. Энид теперь уже и сомневается, что правильно её услышала.***
— Энид, привет! — окликивает её хриплый голос. Слабый запах сливочного крема доносится до ноздрей Энид. Это шла к ней Тори Белэйр, сирена из старших классов. Энид широко улыбается. Она как будто снова в девятом классе. Тори, наверное, была первым крашем Энид, который при этом ещё и не был оборотнем. Её глаза — серо-зелёные, а светлые волосы всегда собраны в косу. И Энид никак не может отделаться от привычки подмечать ещё и то, что её коса всегда заплетена слабовато. Волосы у неё непослушные. Недостаточно кудрявые, как у Уэнсдей. Вот она до безумия дотошна, когда дело касается её косичек. Всегда найдёт время, чтобы поделить их на пряди, аккуратно переплести и убедиться, что каждая секция туго затянута. По утрам Энид часто садилась рядом, наблюдая за её техникой и каждый раз очаровываясь тем, как быстро она двигает своими пальцами и руками. Как же оборотень гордится тем, что однажды Уэнсдей позволила ей, Энид, заплести её. Эти волосы были самыми здоровыми в её жизни. Крепкие корни, каждая прядь густая. Пусть Энид никогда и не видела, чтобы Уэнсдей пользовалась специальными средствами для ухода, её волосы до невозможности мягкие. Наверное, это самое мягкое, что в ней есть как в человеке. — Энид? Ах да, Тори. Она тут же вырывается из той странной фантазии об Уэнсдей, в которой только что находилась. Честно говоря, ей надо бы сейчас быть в восторге. Тори Белэйр разговаривает с ней. Тори, которая совсем недавно бросила Жасмин Скотт и наверняка ищет побыстрее новую интрижку. Да Энид должна сейчас быть на седьмом небе и выводить весь свой флирт на максимум. Её молодая версия сейчас бы умирала от счастья. Только вот нынешняя она не чувствовала ничего. Ни бабочек в животе, ни учащённого сердцебиения. Ладони не вспотели, никакого счастливого головокружения. — Привет, прости, Тори, я просто задумалась об... Уэнсдей. Да уж, в таком лучше не сознаваться. — ...О-об, э-э, а знаешь, не важно! Забудь. Так что случилось? — неуклюже выдаёт она. Вау, да она же просто не может ловко выруливать ситуации, да? Тори улыбается и качает головой: — Всё в порядке. Просто хотела узнать, знаешь ли ты о вечеринке в эту субботу. Вот оно. Тори точно собирается пригласить её на свидание! Она чувствует это всем телом. Тем более что за ними не зря следят эти кучи глаз со внутреннего двора. Тори — самый лакомый кусочек этой школы, Энид уверена, что все ей сейчас безумно завидуют. Ещё она уверена, что ей стоит прийти в дикий восторг и легонько склонить голову, чтобы придать своему образу большей милоты. Только вот мешает тот факт, что у неё засосало под ложечкой. От страха. Почему? — Конечно! — она пытается состроить напускную радость, но выходит нелепо. — Эта та, которую сирены устраивают, да? Тори улыбается и кивает: — Да! С кем-нибудь идёшь? Энид натягивает улыбку: — Меня ещё никто не приглашал. Но я рада ответить на твоё предложение! Она всё ещё хороша. Пошли к чёрту эти шрамы. Тори только что позвала её на свидание, а это значит, что она всё ещё может быть желанной. Однако улыбка Тори сходит на нет, и сирена широко распахивает глаза: — Оу! Прости, Энид. Я, гм, просто, понимаешь... — девушка нервно почёсывает свою шею. Энид чувствует себя деревенским дурачком. — Так-то я хотела спросить, идёт ли Йоко с тобой или с... кем-то ещё. Вот оно что. — Йоко? — её голос становится тише. Похоже, она разбита. С неё только что сбили спесь, и теперь она опять беспокойно теребит свои волосы. Ну конечно, Тори хотела пригласить Йоко. Кого-то без ущербных шрамов на лице. Она разочарована, несомненно, но не то чтобы её сердце сейчас разбили. И всё же от чувства, что она не нужна, по-прежнему больно. Она прочищает горло и отбрасывает эту мысль из головы: — Божечки! Ради бога, прости... — Нет-нет, это ты меня прости! Мне стоило лучше выразиться. Да без базара. Энид натягивает самую фальшивую из всех своих улыбок и выдавливает из себя невероятно вялый смешок: — Всё в порядке! Что ж, как я знаю. Нет, она ни с кем не идёт. Но она будет помогать Бьянке организовывать мероприятие, так что ты всё ещё сможешь с ней встретиться! — Потрясно! Извини ещё раз и спасибо, Энид, — на этом Тори вскакивает на каблуки и возвращается к своей компании. Лицо у неё красное от стыда. Боже, это было унизительно. Вот так вот. Разгорается пламя, и уши Энид охватывает жгучее эхо от нашёптывания её имени. Она начинает чувствовать выступающий комок в горле и затем вынуждена подавлять тревожный позыв проблеваться. Руки дрожат, она тянет волосы на свои шрамы. Её сердце стучит неравномерно, вскоре нарушая пищеварение. Все смотрят на неё, и каждый обсуждает, что только что произошло. И она просто знает, что все намекают на её шрамы. Глаза начинает жечь. Губа её дрогнула. Комок в горле становится жёстче, и для Энид задача перевести дыхание превращается в пытку. Она спешно возвращается в свою комнату, решив ступать по два шага за раз. Вскоре слёзы градом полились с её щёк, и ей пришлось закусить губу, чтобы воздержаться от громких завываний. Как только она хлопает дверью, то тут же бросается на кровать и кричит в подушки. Разгорячённые, полные обиды слёзы льются через край. Её неистово трясёт. Не то чтобы Тори посмеялась над ней или прилюдно её унизила. Дело даже не в Тори, да Энид буквально наплевать, что Тори говорила с ней. Просто всё это было последней каплей. Прошёл месяц с начала учебного года. Целый месяц — и никто не удосужился хоть краем глаза посмотреть на неё, все разве что глупо пялились на её шрамы. И она уверена, что все в школе слышали об их с Аяксом расставании. Прошла едва ли неделя каникул, а он решил её бросить по «Снэпчату». Одного этого было достаточно, чтобы ужасно расстроиться. И не то чтобы Энид бахвалится, но ведь она же знает, что привлекательна. Да как она не может быть привлекательной? Всегда прелестно одета, регулярно тренируется, чтобы держать тело в тонусе, бережно заботится о своей коже и наносит отменный макияж каждый день. Так что это само собой разумеющееся, что найдутся люди, в глазах которых она будет желанной, верно? Нет. Ни черта, ни один новый поклонник к ней не подошёл. Скорее наоборот, все будто бы шарахаются от неё, как от проказы. Словно она заразная какая-то. И всё из-за этих тупорылых, ебучих шрамов. Её тело терзают всхлипы, а ей самой только и хочется что содрать с себя эти шрамы. Когти потихоньку выходят наружу, раздирая одеяло. Подняв голову, Энид замечает, что консилер весь размазался по подушке. Она тут же поворачивается к зеркалу, и, к её ужасу, поверхность шрамов оказывается раздражена пуще прежнего. Теперь это пышущие огнём, чудовищные тёмно-красные рубцы, первым делом бросающиеся в глаза. Тушь, тени — всё лихорадочно смешалось в мазки розового, оранжевого и голубого на всём её лице. Она отвращённо кривит губы при виде струи из носа. Она такая, блять, уродка. Изнутри вырывается очередной вопль, она швыряет телефон в зеркало. Оно разбивается на сотни осколков, но не то чтобы Энид это вообще волновало. Напротив, она сжимает кулаки, надувает щёки и разражается ещё пущим рыданием.***
Уэнсдей бредёт в сторону школы. Тупая и ноющая головная боль выходит на первый план. Её ботинки тяжело сминают листья, и у неё нет ни единого желания пытаться быть тише. Этот сталкер демонстрирует себя с достойной стороны. Как бы ни было больно это признавать. Этому человеку вновь удалось обвести Уэнсдей вокруг пальца и оторваться от её преследования в этом чёртовом лесу. Возможно, ей нужно... усмирить свою гордость и принять предложение Ксавье о совместной пробежке. Было бы здорово, если бы она была чуть быстрее. Может, тогда бы она успела добраться до этой занозы в заднице. Ещё и эта ситуация с Тайлером, видимо, сбежавшим из заключения. Уэнсдей прекрасно осознавала, что эти имбецилы в тюрьме не способны держать в узде сверхъестественное существо. Её, конечно, даже забавляло представлять, что сталкером и является Тайлер, но пожирающая её нутро бездна одним своим присутствием говорит ей, что это не он. В этой шахматной партии другой игрок, и Уэнсдей постепенно теряет терпение. — Вещь, доложи Юджину, что меня не будет на сегодняшнем собрании клуба. Меня тошнит от кислого привкуса поражения, — Вещь одобрительно поднимает палец вверх, затем спрыгивая с плеча девушки и убегая прочь. Уэнсдей продолжает путь, забираясь на балкон своей комнаты, надеясь избежать столкновения с мисс Новак. Если эта женщина узнает, что Уэнсдей прогуляла очередной урок, то точно прицепит на ногу ей электронный браслет, подобный тем, что крепят заключённым на домашнем аресте. Как будто девушка не смогла бы отпилить себе ногу. Оказавшись у витражного окна, краем уха она улавливает подозрительный звук. Изнутри доносится сдавленный всхлип, и её живот на секунду сводит. Обычно чужие слёзы вызывают у неё улыбку, но эти слёзы ни с чем не перепутаешь. Энид... Удерживая себя, она приближается к двери. Нельзя показывать, в какое отчаяние её бросает, когда дело касается красочного оборотня. Только вот что это за чувство, неужто печаль? Энид дрожит на своей кровати, свернувшись в клубок. Дрожит с каждым болезненным всхлипом. В груди Уэнсдей пылает огонь, который она безошибочно определяет как подступающую злость. Кто-то с ней это сделал. — Кто? — требует девушка, большими шагами направляясь к Энид. — Быстро. Назови. Мне. Имя, — в каждое слово она вкладывает переполняющую её ярость. В её голове уже возникает целый план по тому, как она освежует виновника, заставит его молить о пощаде, которую он ни за что не дождётся. Энид не оборачивается, лишь бешено начинает качать головой: — Н-нет! Ниче-ничего серьёзного! — она давится каждым словом — победа явно за плачем. — З-забудь об-б этом, Уэн-уэнс... — она заикается, не в силах закончить предложение. Нечто ледяное и болезненное разливается в грудной клетке Уэнсдей. Иголкой проскакивая вдоль её кожи и ударяя сердце со всех сторон. Её горло сжимается. Ей хочется броситься во внутренний двор и начать пырять каждого встречного ножом. Все знают, что Энид под запретом. Она была более чем уверена, что выразилась довольно ясно. Стиснув зубы, она на секунду останавливается, чтобы затем глубоко вздохнуть. Бездумно бить случайных людей ножом — не самое продуктивное занятие, пусть и достаточно расслабляющее. Уэнсдей тихо делает шаг к кровати и садится на колени. Даёт соседке возможность поплакать ещё. Она понимает, что Энид эмоциональна и ей не стоит всё держать в себе, она просто не справится с этой нагрузкой, не сможет притупить чувства. Громкие рыдания вскоре становятся стихающим поскуливанием. Тело больше не трясёт. Она переворачивается — прямо навстречу лицу Уэнсдей. Энид ненароком подпрыгивает, но очень быстро ложится обратно. Её взгляд начинает судорожно бегать по лицу напротив. Они красные, распухшие, невозможно даже посчитать, как долго оборотень изливала свою душу в забытьи. Боже, ну вот опять. Это тянущее ощущение в груди, как будто кто-то медленно сжимает сердце Уэнсдей. Это точно не самое популярное в её жизни чувство, но как только оно о себе заявляет, то делает это максимально мучительно. В последний раз оно ею овладело в ночь Крэкстоуна. Когда она шла вся победоносная, замученная и потрёпанная, а розовый комок крови заключил её в свои объятия. Отпрянув, она была поражена открывшимся перед ней видом. Энид, насквозь пропитанная кровью и потом, и открытые боевые раны. Её голубые глаза искажали слёзы и опять та самая кровь, и она смотрела на неё, будучи такой, такой разбитой. Она молча умоляла девушку хоть что-нибудь ответить, и Уэнсдей всем телом ощущала её страх. В последний раз Энид видела подругу, когда Тайлер почти её убил. Уэнсдей чуть ли не начала слепнуть от того, как защемило её сердце. Это по-настоящему новое для неё чувство побудило прижать Энид к себе и зарыться в её коже. Сейчас же оно чуть ли не в крике требует обнять оборотня вновь. Ей нужно удержать себя, сначала она искалечит обидчика Энид. — Уэнсдей, я урод? — едва шепчет, Уэнсдей с трудом её услышала. Её злость потушена, но сердце по-прежнему болит. — Кто тебе такое сказал? — говорит так низко и так заботливо, что сама удивляется. Энид шмыгает носом и глотает комок в горле: — Эти шрамы. Они же... Из-за них я безобразна, ведь так? — она заикается, на её лице возникают новые дорожки слёз. Увы и ах, виной всему то, из чего Уэнсдей не может выбить покорность. Комплексы Энид. Свирепая ярость в ней окончательно стихает, сменяясь другим, более мягким чувством. Оно делает круги и облегчает боль на всех тех участках, где когда-то бушевал огонь. Однако за ним и кое-что остаётся. Её сердце бросает в трепет, как только она обращает внимание на шрамы. Те самые шрамы, которые она стерпела, спасая Уэнсдей. В ту самую ночь, когда она обратилась в волка и боролась за её жизнь. В эту же ночь Уэнсдей крепко держала её в своих объятиях, даже не понимая, где заканчивалась она и начиналась Энид. Как же она восхищается её шрамами. Вот бы вечно на них смотреть. Эти три рубца, на которых Энид так зациклилась, возвращают Уэнсдей в ту ночь. Она проигрывает её в голове снова и снова. Энид, такая сильная и могучая, настоящий оборотень. Больше всего на свете Уэнсдей хотела тогда остаться и наблюдать за её жестокостью и одичалостью. И, непременно, её воспоминания возвращают её вновь к тому объятию. Её тело вспыхнуло от ощущений, когда Энид обхватила её руками. Мурашки волнами спускались по спине, кости её звенели, а голова утопала в электрических зарядах. Даже сейчас, вспоминая обо всём, она чувствует, как голова её гудит и тепло разливается вдоль всего её тела. Тянущее сердце умоляет оказаться в объятиях снова. Всё это Уэнсдей переживает, просто видя шрамы Энид. А Энид их презирает. Постоянно лишь о них и говорит. Всё время только и хочет что спрятать их, унизить, всё желает, чтобы они просто исчезли. Иногда Уэнсдей задаётся вопросом, а жалеет ли Энид о той ночи. Сейчас бы она так не страдала, если бы ей не пришлось рискнуть жизнью. У неё бы не было этих шрамов. И Уэнсдей не пришлось бы столько чувствовать при виде них. Она вздыхает и собирается с мыслями. Энид иногда бывает немного... эгоцентричной, так что вся эта ситуация вокруг шрамов явно никак не связана ни с Уэнсдей, ни с той самой ночью. Всё дело просто во внешности. Вдруг в ней начинает колыхать новая эмоция. Та отчаянно борется за то, чтобы быть услышанной, и девушка чувствует, как она спешит вылезти из её глотки. Эмоция полна неистовства, буйства, но не в жестоком плане, нет... Хуже. В плане искренности. — Твои шрамы, они излучают свет, — её голос ещё сильнее дрожит. Она даже почти опасается, что Энид её не услышала. Однако блондинка усаживается на кровати прямо. Её лицо по-прежнему раскрасневшееся и мокрое от слёз. От консилера ни следа, и взгляд Уэнсдей смягчается, когда она замечает старые рубцы. Может, искренность — это то, в чём Энид и нуждается. — Каждый раз когда я вижу их, то думаю о той самой ночи. О том, какой же ты была невероятной, — глаза Энид начинают сверкать. Очередной огонь разражается в ней, но в этот раз он не сжигает изнутри. — Той ночью ты боролась со всем, что таилось внутри тебя, и одержала верх. И эти шрамы напоминают мне, что ты не только воин, но и победитель. Энид выдыхает её имя, но Уэнсдей не даёт ей ничего сказать. Если она сейчас даст ей слово, то никогда так и не признается в том, что всё крутится у неё на языке. — Чуть ли не каждый день я подавляю в себе желание провести ладонью по твоему лицу. Желание пройтись по каждому следу подушечками пальцев и очертить каждый их крутой поворот, — слова всё льются из неё, и она очень старается не делать пауз, потому что либо она скажет всё это сейчас, либо никогда. — Они вскружили мне голову. Я мгновенно возвращаюсь к той ночи и к тому, как... к тому, что я чувствовала к тебе тогда. Моё тело до сих пор безудержно гудит, когда я думаю о нашем объятии и о том, что до этого момента мне никогда прежде не хотелось так сильно раствориться в ком-то. Энид, я... Энид срывается с кровати и приземляется на колени прямо напротив Уэнсдей. В глазах ни следа от прежней боли — только сияние от чего-то мягкого и нежного. Тёплые ладони бережно охватывают лицо Уэнсдей, и Энид большими пальцами поглаживает её щеки. Ощущения лавандовой дымкой отуманивают её разум и накрывают с головой. Они заволакивают всю её рациональность, хоть и ничего из сказанного ранее не было особо рациональным, и девушка поднимает руки. Она аккуратно и медленно касается Энид — на случай, если та вдруг не захочет, чтобы Уэнсдей трогала её шрамы. Оборотень не решает отпрянуть, напротив, она подаётся навстречу ладони. От этого действия дыхание Уэнсдей сбивается, неожиданно она совсем остаётся без кислорода. Она делает маленькие вдохи, ласково уводя пряди Энид за ухо. Энид пристально разглядывает её, и этот взгляд вгоняет Уэнсдей в краску. Она не придаёт этому значение и проводит своим большим пальцем вдоль первого шрама. Его поверхность куда более гладкая, чем она себе представляла. Безусловно, Энид правильно заботилась о своих ранах. Уэнсдей меньшего и не ожидала. Вот палец всходит на крохотный бугорок, изумляя девушку своей осязательной разницей. Глаза Энид медленно закрываются, и она замирает в чужих руках. Уэнсдей не останавливается и тихонечко ласкает каждый след. Она даже не замечает, что руки Энид опустились. Теперь они покоятся на её запястьях, удерживая на одном месте. Её сердце сходит с ума, будто одичалое животное, и бьётся так быстро, что вот-вот грозится остановиться. Она мало дышит и даже не уверена, что этого количества кислорода достаточно для жизнедеятельности её мозга. Успокаивает, что Энид дышит так же хаотично. По крайней мере, Уэнсдей уверена, что Энид тоже умирает в этом моменте. — Энид... — её голос ломается под тяжестью необузданных эмоций. Энид делает глубокий вдох и открывает глаза. Она зачарованно смотрит на неё, и Уэнсдей замечает непролитые слёзы в уголках глаз. Её сердце всё жаждет прильнуть к Энид, чтобы саму Уэнсдей всю окатило её лаской. Боже, никогда она не жаждала подобного. Что эта девушка с ней вытворяет? — Ты прекрасна, Энид. Энид вздыхает, метнувшись взглядом то к губам Уэнсдей, то обратно к её глазам. Уэнсдей никогда не хотела поцеловать кого-то так сильно, как хотела Энид. — Уэнсдей, пожалуйста? У девушки была секунда на то, чтобы кивнуть, пока Энид не наклонилась вперёд. Она лихорадочно прильнула к губам Уэнсдей. Той нечем было дышать, но она была совсем не против задохнуться в этом моменте. Её тело охватывает растерзывающая, губительная бомбардировка чувств, вспыхивая сердце. Её разум опьянён интенсивностью эмоций, выкрикивающих из её груди. Все эти эмоции взывают к Энид, и Уэнсдей даже начинает недоумевать, почему бесцельно потратила столько времени. Её руки пробираются вверх и переплетаются с волосами Энид, делая поцелуй глубже. Руки Энид в свою очередь устроились на талии Уэнсдей, прижимая её к себе. И вот они держатся друг за друга, теряя разум в этом поцелуе, и Уэнсдей Аддамс, закрыв глаза, впервые в своей жизни видит цвет. Она отстраняется первой и даже ощущает себя жалко, думая о том, как сильно она истосковалась по горячим губам Энид. Кажется, она наглоталась магнитов. Иначе как объяснить это отчаянное в ней притяжение к оборотню? — Я благоговею перед твоими шрамами, — она тяжело дышит, с трудом пытаясь построить предложение. Она даже не даёт Энид времени на то, чтобы вообще осознать сказанное. Стремительно бросается вперёд, оставляя нежные поцелуи на каждом шраме. Энид восторженно хихикает. Это и её виолончель — самое ласковое, что она когда-либо слышала. — Уэнсдей! — сердце Уэнсдей пропускает глухой удар, и она задумывается о том, осознаёт ли вообще Энид, что девушка отдаётся ей целиком. — Ты точно не уродливая, mi querida, — ласкательное обращение легко срывается с её языка. Она продолжает свою целовательную атаку, вынуждая Энид полностью объять её талию. Она подпускает её к себе запредельно близко, и Уэнсдей опасается, что становится зависимой от девушки. И всё же в этот момент, крепко сжимаемая в объятьях Энид и наслаждаясь эхом её заливистого смеха, она понимает, что не против передозировки.***
Она на семитысячном небе от счастья идёт вприпрыжку к аудитории. Её голова всё ещё свернута в трубочку после вчерашних событий, а кожу до сих пор покалывает при одной мысли о мягких губах, накрывающих всё её лицо. Энид Синклер и Уэнсдей Аддамс поцеловались. Она поцеловала Уэнсдей. Помимо этого, Уэнсдей сама предложила Энид стать её девушкой! Ну, если быть точнее: «Надеюсь, на этом твои попытки привлечь подходящего партнёра подходят к концу. Потому что я не особо предпочитаю делиться. И если кто-то появится на горизонте, у меня не будет другого выбора, кроме как освежевать эту личность заживо». У неё уже лицо болит от широченной улыбки. Такими темпами щёки просто отпадут. Однако это будет того стоить, всё-таки Энид даже не может вспомнить последний раз, когда она ещё пребывала в таком экстазе. — Привет, привет! — она вся сочится искренней радостью и прыгает на сиденье рядом с Йоко. Вампирша фыркает и мимолётно прохаживается взглядом по подруге. Затем она снова начинает изучать её лицо, на этот раз придав особое значение шрамам. — Рада, что ты наконец-то их приняла. Улыбка Энид становится ещё шире, когда она касается одного из своих рубцов. «Я благоговею перед твоими шрамами». — Они выглядят круто, и Уэнсдей сказала, что они ей нравятся, — она не намеревалась делиться второй частью предложения, но её переполняет сейчас столько эмоций, что она вот-вот взорвётся. Тем более, очевидно, что она просто обязана рассказать своей лучшей подруге о вчерашнем. Йоко выдавливает из себя фальшивую усмешку: — Ну и мерзость. — Йоко! — канючит Энид. — Это было миленько, а ещё... — она наклоняется к вампирше поближе. Ей не очень хочется, чтобы об этом знала вся школа, по крайней мере, до того, как они с Уэнсдей всё полностью обсудят. Йоко, конечно, исключение. — Мы с Уэнсдей встречаемся! — восторженно шепчет. Йоко даже не дрогнула. Какого... — Эм-м-м, алло? Ты меня не услышала? Это же самая смачная и охренительная новость в твоей жизни, не? Йоко вздыхает и поворачивается к Энид всем телом. Она кладёт обе руки на её плечи, чуть приспустив очки. — Энид, крошка, да вся школа думает, что вы уже встречаетесь. — Чего?!***
31 днём ранее. Бестолковые школьные сплетни явно не та забава, в которой Уэнсдей желает принимать участие. Они едва ли хоть когда-нибудь бывают правдивыми, да и в большинстве своём они скучны. Потому-то девушка с лёгкостью и абстрагировалась от лишней болтовни, когда шла по коридорам. До тех пор пока её имя не заставило Уэнсдей навострить свои уши. — Шрамы Энид, чувак, такие секси. Она резко останавливается и сжимает челюсть. Знакомый укол ревности возникает в животе. Как бы Уэнсдей ни любила эти шрамы, она, к сожалению, не брала в расчёт, что и другие могут находить их привлекательными. Так дело не пойдёт. Она начинает шагать с траекторией самонаводящейся ракеты, пока не оказывается напротив того самого придурка. Она с особым удовольствием отмечает, как тот съёжился от одного её присутствия. — П-привет, Уэнс... — Держись подальше от Энид, — шипит она, давая ножу в её рукаве выскользнуть в ладонь. Она готова на любые меры, чтобы быть достаточно убедительной. Его глаза — как два чайных блюдца, и Уэнсдей подмечает, как капля пота проскальзывает по его лбу. — Оу! Я-я, я не... ничего такого не имел в виду... Типа, да точняк! Кто такая Энид? Без понятия... Она вся твоя! — он заикается, пятясь и бросаясь вниз по коридору, по пути толкая своего друга. Уэнсдей пилит его взглядом до тех пор, пока он не скрывается за углом. Она внезапно обращает внимание на его дружка-сирену, о котором тот по глупости позабыл. Застыл себе похлеще скульптуры. Он серьёзно считает, что в безопасности? Уэнсдей хватает сирену за его воротник и поднимает до уровня своих глаз. Он так напуган, что либо обрыдается, либо описается. Для Уэнсдей это только повод для ухмылки. — Энид — под запретом. Распространи, — она отбрасывает его, всего бледнющего, в сторону. Прежде чем он успевает убежать, Уэнсдей добавляет: — Если ещё хоть раз услышу, как кто-то обсуждает её шрамы, я лично сдеру с тебя каждую чешуйку и заставлю съесть. — Т-так точно, мэм! — только затем он уносится прочь. Прекрасно.***
— Ага, а потом Далтон рассказал мне на третьем уроке, что Уэнсдей взяла его на рычаг локтя просто из-за того, что он хотел попросить у тебя конспект. В течение всего рассказа Йоко о занятости Уэнсдей в этом месяце Энид сидела с отвалившейся челюстью. Ей хочется разозлиться, ведь Уэнсдей не имела никакого права лишать Энид любого потенциального романа. Только вот она от этого лишь в диком восторге. Уэнсдей Аддамс ревновала. Ей претила мысль, что кто-то вообще может стоять рядом с Энид. И Энид, думая о таком раскладе, только сильнее краснеет. — Как-то так. Все уже знают. — И почему это ты — я даже не знаю, — не удосужилась сказать мне? — выделяет девушка. Йоко игриво усмехается, и Энид хочется злобно растерзать её задницу в обличье волка. — Ты же знаешь, я не люблю сплетничать. — Сучка ты бледная. — Да, сучка она та, — бурчит Ксавье, садясь перед Энид. — Кстати, — он разворачивается к оборотню лицом и протягивает ей блокнот, — девушке своей не передашь? Она в библиотеке оставила. — Так ты тоже знал! — взвизгивает Энид. Ей повезло, что ещё перемена. Миссис Левинсон уже обратила на неё внимание. Ксавье недоумённо глядит сначала на Энид, затем на Йоко. Вскоре до него доходит, и он усмехается. — Вау, ты что, даже не знала, что вы встречаетесь? — Мы и не встречались, — рявкает она. Парень хихикает, кивая головой: — Ага, понял. А своей бешеной пуме не сообщишь? Йоко заливается смехом вместе с ним, и Энид краснеет пуще прежнего. — Ну, сейчас мы встречаемся. Но лишь со вчерашнего вечера. Ксавье расплывается в улыбке и кусает внутреннюю сторону щеки. Он обменивается с Йоко кокетливым взглядом. Энид замечает это, уже начиная планировать, как будет охотиться за обоими в следующее полнолуние. — Что ж, рада, что вы вместе. Может, ты как раз усмиришь своё порождение сатаны, — подначивает Йоко, доставая домашнее задание из рюкзака. — Даже не знаю. На самом деле, весело наблюдать, как она собачится с каждым встречным на переменах, — говорит Ксавье спиной к девушкам, будучи уже готовым к уроку. — Боже мой, — стонет Энид. — Над сколькими она уже успела надругаться? — А ты у неё и спроси, — Йоко кивает в сторону чёрной грозовой тучи, тяжёлой походкой входящей в класс. Она выглядит ещё более хмуро, чем обычно, и Энид осмеливается предположить, что беседа с мисс Новак прошла неудачно. Их взгляды пересекаются, и в её животе снова начинают порхать бабочки. Она точно уверена, что сердце у неё уже вылетело из груди и на всех порах мчится к Уэнсдей. Ей приходится держаться мёртвой хваткой за парту, чтобы не дать себе вскочить с места поприветствовать возлюбленную при всех. Она краснеет, когда замечает, что взгляд девушки смягчается и утрачивает свою смертоносность. Есть нечто невообразимое в том, чтобы быть обожаемой таким человеком, как Уэнсдей — тем, кто всё ненавидит. Чёрт. Она же злиться должна! Взгляд Энид становится холодным, и столь резкие перемены ставят идущую девушку в тупик. Она резко останавливается у своего места, что рядом с Ксавье, и хмурит брови. Вся растеряна. Затем она всматривается то в Йоко, то в Ксавье, тщательно их изучая. Через секунду она бросается ко Ксавье и хватает того за глотку. — Уэнсдей! — вскрикивает Энид, прыгая со своего места и пытаясь дотянуться до них через всю парту. — Почему моя девушка сердится? — проговаривает Уэнсдей сквозь зубы. — Господи, подруга! Чё ты на меня-то набрасываешься сразу?! — возмущается Ксавье, стаскивая с себя её руку. Уэнсдей наклоняет голову набок. И почему Энид это действие внушает «благоговейный» трепет? — Потому что утром всё было нормально. Мы не виделись с того самого момента, так что очевидно, что проблема не во мне. Может, она в тебе? Уверена, ты наговорил чего лишнего. — Уэнсдей, — привлекает к себе внимание Энид. — Я тебе всё расскажу, только отпусти его! — она пытается кричать сквозь шёпот. Уэнсдей скрежещет зубами, но без всякого упрёка повинуется и бесцеремонно выпускает Ксавье. — Назови имя. Я пойду и... — Ты не можешь постоянно подходить к людям и угрожать им держаться от меня подальше! Ты ведь в курсе, что я экстраверт. Плечи мрачной девушки опускаются, а на шее проскальзывает небольшой румянец. Она прочищает горло: — Чтобы ты знала, я не угрожала, а говорила им не задавать вопросы насчёт твоих шрамов. Ты ведь чувствовала себя из-за них неуверенно. — Уэнсдей, я прекрасно знаю, что именно ты говорила. А говорила ты всем, что я — под запретом, — подчёркивает Энид. Уэнсдей хмурится так, что кажется, что вот-вот её брови соприкоснутся. — Почему ты так недовольна? Я просто пыталась убедиться, что никто не станет акцентировать внимание на твоих шрамах. И самый простой способ — сделать так, чтобы с тобой никто не разговаривал в принципе. А если кто-то рискнул бы, то я бы разобралась с этим человеком до того, как он бы тебя обидел. Энид хватается за переносицу. Её немного расстраивал этот ход мыслей, но, как ни странно, он ей был понятен. Это даже немного пугает, но и в то же время поражает, что вот она уже способна правильно интерпретировать образ мышления Аддамс. — Да это охренеть можно, — ехидничает Ксавье. — Все до усрачки боялись, что ты выпотрошишь им органы просто за то, что они посмотрят на Энид. Оборотень закатывает глаза: — Уэнсдей бы так не посту... — Да нет, я бы поступила. И кого она обманывает? Конечно, поступила бы. — Конечно! — вставляет Йоко. — Ты просто не видела, что твоя маленькая психопатка собиралась сделать с Тайлером в ту ночь! Я даже сама начала бояться говорить с тобой. Голова Энид немного начинает кружиться при виде коварной улыбки Уэнсдей. Она так красиво улыбается, что Энид просто хочется взять и закончить этот разговор на полуслове. Только вот она не может, ведь ей явно не хочется, чтобы у Уэнсдей появились проблемы из-за того, что она запугивает всю школу. Она устало выдыхает и сама перестаёт улыбаться. Теперь всё серьёзно! Указывает пальцем на Уэнсдей: — Больше никакого вреда людям. Спасибо, что присматриваешь за мной, пусть и в своей жуткой манере, только давай не будем всё доводить до вероятности отчисления, хорошо? Энид буквально могла чувствовать, как шестерёнки в голове Уэнсдей начинают двигаться, возможно, пытаясь найти удобную лазейку в её просьбе. — Кроме того, — добавляет она, пытаясь наладить диалог, — мне бы хотелось всем о них рассказать. Она мило улыбается, наклонив голову набок, чтобы придать своей очаровательности побольше «очков». Она уверена, что это повлияет на Уэнсдей, особенно сейчас — видя, как её глаза становятся шире и она смягчается. Через секунду девушка сдержанно кивает, вздохнув: — Хорошо. И всё же если я услышу хоть один нелестный звук о твоих шрамах, то я не смогу гарантировать безопасность тому мерзавцу, который будет виноват, — сказав это, она садится на своё место и выпрямляет спину. Энид глупо ухмыляется. Наверняка у неё и зрачки сейчас в форме сердец. Когда Йоко начинает посмеиваться рядом, она окончательно приходит к выводу, что безнадёжно влюблена. Закатив глаза, она подпирает голову рукой. Затем нежно проводит пальцем вдоль своих шрамов. Каждое движение напоминает ей слова Уэнсдей, её взгляд, её ласку, её нежность. «Каждый раз когда я вижу их, то думаю о той самой ночи. О том, какой же ты была невероятной». «Чуть ли не каждый день я подавляю в себе желание провести ладонью по твоему лицу». «Ты прекрасна, Энид». Со временем она, наверное, научится любить свои шрамы. Сейчас же ей достаточно того, что их любит Уэнсдей Аддамс.