Помоги увидеть звёзды

Резко раздался стук о тяжёлую дверь — Кокичи так и подскочил, чуть не ударившись о какой-то прибор затылком. Сначала хотел выругаться, выпустив пар от нервов на, честно говоря, приевшуюся, как потерявшая вкус жвачка, Миу, но вовремя вспомнил, что лучше вообще не высовываться. Мало ли насколько хороший слух у внезапного гостя. Или у гостьи. — Ох, блять, — недовольно морщится Миу, собирая выцветшие розовые волосы в хвост и натягивая маску на выкрашенные ярко-красным, будто артериальная кровь, губы. — Да кого там ещё принесло? Ома снова ерзает, слушая грузные шаги подруги и ее «Да слышу я, блядь!», пока по венам бежит электрический ток — неприятный, липкий, остающийся в мышцах и заставляющий их мерзко сокращаться, заставляя дрожать хлипкие кости и его уставшее тело. Мысли ощущаются рыхлыми, и пальцы сами выстукивают незамысловатую мелодию прямо по грязному полу мастерской Ирумы — Кокичи кажется, что кожа липнет к паркету (странный выбор для мастерской), прирастает к холоду в нем, а кровь мешается с грязью, становится одним целым. Ему нельзя оставаться одному, ему так страшно, он хочет встать и подбежать к Миу, схватиться за ее запястье и умолять не оставлять его. Он не заслужил, не заслужил — грязь растет прямо в его лёгких, поднимается по горлу, сжимает, не даёт дышать. Ему так хочется найти Шуичи и увидеть сияние звёзд в его спокойных глазах. Он так боится, что тот ему действительно поможет. Резкий звук удара из коридора вырывает из болота, в котором Кокичи тонул минуты так три. Постепенно он начал слышать звуки, понял, где вообще находится; сердце стучит все ещё сильно, но его грохот уже не заставляет все тело сотрясаться. Хотя оно все ещё дрожит, как у слабака. — Я тебе говорю, блядь, — как всегда громко и агрессивно ворчит Миу, видимо, вновь ударяя по косяку рукой. — Нет тут твоего Хуекичи, заебали уже! Хватит корчить ебало, милашка, лучше катись нахуй либо отсюда, либо в мою спальню. Хлопок двери, пара шагов, и Миу снова оголяет красные губы и кладет припрятанный в ремне нож на стол — жест доверия, не иначе. Ома чувствует ее взгляд на своих тощих плечах и жалеет о том, что не может показать ей ничего, кроме своих костей. Она поняла, что он прячется за ее теплой спиной от холода липких объятий их нелепой семьи. — Приходила ваша Ая, — тихо говорит девушка, и голос ее выражает смятение и непонимание, что делать дальше. — Говорит, срочно ты понадобился. Ох, нет, она всегда это знала. — Спасибо, что прикрыла и дала полежать в своей картонке, бомжиха, — лживо улыбается, оголяя зубы, отчего Ирума хохочет, все ещё обеспокоенно скользя взглядом мимо его глаз. — Так вот, что я говорил, — Миу не останавливает, и ее понимание хуже ножа вонзается в лёгкие, заставляя течь грязь прямо наружу, заставляя сощурить глаза от ее вони, заставляя пытаться не заплакать, — Асахина попросит перейти в другую семью, оттуда сбежать легче. Возможно, возьмёт Теруко, но я боюсь, что Дядя ее не отпустит. — Напомни, а тебе это нахуя? Не легче твоему парню из ментовки просто все рассказать, чтобы он прикрыл эту хуету? — Ома так красноречиво закатывает глаза, что одна слеза все же выкатывается, но Миу тактично молчит, игнорируя даже усталый вздох. Даже разубеждать не хочется в том, что Шуичи вовсе не из «ментовки», а всего-то детектив, причем даже не полноправный, а на стажировке — Миу не поймет все равно. Что взять с идиотки. — Я бы ещё мальчишкой в полицию пошел, будь это так просто, — вздыхает снова, откидываясь назад, чувствуя лопатками проникающий в спину холод стены, — если просто так пойти, то мы сами сбежали, подделали документы и устроились к этому пидору на работу, а он просто предоставил нам жилье, поверив в то, что мы совершеннолетние и просто хотим работать на стройке, — Кокичи строго зыркает на Миу, которая порывается что-то сказать, и та понимающе захлопывает пасть и продолжает теребить край розовых шорт. — Да, и с братаном его та же ситуация, только он получше к подопечным относится. И нет, мы не сможем обвинить его в шантаже, потому что он может выставить все так, что мы колемся или ещё что похуже. Или вообще скажет, что он в заложниках. Каждое слово даётся с трудом — грязь его покидает с дыханием, но такого не должно произойти, это страшно, это непоправимо — Миу не должна видеть черноту его души, она не должна ее касаться, она не должна заражаться. Кокичи жалеет, что начал говорить. — Так просто, бля, скажи, что это он вас воровать заставляет, это же пиздец, — бурчит Миу, смущённо потупив глаза и пару раз хлопнув длинными ресницами. — Я тебя не к ментам посылаю, а к тому омежке с синими волосами. «Ага, омежке, » — проносится в голове ехидно, а затем уходит на задний план, куда-то в район затылка. Ругаться с Миу не хочется, но реплика, очевидно, глупая и не соответствует реальности. Ещё бы Кокичи волновался о том, какое впечатление производит Шуичи на его друзей, ага, спасибо. Жар поднимается от кончиков пальцев и остаётся в районе груди. — Не хочу, — возражает, сглатывая земляную горечь, — ты ж понимаешь, если Дядя поймет, что ему грозит опасность, то мне конец. Он итак понимает, что я в сговоре… — страх снова селится черной жижей где-то в сердце. Такое ощущение, что эту грязь производит сам Кокичи, — В сговоре с Шуичи. Сейчас я не могу просто подойти и сказать что-то. Поэтому я и прошу, а ты не слушаешь, — Ирума заинтересованно глядит, взволнованно потирая ладони — сколько не врала, что ей неинтересно, все равно смотрит, как ребенок в предвкушении новой игрушки. Или наркоман, ждущий дозы. — Я принес чертежи. Скажи, если не сможешь. А когда Ирума Миу отказывалась? Такое чувство, будто в ее лексиконе вообще нет слова «нет», и это даже не шутка — она всегда за любой кипиш кроме голодовок и воздержания. — Дай сюда свои бумажки, хуеплет, — а глаза сияют, как две звёздочки. Кокичи даже смотреть больно.