Рождественское желание

— Паркер! Что ты творишь, членистоногое? — П-простите, мистер Старк, я сейчас всё уберу! Питер начинает судорожно подбирать самые крупные цветные осколки того, что ещё пять секунд назад было прекрасным огромным ёлочным шаром. Между прочим, Тони привёз его из Швейцарии. Досадно. — Уберёшь ты оттуда только руки, не хватало ещё, чтобы порезался… Дубина, займись. Спустя пару минут от яркой разноцветно-стелянной каши на полу не остаётся и следа, а насупленный Питер, таки успевший каким-то непостижимым уму Старка образом заполучить довольно длинную царапину, старательно прижимает к ней палец, чтобы остановить кровь, ну и (не без этого) в надежде скрыть её от Тони. Разумеется, в абсолютно тщетной надежде. — Я тебя больше на пушечный выстрел не подпущу ни к чему стеклянному и вообще легко бьющемуся, — грозно бурчит филантроп, вздыхая и бредя за аптечкой. Да, паучья регенерация и всё такое, но меры предосторожности никто не отменял. Питер молча терпит испытание перекисью (не из-за боли, а от искреннего возмущения по поводу волнений на пустом месте, но если бы он опять начал своё «Да заживёт через две минуты, ну Тони, ну зачем…», хорошим бы это не кончилось, знаем, плавали). Довольно обидно, что, кажется, накрылись его планы нарядить ёлку вместе со Старком, и оставлять это так парень не намерен. Поэтому, когда рана обработана, а мужчина чуть-чуть успокоился, он тут же начинает частить: — Тони, мы же почти закончили, чуть-чуть совсем осталось! Зря я, что ли, коробки эти наверх тащил? И вообще, разве не помнишь, ты обещал, когда к нам Наташа заходила, мы ещё… — Да помню я, помню, остановись, — по-доброму усмехается Старк. Ничего он не забыл, включая то, что они тогда «ещё». А Романофф в тот день на самом деле заявилась не вовремя… Да он бы и с радостью продолжил наряжать с Питером несчастное дерево, которое, кажется, уже опасно кренилось влево от их совместных усердий. Только проблема-то была вовсе не в этом дурацком уродливом шаре (к слову, да, он Тони никогда не нравился, Старк вообще не помнил, какого чёрта тогда его купил). Всё дело было в банальном и даже в чём-то эгоистичном ощущении контроля, которого Старку так давно не хватало. После победы над Таносом Мстители всё равно что распались, расползшись по своим семейным гнёздам, пытаясь забыть все ужасы той битвы (и никто их в этом не винит, они все заслужили отдых). Хэппи, как Тони любит говорить, «бросил его ради одной горячей тётушки» (говорит он это, как правило, с нескрываемым удовольствием наблюдая за краснеющим не менее горячим племянником этой самой тётушки). Так что в его распоряжении оставался лишь Питер, наблюдение за которым он улучшил в несколько раз (нет, не слежку, наблюдение, он просто волнуется, как бы с Паучком чего не случилось) и чей костюм раз за разом забирал на всё новые и новые апгрейды (естественно, не для того, чтобы подержать его в мастерской подольше, — технологии-то развиваются, наука не стоит на месте). Конечно, Питер заметил эти изменения в поведении Старка, но быстро к ним привык и научился даже наслаждаться ими. Теперь Тони больше времени проводит с ним, больше интересуется тем, что происходит у него в жизни да и в принципе его стало больше в жизни Паркера, что не могло не радовать последнего. При этом Старк не сходит с ума и не впадает в крайности, нет, он держит себя в руках, и того, что он проводит с Питером добрых восемьдесят процентов своего времени, ему вполне хватает. Да, без контроля ему, привыкшему держать бразды правления в своих руках, было жутко непривычно. Хотелось вновь его почувствовать, хоть раз настоять на своём… Вот только одна проблема. Питер — единственный в мире человек, которому Тони не может отказать. Практически ни в чём. Сегодня их первое общее Рождество, и это должен быть настоящий праздник. Вернее, для Питера это уже праздник, ведь Тони пообещал весь день провести с ним, забив на все конференции, собрания, банкеты, неподписанные документы и прочее. Даже зарёкся ходить в мастерскую, откуда последние дни просто не вылезал (в связи с чем Питер и опасался отпускать его туда). А ещё Тони действительно пообещал, что они нарядят чёртову ёлку вместе. Но кто ж знал, что у одного симпатичного паучка руки иногда не из того места растут, да ещё и сами себе мелкие неприятности находят… Тони ещё раз вздыхает, на этот раз как-то тоскливо. Всё-таки возраст даёт о себе знать, что-то он слишком мягкий стал, сентиментальный… Переводит взгляд на притихшего Питера, всё ещё ожидающего от него ответа. Приподнимает уголок губ. — Ладно, Паучок, тащи сюда во-он ту коробку… …и понимает, что вообще ни о чём не жалеет, лишь увидев, как зажглись благодарностью огромные доверчивые карие глаза. ––– Всё проходит вроде бы спокойно. Где-то на этаже притащенный Питером хрен пойми откуда проигрыватель (Тони, завидев этого монстра, обречённо выдохнул, мысленно посетовав, что доверил ответственность за музыку Паркеру) мелодично разливается старыми (даже по меркам Старка) хитами поп- и софт-рока. Полностью готовая к празднику, хотя слегка чересчур обмотанная мишурой, ёлка гордо стоит в гостиной. Больше шаров никто не бьёт и не лезет в осколки руками. Правда, кое-кто всё же умудряется запутаться в гирлянде, из которой его потом выпутывают, еле сдерживая смех, затем немного пролить на себя жутко горячий какао от внезапного звука входящего звонка тёти Мэй, позвонившей с поздравлениями из Лондона, куда они с Хоганом перебрались месяца два назад, и брызнуть себе в глаз соком мандарина. Как получилось последнее — загадка даже для Питера, но, к счастью, боли он почти не почувствовал. Зато почувствовал, как краснеет под взглядом Тони, в котором доброй насмешки было, кажется, всё-таки больше, чем раздражения. Ближе к вечеру они, устав слушать по пятому разу «Let it snow», усаживаются перед телевизором с огромной горой сладостей, несколькими коробками пиццы и прочей вредной дрянью вместо традиционных индейки и фруктового пирога. Не то чтобы для кого-то из них были важны содержание и вид рождественского стола. Они бы и без ёлки спокойно обошлись, как думал Тони, однако Питер его мнение, видимо, не разделял. А миллиардер и не был против. За несколько лет (не считая тех жутких пяти, о которых никто не любит вспоминать) их отношений Старк задолжал пацану нормальный праздник, без всяких там трагедий вселенского масштаба, апокалипсисов, Фьюри, звонящих в самый неподходящий момент, и прочих раздражающих факторов. А «нормальный праздник» в представлении Питера, как оказалось, выглядел именно так — они двое в обнимку на множестве подушек, погребённые под бесчисленными коробками фастфуда, шоколадными плитками и горами мандаринов, за просмотром рождественских комедий. Ребячество, конечно. Что ж. Кто Тони Старк такой, чтобы отказываться от всего этого?.. ––– Питер уже почти дремлет на плече Тони, досматривающего на минимальной громкости вторую часть «Один дома» и доедающего третью пепперони, когда из открытого окна слышатся сначала громкие крики, потом оглушительное «БАХ», размножающееся в тёмном небе цветными искрами и сопровождаемое весёлым улюлюканьем. Парень сразу подрывается, упираясь ладонями Старку в грудь, и, не понимая, что происходит, осоловело озирается в поисках источника опасности, но замирает, слыша тихий смех мужчины, внимательно за ним наблюдающего. Тот мягко тянет его на себя, снова укладывая на плечо и целуя в макушку. — Спокойно, герой, фейерверк никого не убьёт, если голова на плечах есть. Пятница, закрой окно. Питер смущённо выдыхает, снова сворачиваясь рядом с Тони, но уже через мгновение вновь подскакивает, с каким-то восторженным возбуждением смотря на часы. — Тони, уже без пятнадцати полночь! — Что, в самом деле?.. — стараясь сделать голос максимально удивлённым, и всё же не скрывая насмешки, произносит Старк. — В таком случае, они несколько поторопились с салютом. Питер, совершенно не обратив внимания на слова мужчины, вскакивает с него и начинает носиться по этажу, очевидно, пытаясь что-то найти. Тони не двигается с места, продолжая потягивать из своего стакана колу и одним глазом лениво наблюдая за его беготнёй, а вторым поглядывая на Марва, которому в этот самый момент прилетает в лоб очередной кирпич. — Вот чёрт, да где же она… — парень наконец выуживает из горы хлама на «общем рабочем столе» (как они окрестили стол, куда сваливали все да-куда-ж-это-деть вещи) ручку и возвращается к дивану с ней, клочком бумаги, какой-то маленькой коробочкой, двумя бокалами и бутылкой «Veuve Clicquot» подмышкой. Аккуратно разместив всё это на подушках, он устраивается рядом и, чуть отвернувшись, начинает что-то строчить на листке под внимательным взглядом Старка, с интересом наблюдающего за его манипуляциями. Дописав, Питер рвёт лист пополам и протягивает Тони чистую половину вместе с письменной принадлежностью. — И зачем же мне это, позволь спросить? — выгибает бровь тот. Питер, копируя его же жест, закатывает глаза и вздыхает так тяжело, словно находит чрезвычайно невыносимой перспективу дальнейшего пребывания в одной комнате с человеком, обладающим столь невысоким интеллектом. — Хочешь сказать, ты никогда не поджигал своё желание? В повисшей тишине Тони пару раз тупо моргает, прежде чем до него доходит. Коробок, шампанское… Старк неверяще усмехается, едва заметно покачивая головой. Ах вот оно что. Говоря по правде, мужчина действительно никогда такого не делал. По крайней мере, во взрослой сознательной жизни. Это представлялось ему чем-то слишком домашним и семейным, чтобы заниматься этим в каком-нибудь отеле с очередной красоткой на одну ночь или дорогущем баре посреди пьяных людей и бьющей по ушам отвратительно громкой музыки (а Рождество он встречал так практически каждый год начиная с совершеннолетия, если не раньше). Сгоревшая записка в шампанском всегда казалась чем-то из прошлой жизни, той, беззаботно-наивной и полузабытой. А Питер всего лишь одним движением, одной фразой вернул ему воспоминания об этой жизни. Вот так вот просто. Тони сглатывает комок в горле. Старк неестественно медленно забирает протянутый лист, пару секунд изучает его, будто пытаясь что-то разглядеть на идеально белой поверхности. Затем расправляет, кладёт на колено. Упирается рукой в щёку, тихо фыркает в сторону, — как же это всё глупо… Задумывается и вдруг ловит себя на мысли, что ему нечего загадывать. Всё, что ему нужно, у него уже есть — вон, сидит напротив, растрёпанный, хмурится до милых морщинок, то и дело нетерпеливо косится на часы… Время. У него остаётся мало времени. Надо что-то писать. Тони вновь бросает быстрый взгляд на Питера, и, убедившись, что тот отвлёкся на фильм, заносит ручку над бумагой. — Готово, — через пару мгновений выдаёт мужчина, взмахивая сложенным вчетверо клочком. — Отлично, — с видимым облегчением выдыхает Питер, и Тони не может подавить улыбку, упрямо лезущую на лицо. Какое же всё-таки ребячество… До Рождества остаётся две минуты, когда они разливают шампанское по бокалам, поджигают свои желания и, подождав, пока бумажки догорят практически до пепла, бросают в пузырящийся напиток. Ровно в ноль часов и ноль минут со звонким «дзынннь» чокаются, залпом выпивают, проглатывая и серую бесформенность — то, что осталось от записок. Улыбаются друг другу и одновременно подаются вперёд, встречаясь губами. — С Рождеством, Тони, — негромко произносит Питер, тычась Старку носом в плечо и оставляя руки сцепленными на чужих лопатках. — С Рождеством, Паучок, — улыбается тот, прижимая к себе ближе и думая о том, что даже будь у него возможность перемотать время на пару минут назад, он ничего не стал бы менять и снова оставил бы бумажку абсолютно пустой. И хоть он не догадывался даже, что Питер, тоже не сумев придумать желание, всего лишь сделал вид, что что-то написал, это уже не имело ровным счётом никакого значения.