Я уйду, если попросишь уйти

      Марк зовёт Юлю к себе посидеть за чашкой кофе — обыденное дело, им надо обсудить слишком много произошедшего и просто даже увидеться спустя долгое время. Они правда давно не пересекались — ряд причин у обоих, что и не назвать всë сразу. Они созваниваются еще днем — Марк спрашивает, чего она бы хотела из еды; по итогу мужчина должен теперь направиться к ней домой с бутылкой чего-нибудь: обмыть концерт, как выразилась Паршута.       — Юль, если попросишь прийти — я приду, ты же знаешь, — Марк, определившись с выбором, берет со стеллажа бутылку вина и направляется в другой отдел.       Не то чтобы оба были ярыми фанатами спиртного, но ясно было одно: оба морально вымотаны, без отдыха работая на протяжении долгого времени; всем нужно выпустить пар.       Марк не кривит душой перед самим собой: ему нравится проводить время наедине с Юлей, а если они вместе под градусом — всегда по-детски беззаботно, весело, а потом обоих ждут самые откровенные разговоры. Так легче отложить на время все чувства — не обращать на них внимание, если быть точнее, несмотря на то, что они, конечно, обостряются под градусом.       Юля встречает Марка теплыми объятиями, показывает новое расположение вешалок в коридоре и тащит его за собой на кухню. Тишман, аккуратно поставив по бутылке вина и ликера, сначала отказывается от угощения, ссылается на недавний приëм пищи, но потом всë же сдаëтся. Вино уходит так же быстро, как пролетает по его ощущениям время в Юлиной компании. Им уже чуть веселее и жарче — девушка приоткрывает окно, а он неосторожно стягивает толстовку, сильно подняв края футболки, что от Юлиного взгляда не ускользнуло. На столе остаются только фрукты, рядом с ними — стеклянная бутылка ликера и пакет вишнёвого сока, у них — много невысказанных фраз и желание смеяться над всем и сразу. Они смеются, вспоминают самые безбашенные дни, снимают друг друга в каждом уголке квартиры; чуть успокоившись, снова сидят на кухне друг напротив друга, устремляя взгляды в глубину глаз напротив и читая там что-то каждый для себя — сакрально.       — У тебя не было ощущения, что ты в этом мире одна? — Марк поглядывает на неопустошенную рюмку.       — Мы же сейчас здесь с тобой сидим. Была б я одна — напивалась бы в одиночестве, — Паршута подливает себе сок, разбавляя напиток.       — Ты же знаешь, о чëм я, Юль. Как конкурс со стульями: есть на каждого, кроме единственного участника. И этот участник — я.       — Было, Марк. После Саши — постоянно, — девушка опускает глаза и теребит пальцами скатерть. — Но я как-то... научилась с этим жить и не греть попусту надежду, наверное, уже. Если она начинает меня тяготить — я пишу. Она уходит, остаëтся там, не следуя за мной везде, — она поднимает рюмку, чтобы произнести какой бы то ни было небольшой тост, но Тишман мысль продолжает:       — Я так не могу. Думал, что смирился, отпускал в музыку, но сам себя обманывал. Не получается у меня, — он молча повторяет Юлино действие.       Тоста так и не было — молча выпили, заглушив вдвоëм всю бутылку. Марк легко сменил настрой — они бегают по квартире, дерутся подушками, щекотят друг друга до истерики; Тишман сжимает девушку в захвате, который должен был быть болевым, но выходят просто объятия. Они садятся рядом, переводя дыхание после такой порции веселья; мужчина любуется растрепанными волосами Паршуты, пока она пытается сдуть их с лица. Когда прическа приведена в порядок, девушка кладет голову ему на плечо.       — Приставать ко мне будешь? — Марк улыбается, зная еë реакцию на такие шутки.       — Ага, уже начинаю прям, — Юля театрально закатывает глаза, после чего заливается смехом.       Оба долго болтали, до поздних трëх часов ночи. К этому моменту, конечно, расстелен и диван в зале специально для Марка, убраны все подушки, кое-как приведена во что-то похожее на порядок кухня. Конечно, они всë равно легли вместе. Просто рядом. Конечно, ничего такого. Какая уже разница, когда оба накидались достаточно? Сначала они молча пялились в потолок, зачем-то переплетя пальцы их рук, а потом Юля обняла его за плечи, устроив голову на одном из них.       — Удобно тебе? — Юля приподнимает голову, проверяя, не тяжело ли мужчине.       — Да, спи давай, — Марк приобнял еë занятой ею же рукой.       Марк пьян. Он мягко проводит рукой вдоль еë спины до талии, чуть сильнее прижимая к себе и шумно выдыхая. Так и не сдерживается — целует. Его сводил с ума еë запах и тот факт, что он чувствует еë так близко — кожей своего торса. Они укрыты одним одеялом, Юля же сама обнимает его и проводит пальцами по его ключицам. Они хоть и оба пьяны — Юля чуть сильнее, чем он, но это не значит, что он тоже отдаëт отчëт своим действиям на все сто: впрочем, такой эффект Юля на него иногда оказывала без капли алкоголя. Это он видит ясно сейчас сам — самое искреннее проявление чувств. Утром он будет ненавидеть себя за то, как это выглядело: она не в той кондиции, а он этим пользуется. Но Юля отвечает ему прямо здесь и сейчас. Чëтко и ясно. Марк отстраняется.       — Прости, Юль. Пожалуйста, прости меня. Я просто... сделал. Если ты захочешь меня убить — я готов. Хоть сейчас, правда, — разумная и рациональная его часть берет верх.       — Марк. Не извиняйся. Мне же понравилось, — в еë глазах — пламя, в котором он сгорит; уже сгорел.       — То есть...? — он и правда не понимает — не верит в происходящее.       — То есть замолчи и поцелуй меня еще раз, — в интонации голоса столько решимости и уверенности, что Тишман даже поклясться готов — ему никогда не было так тяжело: жизнь научила разум контролировать сердце в ряде случаев, но сейчас это даëтся с особым трудом.       Девушка сама находит его губы, поворачивает его голову, надавливая на его щеку, и Тишман поддается, отвечая на поцелуй и углубляя его. Он поглаживал еë щеки и подбородок, пока она зарылась пальцами в его волосы; под одеялом горячее с каждым касанияем языка и губ. Марк вынужден прерваться.       — Юль, ты пьяна. Ты знаешь, что с людьми бывает, когда они в таком состоянии, — он видел по Юлиной нетвердой походке и знает, что это за состояние такое.       — И? — Паршута, конечно, в своих действиях уверена.       — Давай до завтра? — Тишман, кажется, трезвее с каждой секундой физически, но еë дыхание на его губах опьяняет.       — Если ты против — так и скажи, я не буду тебя уламывать, — Паршута слишком спокойно реагирует, но в этом ей помогает не еë, но товарищ алкоголь.       — Я хочу опьянеть снова, но уже от тебя, — Марк едва удержался, чтобы не стукнуть себя по лбу за такие изречения: они сейчас в том моменте, который еще можно замять и списать всë на градус, но он, кажется, сделал шаг к точке невозврата.       Он сомневался в правильности происходящего: зачем вообще лег с ней рядом, самостоятельно в шутку (в шутку же?) предложив, зачем поцеловал, зачем сейчас открыл рот. Такие вещи правильно делать на трезвую свежую голову, причём важное условие — такими должны быть оба.       — Ты всегда такой романтик или только когда примешь на грудь? — девушка пальцами провела по его торсу, снова не давая ему думать.       — Ну Юль. Я почти трезв, если что. Хватит уже издеваться, — он берет еë ладонь в свою.       — А кто тут издевается? Я же тебе сказала: мне хочется, чтобы ты меня целовал, Марк. У тебя это очень... очень получается, — Юлин взгляд в который раз оказывается на его губах, но он благодарил бы богов, когда узнал бы, какой именно взгляд он не заметил.       Марк молча смотрит в потолок и не находится, что ей ответить. Он поворачивает голову и видит, как Паршута, едва держа глаза открытыми, разглядывает его лицо и пытается найти там ответ.       — Сладких снов, Юль, — шепчет он, заправляя прядь волос ей за ухо.       Девушка чмокнула его в лоб и улыбнулась.       — Спокойной ночи, старичок.       — Ну как покойника, спасибо.       — Не ворчи, — Юля снова ложится на его грудь и прикрывает глаза.       Марк боялся засыпать. Проснëтся — она от него ускользнëт, либо это всë — чертов сон. Во сне он обнимает еë, прижимает к себе так крепко, как только может; Юля кладёт голову на его плечо и даже не просыпается, когда Марк, не сдерживая себя, целует еë снова, мягко накрывая еë губы своими; он слышит еë глубокое дыхание и понимает, что она отвечает ему даже во сне. Марку снится, как она ведет его за руку в какое-то родное по ощущениям место, а он сжимает еë ладонь в своей в ответ. Он видит их поцелуи, будто чувствует наяву под кончиками пальцев изгибы еë тела, слышит своë имя, так отчетливо звучащее еë голосом. Он действительно крепко уснул. Затем утром он не реагирует на еë будильник, а Юля, проснувшись и с трудом поняв, что происходит, а потом увидев рядом с собой спящего Тишмана, вспоминает вкус его губ, тепло объятий и желает, во-первых, больше никогда не пить, а во-вторых — вернуться в прошлое и не позволять произошедшему случиться. Марк — дорогой ей друг, но после сегодняшнего, конечно, между ними однозначно многое изменится. Можно постараться, естественно, забыть и замять, но убеждения обоих это сделать не позволят. Из размышлений еë вырывает не очень ясный, кажется, полупьяный взгляд голубых глаз, обладатель которого пока путает реальность и сон.       — Сколько времени? — обеспокоенно интересуется Тишман, щурясь.       — Одиннадцать, — девушка ловит этот взгляд и снова воспроизводит в голове окончание вечера.       — А, ну славно, — мужчина заваливается обратно, засыпая глубоким сном через пару минут.       Юля вспоминает, что через два часа ей нужно выйти, чтобы добраться до места встречи с человеком, на корпоративе которого ей предстоит работать, поэтому понимает: Марк нужен проснувшимся.       — Марк! Марк! — девушка пытается его растолкать, но выходит тщетно. — Вставай, зараза!       Тишман ожидал не такого утра после такого окончания вечера, но всë же повиновался и начал приводить себя в порядок, стараясь не закрывать глаза, чтобы не видеть моменты из его сна.       — Ты вчера наклюкалась, — Марк улыбается, борясь с желанием щелкнуть еë по носу, но когда встречается с еë холодным взглядом, пересиливает себя и не отворачивается.       — Да уж. Больше вместе мы не пьëм, — девушка отводит глаза, упирая взгляд в пол.       Кажется, слов больше и не нужно, но Тишман не простит себе, если сейчас тоже замолчит: знает, что они вряд ли в ближайшее время увидятся и тем более поговорят откровенно. Он хоть и привык зачастую жить надеждами, не отпуская мечты, и мог бы позволить себе еще одну, но это неправильно — оставлять недомолвки между ним и таким важным для него человеком.       — Ты всё помнишь?       — Да. Отлично помню. Этого не должно было случиться, Марк. Я давно так не напивалась, ты был рядом, это просто...       — Пьяное проявление чувств, — заканчивает он, ставя на стол вымытый стакан, который Юля тут же забирает.       — Но только не тех и не совсем правильно, — она вытирает стакан и добавляет: — Оставь, я сама.       — Я тебя понял. Но тогда это не было похоже на дружескую симпатию, Юль, — Марк ищет в еë глазах хотя бы каплю надежды на то, что она сейчас просто запуталась.       — Одиночество берет за жабры, — честно признается она, и Тишман замечает в еë глазах слезы.       — Прошу, давай обсудим.       — Тут нечего, правда. Да, мне понравилось, но я была пьяна, как и ты. Стыдно, конечно. Безусловно, — она вертит вилку в пальцах, едва еë не роняя, что тоже не уходит от внимания Марка.       — Я был трезвее.       — То есть ты себя контролировал?       — Отнюдь. Но я давно хотел это сделать, раз уж мы выкладываем сейчас все карты на стол, — он идет ва-банк, потому что терять, наверное, уже и нечего.       — Я не могу ответить тебе тем же. Это была минутная слабость на пьяную голову, дорогой мой друг. Я виновата перед тобой. Не думаю, что хватит обычного прости.       — Хватит, если ты будешь сейчас честна, — от стальной уверенности в его голосе Юлю пробирает дрожь. — Просто скажи: ты знала о моëм к тебе таком отношении?       Они оба прекрасно понимают, что Марк сказал тогда абсолютную истину которую вот уже долгое время сам не может опровергнуть. Юля была честна: ей понравилось ведь, конечно. Как бы то ни было, она не должна была ему отвечать, не стоило и столько выпивать, в конце концов. Можно назвать сколько угодно вещей в сослагательном наклонении, но это в корне неправильно — поступать так с дорогим человеком, самым близким другом, без шанса дать ему то, что он ищет; Паршута знает, как это ранит его уже столько лет, о чëм вчера они тоже не смогли молчать. Наверное, в самой глубине души она догадывалась обо всëм, но Марк каждый раз так искренне говорил о важности дружеских отношений, что сомнения всегда отступали; он и правда давал понять, что с его стороны — дружба и только. Она не имеет права ему лгать.       — Не знала. Честно, — она стирает непрошенную слезу. — Не поступила бы так, зная, что ты чувствуешь. Даже накидавшись. В этом можешь быть уверен.       Марк выдыхает, мысленно отчитывая себя за сомнения: он знает еë слишком хорошо, для него не имело даже смысла задавать этот вопрос — вопрос, ответ на который он знал.       — Я застелю диван, — мужчина молча покидает кухню, спеша сменить обстановку.       Возле дивана он снова в мыслях четвертует себя за то, что так и не сделал вчера должным образом: спи бы он здесь, их дружба сейчас не рухнула бы, треснув по швам просто под градусом. Сам себе усмехается — говорит ведь про дружбу женщины и мужчины на интервью, закрывая глаза на наглую ложь самому себе. С кухни он слышит тихие всхлипы и прекрасно знает, что есть причина еë слез, но успокаивать в объятиях, как хотел бы сделать больше всего на свете, не смеет пойти — сделает только хуже. Паршута будет долго переживать из-за его разбитого по вине их обоих сердца, но он не в силах это изменить. Ни ей, ни ему и говорить не надо — им надо оказаться подальше друг от друга прямо сейчас. Тишман смотрит на часы: как удачно получилось — им осталось две минуты до полудня, а ей как раз нужно будет собраться для важной встречи.       На прощание он желает ей удачного дня, вопреки всему последний раз приобнимает — из вежливости даже, наверное, по традиции, — и выходит, спиной слыша хлопок двери и скорость, с которой Юля провернула замки. Он всë ещë слышит еë «если сможешь, то и ты меня прости» тихим шепотом. Может, когда-нибудь он подпустит еë настолько близко, чтобы обнять снова, а она найдет в себе силы позволить ему это сделать.