...что сделает мне человек?

Каждый чужой в этом крае был обречен на постепенную погибель. Никто не был так силен, как болото.

Мир сереет. Мир обращается пеплом. Стикс шумно втягивает воздух, на языке — пресная, чуть отдающая горечью обыденность. Нет боли, нет страха. Нет… Боль есть… Стикс пытается нащупать её чуть подрагивающими пальцами. Слишком скользкая, слишком илистая, слишком мшисто-серая. Слишком… Слишком его. Боль таится где-то глубоко в груди, сворачиваясь тугими змеиными кольцами. И Стикс знает — за болью неизменно придёт страх. Кто же придёт за ним? Кто же будет питаться его страхом? Стикс бросает взгляд на Флегетона: тот сидит у камина, крутит в руках треснувшие очки. Стикс не уверен, что может вспомнить хоть один раз, когда Флегетон был таким тихим. Кровь на манжетах и жилете больше не приносит ему удовлетворения, теперь она — липкий страх, всполохами озаряющий сознание. Где-то в углу тихо чертыхается Коцит — руки ещё будут беспокоить его некоторое время пульсирующей болью. Но эта боль — физическая, для них она не более чем досадная краткосрочная помеха, за этой болью не следует страх. Коцит больше похож на взбаламученное болото — беспокойный, тревожно соображающий, что они будут делать с человеком без страха. Что они вообще смогут без страха? Руки сами сжимаются в кулаки, и только сейчас Стикс замечает, что они дрожат. Он разжимает и сжимает их вновь и вновь, глядя как в первый раз. Осторожно пробует на вкус заполняющий тело холод. Так вот какая она — тень страха перед неизведанным. Горьковато-илистая. Мёртвая. — Я ссскоро вернусссь, — бросает Стикс, беря перчатки со стола. На пороге из тени выныривает Ахерон, удерживает Стикса за предплечье. А в глаза он ему не смотрит — он и так уже всё понял. Понял, когда попробовал страх Стикса. — Не надо, — тихо, но твёрдо просит Ахерон. — Надо, — отзывается Стикс. — Хорошо, — соглашается Ахерон, сжимая предплечье чуть сильнее, чем следовало, и Стикс касается его горячего лба своим холодным. — Я разберусссь. — Знаю, дорогой. Стикс — холод речной воды, липкий ил на руках. Он — ледяное дыхание смерти и тень чужих кошмаров. Он — первобытный ужас. Но Ахерон — тёплая кровь на губах. Ахерон, как казалось Стиксу, — самый живой из всех них, самый близкий к людям. А ещё Ахерон — посмертная скорбь и невысказанная печаль… — Я разберусссь, — вновь повторяет Стикс, сжимая кулаки. Человек без страха… Тело в который раз за вечер сковывает неприятное беспокойство, и Стикс вдруг слабо улыбается. Из всего можно извлечь выгоду, если только суметь. Если страха нет, то тогда Стикс будет питаться собственным страхом.