Новый год

Арсений, честно говоря, устал как собака. Бегал сегодня весь день с дурацкими отчётами, умолял по нескольку раз одну уж очень — как бы её назвал Лёшка — «выебистую мадам» подписать бумажки, которые, какого-то хера, выдали без печати и должных подписей, увеличив объем работы в троё. Сейчас, благо, дома, и чертовски рад, что не застал набитого душного и явно концентрированного на раздражительности и усталости автобуса, потому что в дом такое настроение совсем нести не хотелось. Тем более за пару дней до Нового года. Вообще-то, Арсений очень рад этой обстановке, хотя и не ощущает присутствие праздника, как-то не выходит совсем. Несмотря на Лёшу, который развесил по квартире всякие шарики, мишуру и наклейки разные, омелу, чтобы ловить сонного ворчливого Попова за талию с утра пораньше и целовать неторопливо так, выводить узоры на пояснице. Арсений, может, поначалу и брыкался, из-за своей стервозности, но сдавался быстро, позволяя крепким горячим рукам подминать под себя. Лёша старался обустроить этот комфорт и чувство вот-вот наступающего на пятки праздника, но Попова всё равно убивала рутина, поэтому оба просто ждали отпуска. И всё-таки, Арсений не может быть последней сволочью. Точно не для Щербакова. — Я дома! — зовёт из коридора, спешит поставить пакеты, снять верхнюю одежду и разуться, хоть и не замёрз совсем, но медвежьих объятий остро недоставало. Лёшка показывается из спальни заспанный, слегка помятый — точно, ведь, вторая смена у человека была, и как забыл только — Арсений ощущает себя неловко, ну разбудил ведь. — Привет, родной, — Щербаков лезет целоваться, не возникая, забирается горячими руками под холодный свитер, оставляет поцелуи на губах, щеке и зарывается носом в открытую шею. — Прости, Лёш, разбудил? — Арсений, честно, не полностью вину свою ощущает, рад, что мужчина обнимает крепко и готов вот здесь уснуть на нем — плевать на всё. — Всё хорошо, Арс, пошли спать, — бубнит в шею, Арсений ему в отросшие волосы пальцы запускает. Горячий уютный. — Я с улицы, Лёш, мне помыться нужно, переодеться, — скользит прохладными руками под футболку, а сам чувствует, как тело под ним мурашками покрывается, дрогает на секунду. — Плевать, я тебя ждал, пошли, — целует глубже тягуче. Арсений понимает намёк. — И руки я тоже не мыл, — в губы, улыбку прятать совсем не получается. — Да похер мне, — целует шею, ведёт руками по спине выше, поднимая свитер, пока холодный воздух трогает оголенный живот и поясницу. Теперь мурашки ощущает Арсений. — Можешь помыть их по дороге в спальню, — Лёшка смотрит внимательно, в глазах огоньки играют знакомые. Арсений понимает, что выхода у него нет, да и не хочет искать его. Ему всё нравится и очень даже устраивает. Они валятся на кровать, перед этим чуть не врезавшись во все косяки их квартиры, хотя Арсений страховал Лёшу, как мог, собственными руками. Помыл их наскоро и, не вытерев даже, стягивал футболку с Щербакова, ляпая в холодной воде. Тот на подобное мычал в поцелуй, холод не любил, хоть и не воспринимал физически. От Арсения всегда крышу крыло. От его холодных касаний. Попов прекрасно это знал. Арсений позволяет себя подминать, улыбается в поцелуй, пока чужие ладони по телу блуждают, не спешат снять одежду, первоначально изучив всё под ней, а потом проверяют, на этот раз поцелуями, взглядом, рисуют руками родинки и щёлкают бляшкой ремня. Попов послушно выгибается, ощущает узел в животе, который сдавливает, стоит Лёше провести ладонью вдоль внутреннего бедра, очертить таз. Арсению нравится плавиться под Щербаковым, потому что тот может быть бесконечно злым, ворчливым, дурашливым, несуразным, но в сексе с Арсением он всегда был нежным и внимательным. Конечно, ему не забыть, когда тот вдалбливал его в матрац после того, как приревновал к одной девушке. Помнил разы, когда сильно скучали друг по другу и переходили на быстрый голодный секс, чтобы вспомнить, ощутить. Помнил, как Лёша разворачивал его раком после тяжёлой работы, кусал, давил на приятные точки, отчего у Арсения звёзды в глазах плясали, запрещал себя касаться и всё делал сам. Но вот такой нежный и до одури внимательный Лёша плавил в секунды и выкручивал уровень возбуждения до максимума. Арсений ловил шелест постельного белья под собой, сбитое дыхание Щербакова, касался его всего, потому что мог и потому что хотел, целовал в губы медленно томно, блуждая руками по широкой спине и сильным плечам, пока Лёша не находил нужный угол, и Арсений не мог сдержать стона в чужую щеку. Попов такие моменты на корке мозга хранил — нет, в самые глубинные части своей души, сердца, чего угодно, копил, горел ими, плавился. Они по привычке кончают с небольшой разницей, Щербаков падает рядом, завязывает презерватив и скидывает на пол, — потом уберёт — пару секунд восстанавливает дыхание и сгребает Попова в объятия, подцепив рукой одеяло. Арсению в этих объятиях спокойно, он готов практически уснуть, когда вспоминает с чем вообще приходил. — Ептвою мать, — стонет недовольно. Лёшка смотрит внимательно. — Что такое? — Я пришёл с продуктами, шампанское купил там, мандарины...торт, — Арсению совсем не хочется выбираться из крепких рук. — Надо убрать, они завтра испортятся. Ну, торт точно. — Давай уберу, а ты засыпай пока. — Мне помыться нужно, всё равно вставать, вот уберу, — он всё-же распутывается из чужих рук, когда его останавливают. — Я могу помочь, а потом вместе помоемся, — садится в кровати, подмигивает. — Лёш, если мы вместе пойдём, тогда придётся ещё раз мыться, — ухмыляется. — Ну и хер с ним. Арсений внутренне соглашается, в общем-то. Он думает, что заслужил этот отпуск и всего Щербакова себе на эти пару недель, во всех смыслах и во всех комнатах. — Но сначала продукты.