Шум моря

      В мыслях дохрена философии и абсолютный бардак. В бардаке тонна отвращения к себе, истерический смех, так рвущийся каждый раз, когда я вижу тебя, и ты. Засел там, как король, и смотришь на меня с насмешкой. Что в жизни, что в голове. Я даже различий не вижу. Оба причиняете только боль — физическую и душевную. Иногда веселите. Так, что башку бы прострелить и тебе, и себе.       Ты доводишь до того, что я чувствую схожесть с Марией. Только если в ней любовь к тебе скрипит от трущихся друг о друга ее белоснежных зубов, а ненависть чиста и прозрачна, как вода, то у меня всё наоборот. В моих глазах нет ненависти даже тогда, когда ты перекрываешь мне дыхание, леденишь кожу острием кожа и кидаешь мне в окровавленную рожу платок. Я его храню, представляешь? Боже, как это жалко…       Не ненависть, я признаю, но что тогда жжет глаза и сворачивает внутренности? Блевать тянет, но в мыслях мелькает и тут же исчезает слово на л. Я сделаю вид, что не заметил. К черту. Это такой бред, что я смеюсь, так и соскальзывая вниз по стене в душевой. Спину тянет, наверняка содрал кожу, но задумчивость, к сожалению, не отпускает.       Я лью на содранную кожу шампунь, шипит дико, но чувствую, что взгляд такой же остекленевший, покрытый пеленой из мыслей. Я не могу выбраться. Что там дальше, смирение? Хрена с два. Ледяная вода выбивает из головы всё, и даже тебя.       Пошел ты, Чико, пошел ты…       Я не допускаю в мысли вообще ничего, наслаждаюсь блаженной тишиной, когда иду к спальне, и ты, вот блядь, появляешься в конце коридора. Как насчет спрятаться в шкафчике?.. Нет, ладно, это совсем уж позорно. Мы тормозим напротив друг друга на расстоянии пары шагов. Ты двигаешь носом, забавно, как псинка. Насмешливо изгибаешь губы. Либо у меня мозги плавятся, либо на твоем лице правда не усмешка, а улыбка. Улыбка придает тебе человеческий вид, но я промолчу. — Клубника, серьезно? — Это малина, придурок, — фыркаю я, хотя гель действительно клубничный.       Потому что пошел ты, Чико.       По классике за «придурка» мне должно прилететь, но ты выглядишь расслабленным. Мария постаралась? Я поблагодарю ее, обязательно, хоть она и нашинкует меня веером. У меня давно лицо целеньким не было так долго. Аж второй день. Ты всё-таки приближаешься. Ладно, я и так достаточно красивым походил, пора и честь знать.       Хватаешь за ворот футболки, притягивая к себе. Жарко, правда жарко, даже к щекам кровь приливает. Надеюсь, хреновое освещение, от которого глаза болят, хоть раз сыграет мне на руку. Ты наклоняешься, щекочешь шею дыханием, губами задеваешь чувствительную кожу, а когда говоришь прямо на ухо, мурашки, судя по скорости роста, собираются тебя отпиздить. — Я клубнику от малины не отличу? От тебя несет первой.       Я, как заяц хренов, замер, а ведь ты, возможно, уже и нож занес. Плевать, буду верить в лучшее и дышать твоим запахом. Слишком много одеколона, но мне нравится. Ты проводишь носом по линии челюсти, прикрыв глаза. Ты пугаешь, жуть как, мужик. Открываешь глаза, когда оказываешься напротив, в каких-то сантиметрах от моего лица. Закрой назад, пожалуйста…       Думаю о свойстве времени менять свою длительность. Ведь вряд ли ты так стоишь два часа, а у меня спина взмокла и ноги уже подгибаются. Вроде губы не двигаются, порчу не наводишь, а мне всё хуже и хуже. Под ногами нет пола, только осыпающаяся земля. Я на самом краю, за спиной — открытое море, ледяные брызги порой долетают, и я мелко вздрагиваю. Смотрю на тебя в ответ — толкнешь?       Ты подаешься вперед, я чувствую, что начинаю соскальзывать, земля осыпается и долго-долго летит до воды. Я так не хочу, я боюсь высоты и глубины даже больше, чем тебя, поэтому подаюсь навстречу с закрытыми глазами. Будь что будет, сброситься я всегда успею. Меня останавливает рука на шее. Я чувствую твое дыхание на губах, буквально какие-то миллиметры, и я точно сдох бы.       Ты ведь так страстно этого желал, так какого хрена ты остановился?! Зачем меня держишь, словно брезгливо, двумя кончиками пальцев?! Я приоткрываю глаза. У тебя красивая улыбка, знаешь? Что с тобой?.. Уголки твоей улыбки подрагивают, я отшатываюсь. Это сдерживаемый смех. — Так и знал, — шепчешь ты и заливаешься всё-таки смехом, похлопывая меня по щеке.       Море смеется, и я слышу в этом смеха тебя. Когда ты смеешься, глаза у тебя добрые-добрые. Но мне лишь чудится.       Море шумит громче, или это я падаю?       Знаешь, я тебя ненавижу.       По крайней мере, это у нас взаимно.