Венера

Графиня Розина де Альмавива решила впервые за несколько месяцев выбраться в гости к Эванджелине, своей давней подруге. Естественно, она не могла не взять с собой Керубино, любимого пажа и к тому же её крестника. По её велению он с самого утра очень долго приводил себя в порядок: пудрился и красился чуть ли не дольше самой графини, изо всех сил старался совладать со своими непослушными рыжими кудрями; долго подбирал костюм, чтобы сидел идеально (Сюзанна тем утром замучилась с ними обоими): Мадам очень хотела подчеркнуть феминность юноши, её цели были известны одному лишь богу. Во владении Эванджелины был огромнейший особняк в псевдоантичном стиле: колонны снаружи и множество мраморных статуй внутри. Керубино колонны почему-то напомнили об околоэротических рисунках и словесных зарисовках с греческими и римскими героями, которые ему тайком подкидывали другие пажи при дворе. Он тут же отбросил эту ассоциацию, которая к ситуации явно не подходила — ему предстояло присутствовать при абсолютно целомудренной светской беседе двух порядочных женщин. Во всяком случае, он на это настроился. Не настроиться было невозможно, так как графиня выбрала для себя максимально строгий наряд: тёмное платье из жёсткой ткани, подобное рыцарским латам, тщательно выглаженный белый платок, закрывающий декольте, накрахмаленная мантилья — всё это создавало впечатление строгой, неприступной женщины. Паж благоговел и боялся; ему казалось, что сегодня бесполезно пытаться растрогать её своей любовью. "Не в этот раз", — решил он. При встрече с хозяйкой особняка графиня сразу повеселела, женщины обменялись любезностями и поцелуями. — Это и есть твой крестник, про которого ты мне рассказывала? — радостно спросила Эванджелина. — Очень мил! — она нежно ущипнула его за щёку. — Да-да, не трогайте меня, очень прошу... — Керубино оттолкнул её руку. — Ладно, минуем эти нежности, показывай свой "дворец", а то я в нём ещё не была! — смеясь повелела графиня. Внутри особняк казался ещё больше, чем снаружи, проходным залам как будто не было конца, пока взору наших героев не открылся зал, больше напоминающий рабочий кабинет: в глаза бросился огромный лакированный письменный стол со стопкой чистой бумаги на одной стороне и стопкой исписанных листов на другой. Вдоль стен стояли статуи греческих мыслителей. — А вот эта дверь ведёт в мою комнату, — сказала Эванджелина. — Розина, я бы хотела, чтобы мы продолжили разговор там. Для этого и вино подготовлено, и сладости. — Идеально! — А мне с вами пройти или здесь остаться? — спросил Керубино. — Пройди со мной, — попросила графиня. — Ну уж нет, останься, — приказала Эванджелина. — То, что я хотела бы обсудить с Розиной, при мужчинах вслух не говорят. — Может всё-таки... — Нет. Ты слишком добра к мальчишке. — Я лучше знаю, что можно ему доверить, а что нет. "Началось с одного невинного вопроса, — мысленно подметил Керубино, — вот так всегда: спрошу что-нибудь, и тут же ссора завязывается..." Керубино решил больше не выслушивать ссору на пустом месте и сказал: — Мадам, не беспокойтесь обо мне, я найду, чем себя занять. И вообще, я — не повод с кем-либо ругаться. — И хоть бы отметил, что я всегда на твоей стороне... — не от обиды, а скорее от тоски пожаловалась графиня. — Нет, что вы, я всегда замечал, просто не знал, к чему привязать, чтобы органично вписать в ситуацию, — с этими словами паж поцеловал её нежную руку. Керубино никогда не мог спокойно смотреть, как госпожа изнывает без любви, хотя отлично знал, что его страсти прекрасно хватило бы на двоих, а то и на троих. Но он твёрдо решил: пока она не попросит, он не станет навязываться. — Пойдём, ты явно не в духе, — сказала Эванджелина, легонько похлопав Розину по плечу, — выпьем, и тебе станет лучше. Что-то ты очень привязалась к мальчишке. — Ну правда, ну он уже давно проводит целые дни на женской половине, ничего нового он от тебя не услышит, не вижу причин оставлять его в кабинете, — причитала графиня. — Нет, он останется здесь. — Хорошо, останусь, — отозвался Керубино. — Тебе лишь бы поскорее выпроводить меня! — заподозрила графиня. "Нет, что вы, наоборот!" — хотел было сказать Керубино, но спохватился в последний момент. Нет, он не может так просто взять и признаться ей в любви, к тому же при постороннем человеке. — Ладно, и правда, пойдём выпьем, — Розина заметно расслабилась, и оба свидетеля так и не случившейся истерики с облегчением выдохнули. Она сама повела Эванджелину в комнату, полушёпотом заговорив с ней. Паж невольно услышал начало диалога: — А кабинет чей? — Мой, чей же ещё? — Выглядит, как мужской. — Нет, что ты, я давно уже не живу с мужем. Оставшись один в огромном кабинете, Керубино не нашел себе занятия лучше, чем ходить по залу и рассматривать статуи. Он представлял себе диалоги и споры с мыслителями, запечатлёнными в камне, но ему это быстро наскучило. Подойдя к столу, он неожиданно для себя увидел между стопок бумаг на резной подставке книгу, очень плотного пошива, но потёртую так, как будто у хозяйки она самая любимая, и она часто её перечитывает. Керубино с некоторой дрожью в руках, осознавая, что поступает неправильно, взял книгу и открыл на случайной странице где-то в середине. Недвусмысленная иллюстрация: Клеопатра, сидящая в золочёном кресле с приподнятой туникой и широко разведёнными ногами, а между ними как будто сам Юлий Цезарь. Керубино на пару секунд забыл, как дышать, и покраснел до кончиков ушей. Он отдал бы всё, чтобы графиня подпустила его к себе так же близко. Он бы с готовностью опустился перед ней на колени, расцеловал её бёдра, с благоговением припал губами к влажному лону. Он представлял себе руки Мадам, зарывшиеся в его волосы и нежно оттягивающие их, её парфюм, её сладкие, плывучие стоны, кружева одежд, жар распалённых тел, атмосферу желания и дурманящий туман в голове. Эти ощущения с женщиной Керубино уже испытывал, но он понимает, что никому нельзя рассказывать, с кем это было. Его неправильно поймут. К тому же сам он мечтает забыть тот день, как страшный сон. Он невольно услышал диалог из комнаты: — Неужели он ещё не испытывает влечения к женщинам? — с недоумением спросила Эванджелина. — Что ты, испытывает, да ещё какое. Не знаю, как отделаться от его влюбленных взглядов. — Выход простой — поддаться. Заодно скрасит твоё одиночество. — Но мне очень хочется... ты знаешь чего. А тут надо с нуля учить этому, объяснить, что это вообще такое... — Он настолько невинный?! — Да. — А ты могла бы оставить его наедине со мной, чтобы я его, так сказать, подготовила... — Нет! Я своего мальчика никому не доверю! — Даже мне? — Даже тебе. "Её мальчику" слышать это было очень лестно. Значит, она всё-таки его любит. Даже если не так, как он её — он согласен принадлежать ей абсолютно на любых условиях. Керубино понимал, что поступает нехорошо, подслушивая этот диалог, вовсе не предназначенный для него, но не мог преодолеть своё ненасытное любопытство. Он продолжал прижиматься к двери и млеть от услышанного. В какой-то момент диалог в комнате прервался и звонко раздался звук влажного и страстного поцелуя в губы. Керубино чуть не взвизгнул от неожиданности, но вовремя зажал себе рот рукой. Рисуя в своём воображении, как Розина с Эванджелиной целуются, обнимаются и понемногу раздевают друг друга, он прижался спиной к двери, скатился по ней и сел на полу, но дверь начала со скрипом открываться, и паж судорожно нащупал ручку и закрыл. Он ни в коем случае не станет мешать удовольствиям госпожи. — А точно стоит делать это сейчас? — был слышен полушёпот из спальни. — Ты разве не хочешь этого? — Хочу, но как же Керубино... — Да уж, он будет мне завидовать со страшной силой. Розина де Альмавива моя, я не его! Ладно, хватит о нём, давай лучше о тебе... — после этой фразы послышался сладкий стон графини в губы подруги. Керубино неожиданно для себя прямо напротив двери увидел богиню, снизошедшую с небес и как будто чуть светящуюся перламутровым светом. Статуя обнажённой Венеры, полулежащей на кушетке и едва прикрывшей ноги невесомой, полупрозрачной тканью. Юноше она показалась такой горячей, такой настоящей, такой страстной... Он немного опомнился, когда уже был перед статуей на коленях и заворожённо рассматривал её ничего не выражающее лицо, обрамлённое идеально ровными кудрявыми прядями, уходящими назад в узел. Разгорячённый Керубино поцеловал губы Венеры, почему-то ожидая от нее такого же жара и, естественно, не получив. Однако его страсти прекрасно хватало на двоих, и с беспросветным туманом в голове он ещё долго бессмысленно ласкал холодный мрамор. После, как ни странно, очень волнующего поцелуя он мельком взглянул на лицо статуи и в немом ужасе отпрянул: на её губах остался размытый отпечаток яркой губной помады. После недолгих размышлений он решил даже не пытаться затереть её рукавом или чем бы то ни было, потому что от этого стало бы ещё хуже, а просто оставить, так как эстетически это смотрелось весьма неплохо и очень красноречиво. Керубино показалось, что дверь скрипнула, и он поспешил сообразить, как внятно объяснить графине, что он делал в её отсутствие. Но за скрипом больше ничего не последовало, поэтому паж спокойно вернулся мыслями к Венере. Он нежно провёл рукой по её талии, всё такой же холодной, но как будто мягкой, и поцеловал низ живота, почти там, где начиналась ткань. На этот раз остался очень чёткий отпечаток его губ. Божественные изгибы тела Венеры в сочетании с прямыми, бесчувственными чертами лица создавали образ роковой красавицы, холодной соблазнительницы, вызвавший бурю эмоций у невинного пажа. Нежно и тихо скользили по её телу его тонкие пальцы и длинные кружевные манжеты. В один момент обе руки Керубино с чуть сдержанной страстью сжали плечи Венеры, и он начал снова целовать её в губы. Страсть бушевала в его груди, выливаясь в тихие стоны... Оторвавшись от желанных губ, он скользнул руками с плеч к нежной груди богини. Очень легко и аккуратно, как будто Венера не мраморная, а фарфоровая, он огладил её небольшие груди, после чего оставил горячий поцелуй чуть ниже ключиц. Напоследок юноша прошёлся обеими руками по изгибам божественного тела от шеи до колен, на которые после склонил голову, бессознательно шепча признания в страсти с большими паузами, во время которых он обжигал бесчувственный мрамор своим неглубоким и частым дыханием. Керубино вдруг убрал руки со статуи к себе на колени и отвёл взгляд в пол. Он следил за тем, как успокаивается его сердце. Его сознание начинало понемногу проясняться, он начинал понимать, что сделал. Помада стёрлась с его губ и осталась на статуе, а поправить макияж нет никакой возможности. Следы любви на теле Венеры очень яркие, не заметить их невозможно, и к юноше будут вопросы по этому поводу. Керубино просто скажет правду. Он хорошо знает себя и своё неумение придумывать на ходу. — Керубино, как ты мне это объяснишь? — раздался ровный, строгий голос графини за спиной пажа, и на его плечи опустились изящные, лёгкие руки, от прикосновения которых он чуть вздрогнул, после чего уже не мог пошевелиться от сковавшего его в присутствии госпожи стыда и страха. Собравшись с мыслями, он сказал севшим, почти неслышным голосом: — Всё прекрасно видно, объяснять здесь нечего. Очень красивая сцена: расцелованная статуя богини любви, рядом прекрасная, несколько флегматичная женщина, которая слегка сжимает плечи юноши, сидящего на полу в позе гейши спиной к госпоже, раскрасневшегося и с припухшими от поцелуев губами. Картинно и красноречиво. — Если нечего объяснять, тогда пойдём? — неожиданно спокойно предложила графиня. Керубино ожидал от неё той же строгости, что звучала в первом вопросе и выдернула его разум из тумана, и потому был весь напряжён. Как только графиня отпустила его плечи и стала отходить к золочёным двойным дверям, он резким движением поднялся с пола. Звонкий стук каблуков разнёсся по залу с эхом, после чего юноша тут же схватился за колени, которые дали о себе знать после долгих ласк со статуей, но через пару мгновений, как ни в чём ни бывало, он поспешил за госпожой. В пути Керубино, не находя себе места, страшно волновался о том, чтобы графиня была как можно спокойнее. Она не давала поводов для беспокойства: мило болтала с ним о том, о чём ей рассказала Эванджелина, спрашивала, не хочет ли он подстричь волосы (они опускались чуть ниже лопаток), но, заподозрив неладное в односложных безэмоциональных ответах, в один момент тихо и мягко сказала: — Тебе совершенно незачем так чуждаться меня. Я спокойно отношусь к тому, что ты расцеловал статую. Нет, даже не так. Мог бы ты рассказать мне, что ты почувствовал, целуя Венеру? — говоря это, графиня всё ближе и ближе наклонялась к мальчишке, заставляя его краснеть и задыхаться от огромной волны эмоций. Безумно хотелось рассказать всё в деталях, заново проникаясь любовной болью в груди, чувствуя свой частый пульс и добровольно сходя с ума от сладости близости с богиней. С другой стороны, стеснительность не давала Керубино сказать ни слова. Он не мог так просто рассказывать женщине, в которую без памяти влюблён, о том, как красива и сладострастна другая. — Это было прекрасно, мне казалось, что богиня не мраморная, а настоящая... — наконец-то проговорил смущённый юноша. — Надо же... Она ведь даже не отвечала взаимностью на твои ласки! — по-доброму подшутила графиня, обняв его за плечи. Он не осмеливался поднять взгляд на неё и продолжал смотреть в пол, теребя пальцами ткань кюлот. — Ладно, приехали, пошли.