Конец декабря, глубокий вечер,
И уже близок тот миг.
Гаснут фонари, зажигаются свечи.
Ночь ложится тихо на плечи твои
И всё, и все вокруг вкрадчивым шепотом
Говорят о нашей встрече:
Через тысячу лет темноты
Снова свет.
Аль-Хайтам праздники не любит. Он к ним приучен: если подарки, то обязательно хорошо продуманные, в красивой упаковке и именно то, что понравится получателю; если украшение дома, то по всем правилам тематики, с цветами, сладостями или гирляндами. Это что-то из детства — обязательно гости, большой стол, родительская суета и много, много шума, от которого весь остальной год он старательно бежит в тишину и уединение. Он съехал лет тринадцать назад, а привычка сталась. Она сентиментально напоминает ему о доме, и почему-то секретарь продолжает цепляться, сделав маленькой, обязательной традицией. Жаль только, что с каждым годом радости приносит все меньше. В Сумеру Рождество никогда не отмечали. Был и есть новогодний фестиваль, но времена меняются — меняются и поводы для праздников. Стоило людям прознать о такой детали, как смена властительницы Руккхадеваты на младшую ее родственницу, Буер, появление последней обозначили ничем иным, как собственным, сумерским, архонтским рождением. Люди радуются, деньги в Академию текут. Порядок вновь в вечноцветущем царстве, даже с учётом полетевших голов. А головы полетели щедро, и своей Аль-Хайтам не лишился чудом — и прозорливостью Архонта. Он даже честно просидел сутки за решеткой, прежде чем в верхах опомнились. От этого про себя усмехается, пряча нос в намотанном наспех шарфе в попытке спастись от снежного ветра, редкости для местных теплых зим: вот и обещанный Советом карьерный рост — из секретаря стал политическим, едва не пройдя по этапу. Впрочем, положение дел его устраивает совершенно: ему вернули ключи от дома, а значит — доступ к спокойствию в его просторном обиталище текстов и музыки. Собственно, Рождество он собирался встретить именно там, причем один: большая удача, въехавший около года назад Кавех укатил с очередной пассией на корпоративный праздник на острова, и квартира на все праздники целиком и полностью снова только его. К одиночеству Аль-Хайтам привык, даже имея обширные связи, достаточное количество попыток — неудачных, к его будто бы счастью, — и даже некоторое число людей, имеющих право зваться его друзьями. Его сдержанность и, как говорят, рациональная холодность стали нарицательными в окружении, и в массе своей секретаря это более чем устраивает. Под маской он чувсвует себя комфортно: загнать все то, что может отвлечь, на задворки мыслей и вспомнить когда-нибудь позже. Когда в тишине, например, все-таки начинает болеть, тянуть неприятно до дрожи в пальцах и приглушаемого до безмолвия мира. В такие вечера он тянется к винилу. Средств хватает на то, чтобы обеспечивать себя хорошей музыкой и хорошим звуком — в вопросе как проигрывателя, так и слухового аппарата. Последний оказался средством крайне удобным: мир не только может стать громче и четче, но и вовремя стихнуть, приводя с собой покой. Однако прибегает к подобному Аль-Хайтам крайне редко. Мысли слишком громкие. Мужчина перешагивает подернувшуюся ледяной коркой лужу, нехотя поднимает лицо, подставляясь кусающему щеки ветру: район новый, недавно отстроенный, и в этих высотках он еще совершенно не разбирается. Дернуло же Сайно купить квартиру именно среди этих одинаковых бетонных блоков. Черт ногу сломит, пока он отыщет нужный подъезд. Винить махаматру он не может. Подкалывать, ехидно спрашивать о датах свадьбы с Тигнари, подкидывать идеи для мальчишника — сколько угодно, но не открыто насмехаться. В его понимании «генерал», как мужчину прозвал близкий круг, больше многих заслуживает наконец спокойной семейной жизни. В конце концов, Аль-Хайтам должен быть ему благодарен: праздники секретарь будет встречать в кругу друзей, в тепле их новенькой квартиры, а не в карцере, пока все еще гремит скандал вокруг Азара и его махинаций. Можно ли быть к этой самой семейной жизни готовым? Вероятно, очень даже. Хайтам топчется, поворачивается вокруг своей оси, с горестным вздохом перехватывает в одну руку оба пакета и стягивает зубами перчатку, чтобы достать телефон. Навигатор показывает, что он на месте, но вокруг — колодец из уходящих в черное небо этажей. На нос прилетает крупная снежинка, и секретарь замирает, фокусируя на ней взгляд. В полумраке плохо освещенного двора, на другом его конце, замечает силуэт. Фигурка топчется на месте, меж сугробов, и белая пелена снегопада не дает разглядеть лицо. Секретарь и не задумывается: его больше интересует нужная дверь. Себя он готовым не считает. Все свои удачно неудачные попытки он обрывает еще в прологе, друзьям коротко бросая: нет искры. А без нее этой искры и не будет — принимает мысль на веру, утверждается в ней, так и не перезвонив той милой девушке из лаборатории Тигнари, и обрывает просящуюся на язык следом мысль: сколько он будет гоняться за призраком? Ничего не ждать, зная, что ничего и не выйдет, кажется ему вариантом наилучшим. Когда-то уже было больно, а боли секретарь избегает при всей своей выдержке. Фигурка под козырьком подъезда то ли спешно дышит, то ли лениво курит: белые облачка кружат вокруг нее, мужчина цепляется за них краем глаза и спешит отвести взгляд к окнам над головой. Пальцы быстро начинают остывать. Перчатка отправляется в карман, и Аль-Хайтам, подкрутив громкость в наушнике, набирает номер из быстрого доступа. — Если твой сюрприз — решение меня заморозить под своими окнами, то мог бы так и сказать, чтобы я не тратил два часа на дорогу, — бурчит мужчина тому концу провода, переминаясь с ноги на ногу. — Какой подъезд? — Я же сказал, пятый, — голос махаматры бодр и даже весел — либо уже принял на грудь, либо Тигнари наконец посмеялся с очередной глупой шутки из его уст. — Дурень, голову подними и праве… правее, говорю. Мое правее, ну, я же тебя вижу. Вот, машу. Видишь? Аль-Хайтам перехватывает пакет с продуктами ближе к ладони, чтобы дать затекшим-замерзшим пальцам передышку от веса. Сайно уговорил взять такси — Хайтам и не помнит, когда в последний раз пил что-то крепче эспрессо, — но не упомянул, что к нему во двор не въехать и на тракторе, так что через сугробы, с продуктами в зубах, приходится пробираться, словно через пару дней вся эта груда снега не расстает, а объявить Сумеру новой территорией Снежной. Вся эта суета есть не что иное, как стихийное решение собрать академскую компанию вместе. Мужчина прокручивает в голове все знакомые имена, и тех, кого он может выдержать в одном помещении с собой дольше получаса, насчитывается заметно меньше десятка. Тех же, кого он видеть хотел бы, всплывает лишь одно. Но она не приедет, и в этом секретарь отчего-то совершенно уверен. — Вижу, — вздыхает Хайтам и вскидывает ответно руку с телефоном: тень в окне путается в шторе и чуть не высовывается из окна, но друга почти за шиворот тянет обратно в комнату. — Забрались к черту на рога и сидят. Код от двери пришлешь? — Сообщения проверь, мудрейший и слепейший. Снег липнет к подошве, Аль-Хайтам тихо шипит себе под нос, после им же, замерзшим, поводит на холоде. На ботинках уже видится белые разводы: дорогу, естественно, посыпали этой соляной гадостью, разъедающей кожу, против наледи. Если не проест, то можно считать новогодним чудом. — Надеюсь, ты все также не умеешь жарить курицу, чтобы я мог справедливо ее обругать. — Не надейся, ее Тигнари готовит. А ты снова упускаешь удобный момент, кстати. Аль-Хайтам открывает было рот, чтобы уточнить, но его прерываются гудки. Нужным оказывается тот подъезд, перед которым топталась укрытая от взгляда фигурка — теперь ее нет, и мужчина хмурится. Он намек друга связывает невольно с неуспевшей закрыться багодаря подмерзшему доводчику дверью, и мысль ему совершенно не нравится: слышит стук каблуков в глубине подъезда и чуть ускоряет шаг. Лифт уезжает прямо перед его носом. В тяжелых пакетах помимо красной рыбы, закусок и сладостей несколько бутылок вина: секретарь пьет красное, Сайно и Тигнари наверняка вместе с Нилу остановятся на белом; Бай Чжу, даже если явится, пить не станет, а… Табло над кабинкой показывает двенадцатый. Кто-то вышел на нужном ему этаже. Тревога почему-то на мгновение покалывает пазухи вместе со знакомым, едва уловимым запахом, но мужчина обозначает его выразительным «ошибка» и морщится. Лифт медленно едет обратно, и в мыслях невольно всплывает позавчерашний отчет. Цифры, цифры, два приказа о переводе в другой даршан, пара жалоб из общежития. Несколько человек не вернуло редкие тома справочников в библиотеку, придется трясти старост курсов. В крайнем случае искать переиздания, лучше напрямую в издательство, через знакомых, так быстрее примут заявку… К чему он пришел за столько лет? Почему учет литературы и перекладывание бумажек стало важным для того, кто всего неделю назад чуть не оказался на пожизненном из-за государственного переворота? Двери кабины расходятся, со внутренней стенки из зеркала на Аль-Хайтама смотрит его беспристрастное отражение. На светло-русых, с серым отливом волосах осели не желающие таять снежинки, и из-за шерстяного шарфа, подарка соседа на Рождество, смотрят усталые бирюзовые глаза. — Надо больше спать, — говорит он себе под нос, войдя в лифт, и давит кнопку этажа на секунду дольше нужного. — Забегался. Отпускные набрались, стоит ими воспользоваться, пожалуй… Снова втягивает носом воздух глубоко: в тихом озоне ловит лепестки роз и пряности. Прикусывает кончик языка: не обманывайся. Тёплая свежесть и статическое напряжение на кончиках пальцев. Нет, не через декаду, так не бывает: мозг лишь дорисовывает желаемое, а этого допустить нельзя. С этим секретарь бился до выпуска и так долго после, сам с собой и против тянувших на дно в полном молчании мыслей. И, только переступив порог квартиры, понимает: лучше быть паранойиком, чем оказываться настолько правым. Сайно, только подняв взгляд на входящего в квартиру, улыбается. Сайно, этот вечно хмурый глава академского отдела полиции, почти смеется, что-то увлеченно воркуя своему парню на ухо. У Тигнари оба отчаянно раскраснелись от весёлого шепота, и часто скривленные недовольством губы растянуты широкой улыбкой. Аль-Хайтаму кажется, что он ворвался в нечто интимное, застав друзей в подобный момент, и потому тихо кашляет, топчась на месте, едва захлопнув за собой дверь. Снег влажными следами плавится от тепла на коврике. Мужчина помнит, как эти двое сходились. Тихо, постепенно, но не без приключений: удобно, если в паре есть знакомый с медициной ученый, способный зашить рану после бандитской пули. Даже если специализируется он на цветах. Пахнет специями, плавленым воском, елью, мандаринами, чуть-чуть раскуренными травами и, кажется, все-таки озоном. Приветствие встает комом в горле: бирюза цепляется за шоколадного цвета манто на вешалке, на обувной полке — полусапожки с таким каблуком, что гадать об их принадлежности не приходится. На них все еще кое-где виднеется оставшаяся с улицы влага. «Это может быть Нилу,» — мысль кажется ему трусливой, но именно она дает силы мельком улыбнуться хозяину квартиры. «Может же это быть Нилу?» — Я же говорил, припрется с покупками, — махаматра со вздохом выпускает парня из объятий и спешит к пакетам в чужих руках. — Мне казалось, у тебя со слухом плохо, а не со зрением: я писал, что у нас все уже есть. Нилу, как и всегда, в его голове рисуется маленьким спасательным кругом. Они никогда близко не общались, но девушка столь эмпатична, что на подсознательном уровне понимает, как себя рядом с секретарем вести, и за то он искренне благодарен: она знает, когда задать нужный отвлеченный вопрос, а когда ненавязчиво указать на что-то, что даже Аль-Хайтам, со всей его проницательностью, в чужом поведении мог упустить. Нилу можно ничего не говорить. Нилу можно молча взять его под локоть, улыбнуться мельком и едва уловимо кивнуть. Она тоже живет музыкой, ритмом, как и Аль-Хайтам когда-то — она тоже читает по телу и каждому жесту. Ей хватает взгляда, и потому, почти ни о чем просто так не болтая за столько лет знакомства, он считает танцовщицу близким другом. — Людей обещает собраться много, а ты никогда не умел рассчитывать необходимое количество алкоголя, — фыркает секретарь, после со вздохом облегчения растирая онемевшие пальцы. Тигнари машет ему с кухни и скрывается за углом с бокалами в руках. — Это ты так вежливо намекнул, что я выжираю всю выпивку? — Сайно спешит по коридору обратно и звенит бутылками, ставя пакеты на стол. Шарф с шеи Хайтама сползает медленно, словно против воли, попутно затягиваясь, что мужчина замечает не сразу. Тонет в отзвуке запаха в прихожей, сделав несколько коротких, неглубоких вдохов. Маска трещит, будто кто молоточком коснулся прицельно стекла. То дребезжит, держится пока, но сеточка трещин расходится по всей поверхности. — Это я так вежливо намекнул, что позаботился об этом балагане и купил вам с Тигнари бутылку белого фонтейнского, — отзывается Аль-хайтам, наконец разувшись и оставив пальто на вешалке. — И кое-что по мелочи. — У нас для тебя по мелочи красное из Монда. Сайно говорит это так просто, словно ему все равно на закулисное представление, способное приключиться с минуты на минуту на его маленькой кухне. Но нет: он к этому готовился несколько месяцев, тщательно подбирал момент, декорации, даже исполнителей — советовался с Тигнари, чтобы суметь все устроить… правильно. Аль-Хайтам оценит позже. А пока — замирает в коридоре, едва сделав шаг из прихожей, вслушивается в тихий шорох голосов. «Все-таки не Нилу. Очень жаль — она бы хоть была мне искренне рада.» Слышит, как вино булькает в бокале, во втором; Сайно убирает что-то в холодильник, шипит на малое количество места, а Тигнари шепотом смеется. Ему отвечает женщина. Также тихо, слова не распознать, но голос не узнать нельзя. Даже через почти что десять лет. Восемь, если быть точным. Ему бы за это время не столько обзавестись маской, сколько стереть все даты из памяти, но разум — не лист бумаги, и воспоминания просто так не сотрешь при всем желании. А у него, кажется, и желания этого не появлялось ни разу. Ловит себя за осознании, невольно подается назад, след за мыслью — не поздно уйти, исчезнуть из квартиры, не подняв ворох прошлого… Будто ему есть, что терять, что в корне неверно. И все-таки делает шаг к кухне. Второй, третий. Женский смех становится четче; пальцы нужно занять хоть чем-то, но именно сейчас, не на глазах, чтобы снять это глупое, мальчишичье напряжение — поправить воротник водолазки, точно, как кстати. Собственная нервозность кажется глупостью — он, в самом деле, взрослый мужчина, серьзный человек, определенного полета хищная птица; ее пески не погребли в своих пустынных браханах, так что ему сделает женщина? Аль-Хайтам в мгновение одергивает себя, поправляется мысленно. Эта женщина может все, что угодно. И потому кончики пальцев холодеют в болезненном предвкушении. Последний шаг оказывается сделать намного легче, чем хотелось бы. Сердце ударяется о ребра с таким гулом, что секретарь будто бы глохнет второй раз в жизни, причем в этот — окончательно, без надежды снова услышать и эхо любимых мелодий. Глаза у Лизы Минчи все такие же зеленые, яркие; от ее спокойного, ничего не выражающего на его счет взгляда по позвоночнику тянется ток вверх, к головному, и мужчину едва не встряхивает — и маска трещит, хрустит, но держится. Вот так вот просто. Не видеться, не знать ничего друг о друге столько лет — и встретиться на чужой кухне под Рождество. Какая пошлость. Какая ирония. Какая глупость. Госпожа Яэ оценила бы это на трочку из десяти, пожалуй, за избитость сюжетного поворота. И было бы неплохо начать снова дышать, но в памяти разом появляется так много про тогда, что выцепить даже простую мысль про сейчас не хватает концентрации даже ему. В нос следом за озоном ударяет тонкий аромат трав: привычкам не изменяет, придерживается своих самокруток с травами, никакого никотина — легкие нужно беречь.— Значит, все-таки ты.
— Представь себе. Ты ждал кого-то другого?
— Ждал. Но подозревал, что ошибаюсь.
— Я знаю. Я тоже тебе рада.
Естественно, он смотрит дольше желаемой секунды. Двух, трех — проходит добрых десять, прежде чем Аль-Хайтам вспоминает, что люди при встрече обычно разговаривают и приличия ради хотя бы здороваются. — Открывать алкоголь до праздника искренне считаю моветоном, — отзывается он так скучающе, как только может, и считает это маленькой победой. За ней, к сожалению, следует большой проигрыш: оторвать взгляда от чужих глаз не выходит, и комментарий получается слишком личным — именно ее бокалу вина, удерживаемого тонкими пальцами над столом. Тигнари опрокидывает последний глоток и усмехается довольно: — Пока пьем свое — имеем право. Твое можем открыть после полуночи. — И откроем, — кивает Сайно, упорно рассматривая курицу в духовке: та расположена в шкафу низко, на уровне его грудной клетки, так что махаматра пригинается, чтобы заглянуть в окошко. — Буянить разрешаю как представитель закона только после наступления праздника. Лиза улыбается — и молчит. Едва уловимо кивает ему, оперевшемуся плечом на дверной косяк, и первой разрывает молчаливый диалог. С интересом вглядывается в украшенные наклейками с зайцами да кошками окна. Висят те немного криво — клеила явно детская рука. Аль-Хайтам благодарен. Вспоминает, что нужно сделать вдох, — тихо, чтобы удержать видимость своей клятой рациональной холодности, — и цокает языком на салаты в глубоких расписных пиалах: — Тебе напомнить, кто на прошлый Новый год в аудитории при студентах полез на потолок? Буянить он разрешит, как же. — Я лампочки менял, — отмахивается Сайно и лишь теперь поворачивается — привычно хмурый лишь на доли секунды, пока Тигнари не впихивает ему в руку бокал с вином. — Кафедра ведь не догадалась перед праздником электрика позвать. — Поэтому электриком решил поработать ты, мг, — кивает Хайтам, вздернув бровь. — Тигнари? — Ничего не знаю, я тогда в аудиотрии не присутствовал, а значит — и этого не было. О, форель? — Ты ему лестницу держал. Да, я взял средней засолки. — Не помню такого! И спасибо. — Так не помню или не было? — Не помнит — значит, не было, — весомо вклинивается Сайно, после чего с явным удовольствием сжимает в зубах бутерброд с рыбой, на скорую руку собранный Тигнари. — Или так хорошо было, что лучше не вспоминать, — тихо отзывается Лиза. Мужчины оборачиваются к ней, и зеленые глаза смотрят с веселым прищуром. — Верно, мальчики? Аль-Хайтам дергает уголком губ. Замечает, как мельком ее взгляд касается его, спешит после вернуться к Сайно и Тигнари. На мгновение перед его глазами встает Порт-Омос. Июнь, жара, даже вечером духота не уходит с улицы — при беге с ее головы едва не слетает берет, и им приходится сделать крюк, чтобы не попасться матрам, патрулирующим улицы. Бай Чжу под утро в комнате шипит долго и искренне по-змеиному: попадись они, отправили бы на отчисление за нарушение комендантского часа, но Лиза лишь отмахивается с задором, едва переведя дыхание. А после незаметно касается его, Аль-Хайтама, руки — молча и смазанно, самыми кончиками пальцев проводит у тыльной стороны его лежащей на столе ладони. Тогда хватало и малого. «Пока мы рядом, ничего не страшно.» Ему отчасти жаль, что в этом мире нельзя читать мысли друг друга. Право, он, кажется, с годами становится сентиментальнее, а потому откашливается, поднеся кулак ко рту: за ней скрывает просящуюся на губы улыбку из-за вспыхнувших с новой силой силой ушей Тигнари. — О таком вслух не говорят, — тот фырчит наигранно-недовольно и показывает язык. Лиза зеркалит: морщит аккуратный носик и также показывает кончик языка, после чего мягко улыбается. Хайтам щурится: биолог с махаматрой смотрятся контрастно, а потому, пожалуй, и вовсе смотрятся. Они бы, наверное, тоже смотрелись. Хвати у него решимости, а у нее… Он даже не уверен, что мог бы назвать их тогдашнее общение дружбой. Лиза делает небольшой глоток из бокала и едва уловимо морщится. Белое она не любит, но обязательно пробует — вдруг однажды повезет. Невероятная для Аль-Хайтама надежда на удачу в подобных бытовых вещах: почему бы не купить знакомое, определенно вкусное, без боязни разочароваться? — Знаешь, здесь определенно чего-то не хватает, — говорит она, качнув пустым бокалом. — Хм… быть может, специй? — Всего здесь хватает, — Сайно подхватывает открытую бутылку, вчитывается в этикетку, щуря алые глаза: на кухне свет тускловат, и зрение, кажется, чуть его подводит, но махаматра спешит отставить напиток в сторону, другой рукой придерживая надкушенный бутерброд. — Просто у тебя тяга сделать из чего угодно чай. — Или на крайний случай глинтвейн, ага… Пойдем-ка, — Тигнари хлопает Сайно по плечу, и тот, жующий, только вопросительно мычит. Биолог подхватывает обе салатницы, на третью и выставленную тарелку с баклажанными рулетиками — своеобразное на взгляд махаматры лакомство, слишком острое благодаря чесноку, но крайне любимое секретарем, — кивает указывающе. — Чуть больше часа осталось, накрывать пора. Аль-Хайтам складывает руки на груди: перспектива остаться наедине с Лизой вынуждает свести брови к переносице, но он прячет напряжение за беспокойством иного толка: — Мы кого-нибудь еще ждем в итоге? Нилу, Бай Чжу? — Бай Чжу встречает дома, — девушка отставляет бокал, проворачивает его неспешно на столе. — С ребенком. — Бай Чжу обзавелся семьей? Кухня замирает. Тигнари выглядывает из-за угла коридора, Сайно чуть не спотыкается о него на выходе. У секретаря же внутри все на мгновение зло покалывает — от того, что Лиза просто в курсе. Бай Чжу всегда был… своего рода особенным. Он следовал тенью. Зеленой лианой вился вокруг, в его глазах любовь читалась и в открытую, если знать, на что смотреть, — и Лиза знала, но держала его так близко, как можно только держать человека, любимого как друга и любящего тихо и преданно. Змей Амурты — один из лучших медиков и людей в принципе, знакомых секретарю, не был для нее жилеткой для слез, но каждую свободную минуту проводил рядом, в общем для их небольшой компании горе или радости. У зеленого Змея было то, чего Аль-Хайтам, к его сожалению, кажется, так добиться и не смог. Безграничное доверие Лизы Минчи. Бай Чжу был единственным, кто знал об отъезде из Академии. И, как хороший друг, тайну хранил до последнего. — Ребенком, — зеленые глаза лениво останавливаются на вздернутых бровях биолога. — Мне казалось, он советовался с тобой на ее счет. — А, — кивает Тигнари с какой-то задумчивой заторможенностью. — ЦиЦи, точно. Малышка с проблемами с памятью и повышенной хрупкостью костей. Помню. Он решил ее удочерить? Привязываться к таким тяжелым пациентам — это… Он не продолжает. Махаматра пихает его в бок. — Кто знает. Может, выйдет как с Коллеи? — У Коллеи купируемые приступы, — Тигнари не оборачивается, бросает через плечо, глядя хмуро перед собой не на что, и голос его отливает сталью. — Элеазар, может, пока и не излечим, но я уверен, что отыскать лекарство можно. У нее же… — Не каждая болезнь лечится, Сайно, — отзывается Лиза эхом. — К нашему большому сожалению. Махаматра смотрит на нее из-под белой челки долго и как-то приглушенно. Аль-Хайтам ловит этот взгляд: в нем ни капли прошлого веселья, только понимание, острое и болезненное, но тот быстро его смаргивает и прокашливается: — Надо, кстати, ей позвонить. Спросить, все ли хорошо. — Не будь наседкой, — фыркает Тигнари. — Она с Эмбер, а значит, все хорошо. Пусть девочки отпразднуют спокойно. Лиза, так что с Бай Чжу? — Он не стал оставлять ЦиЦи одну. Сами понимаете, для ребенка путешествие большая нагрузка, а праздник в одиночестве — сплошное расстройство. — Как он оформил отцовство? — наконец подает голос Аль-Хайтам. — Ли Юэ же приняли закон о полных семьях, нет? — О необходимости двух родителей для опекунства? Да, я слышала, ему помогли юристы, работающие с «Ваншэн». Секретарь качает головой. Неожиданно вырастающая на глазах связь кажется необычной. — «Ваншэн» молодой госпожи Ху Тао? Три пары глаз с удивлением останавливаются на сей раз на нем. Мужчина жмет плечами. — Мой хороший знакомый там работает консультантом. Чжун Ли. — Он свел Бай Чжу с какой-то молодой юристкой, — кивает Лиза, после чего несколько лениво подпирает голову запястьем. — Янь Фэй, кажется. Очень перспективная особа: смогла ему оформиться как единственному кормильцу. Сайно тихо фыркает. — Может, нам тоже к ней обратиться? Коллеи удочерим. — Дурак ты, генерал, — на сей раз Тигнари пихает махаматра в бок, и тот с короткой улыбкой протискивается мимо биолога в коридор. — Вот несешь свои салаты — и неси. Аль-Хайтам качает головой. Стучит пальцами по предплечьям задумчиво, возвращает взгляд к девушке. Ее напускно-ленивый взгляд блуждаюет по кухне, на сей раз упорно избегая его персоны, прежде чем наконец снова сталкивается с требовательной бирюзой.— Значит, с ним ты контакт поддерживаешь.
— Так было нужно.
— Это отговорки. Мне нужны факты. Аргументы, четкое объяснение, почему…
— Так что насчет гостей? — секретарь обрывает себя на полумысли, отвернувшись; останавливает едва шагнувшего обратно в коридор Тигнари, коснувшись предплечья того. Биолог едва заметно хмурится. — Нилу придет? — У нее корпоратив, — жмет тот плечами небрежно. — Успеет — заглянет. Но уже, вероятно, сильно после полуночи. Она напишет, если решит приехать. Вероятно, в таком случае захватит еще и Дэхью с Люмин. Секретарь хочет спросить что-то еще, но мужчина спешит за Сайно по коридору в общую залу, к большому столу. Из гостиной следом доносятся их приглушенные голоса, после — стальной перезвон приборов. Аль-Хайтам тихо выдыхает. Может наконец рассмотреть что-то, помимо отравляющей зелени глаз: волосы с простым изяществом уложены на плечо, платье ее в не привычных его глазу фиолетовых оттенках. Ей определенно идет, вся она — мгновение молнии, поражающей в самое сердце, и собственная беззащитность перед стихией в женском обличии его даже смешит. Год за годом выстраивал броню, но бреши в тонкой коже так и не залатал. Дурак чистой воды — констатирует, ловя собственный ускоряющийся против воли пульс. Им нужно поговорить. Им придётся поговорить.