Забирая в ночь облака

Ты просыпаешься с мыслью: «А существует ли небо?». Раздергиваешь шторы, а за окном темнота. Нет ни звезд, ни намека на голубой, ни облаков. Там, за окном, неба нет. Но то, что его нет, что ты его не видишь, что не можешь коснуться, потому что ты не мог бы коснуться неба при всем желании, при самом ярком свете солнца, выпрямившись во весь свой рост и протянув руку вверх, значит ли все это, что его нет? Если Его нет рядом с тобой, значит ли это, что его не существует? Ты крутишь и крутишь, и крутишь в голове эти мысли. Они мешаются с обрывками полуснов, в которые ты проваливаешься, как ведьминское зелье, отравившее твой разум и твое восприятие, и по утру, когда ты смотришь наружу, небо там, на месте. Но существует ли небо? Ты не знаешь. *** Его карие глаза сияют, как камни, пронзают реальность, как тесак сухожилия и кости, как лазер любую материю. Когда этот взгляд касается тебя, он вызывает какую-то реакцию, сильную и неудержимую. Будто ты железо и к тебе поднесли магнит, и тебя тянет, тянет к нему, пока не выбрасывает к его ногам, как обломки потерпевших крушение кораблей, как водоросли и мёртвых китов, как морскую пену. И ты спрашиваешь его: — Ты существуешь? Один уголок его рта приподнимается, как будто он думает, что ты шутишь. Но он знает тебя лучше, чем твоя одежда твои контуры, чем твоя квартира твою поступь, так что на всякий случай (и потому что он — это он) он более чем наполовину серьёзен. — Что заставляет вас думать, что это не так, детектив? И да, с добрым утром. — Что заставляет _тебя_ думать что _ты_ существуешь? Его глаза за стеклами очков едва заметно сужаются. Ты следишь за любой его реакцией, как компьютерные системы за любой возможной осечкой на ядерной электростанции. — Если бы я не существовал, ты не мог бы со мной говорить, разве не так, Гарри? Ты задумываешься. — Нет, это не доказывает твое существование. Ты отвечаешь, как будто даже обидевшись. Как ребенок, получивший сложный ответ на простой вопрос. Как ребенок, которому дали кашу вместо конфет. Он улыбается. Его глаза загораются там, внутри, как фары мотокареты от поворота ключа зажигания. Может быть, в конце концов, твоя жизнь чего-то стоит, если твои слова могут заставить его улыбнуться. — Почему? — Может быть, ты мой сон? — Зачем бы мне вам сниться? Это странный вопрос, такой странный вопрос. Ты смотришь на плиты пола в поисках ответов. Они побитые временем, они так много перенесли, они родились до революции и еще живы. Как ты. Есть ли причина, по которой он не должен тебе сниться? Ты ходишь туда-сюда, заложив руки за спину, как будто пытаешься раскрыть дело. Ты и пытаешься. Проблема в том, что куртка Кима всегда распахнута, всегда открыта, как дверь во что то большее, но ты все равно не можешь войти, как нечисть, которую не приглашали. Ты вдавливаешь пальцы в стол, но стол не поддаётся твоим попыткам деформировать. На его поверхность падают соленые капли. Господи, Гарри, ты опять чрезмерен. Он тебя возненавидит. И, как облака, с закатом исчезнет. Ей это не нравилось, ей это не нравилось, ей это не нравилось. Господи, Гарри, нормальные люди не плачут через секунду после того, как улыбались. — Иначе мне снятся кошмары. «Иначе мне снится она». И она уходит, уходит, уходит. Бесконечно оставляя его одного. Ты чувствуешь прикосновение и вздрагиваешь, разворачиваешься. Его рука зависает над твоим плечом, его брови напряжены. Он опускает свою руку в перчатке на твое плечо и смотрит тебе в глаза. Ты, как большой ребенок, как башня Дженги, лишившаяся равновесия с одного движения, ссыпаешься в его объятия. Две, три, пять секунд ты думаешь, даже чувствуя всем своим существом аромат его одеколона, его тепло и кости и мышцы под слоем одежды, его волосы, укалывающие твой нос, дужку его очков, упирающуюся в твою шею — ты думаешь, что он так, так далеко. Затем его руки будто материализуются из ниоткуда и крепко обхватывают тебя за талию. Ты резко вдыхаешь. Боже. Он обнимает тебя. Может быть, это то, чего ты жаждешь. Может быть, это цель каждой странности. Ты сжимаешь его в ответ еще сильнее, зная, что он справится с любой силой, которую ты приложишь, потому что он такой сильный, и слезы текут из твоих глаз, а сопли — из твоего носа. Боже, Гарри, ты такой невозможный плакса. Он осторожно, будто ты фарфоровый, гладит тебя по волосам и куда-то в сторону произносит: — Если это нужно, я не против присниться. И ты забираешь с собой в ночь облака.