Вопреки

      Такемичи прекрасно понимает, что изменить человека — последнее, на что способен. Он никогда не считал себя героем или, тем более, спасителем. Ведь, чтобы стать таким, надо обладать несокрушимой волей и редкостной отвагой, которые он всегда прятал за стеной страха, непозволительно мирясь с тем, что не хочет так рано сталкиваться со смертью лицом к лицу. Эта истина давила болью горло, не допуская кислород в легкие, резала тело словно острые ножи, оставляя глубокие, незаживающие рубцы на коже, из-за чего он мог только ненавидеть… Очень долгое время ему было мерзко от самого себя. От того, что в нужные моменты не мог найти смелость, притаившуюся в недрах его самосознания, и предотвратить всё, что мог бы.       Груз ответственности ложится на плечи тяжелыми кирпичами, и не каждому дано дойти с ними до нужной точки, где определяется сила воли носильщика. Ханагаки не уверен, пройдет ли вообще это испытание, но сейчас, когда ситуация требует безотлагательного решения, он готов отбросить всё и смело встать под дуло, даже если пушку держит тот, кому без колебаний решил доверить свою жизнь, дав право выбрать: выгорит он сегодня или позже.       — Отойди, — хлестко брошенное слово заставляет Такемичи вздрогнуть и, поёжившись, непроизвольно коротко шагнуть назад.       Он не знает, что именно страшит его больше всего сейчас: недрогнувшая рука, в которой все еще находится пистолет, опасно направленный на него, или холодящий душу взгляд, говорящий, что этой глупой затеей он — Ханагаки — никому ничего не докажет, потому что выстрел произойдет, даже если придется задеть и его.       В какой-то момент человеку, держащему его на прицеле, и вправду удается что-то в нем с треском расколоть, потому как, словно неудавшийся фарфор, полетевший на пол, решимость его разлетается осколками, вынудив задуматься о правильности своей затеи. Ханагаки тяжело сглатывает, чувствуя как потеют ладони и затекает шея, когда он слегка поворачивает голову и смотрит через плечо. Абсолютно незнакомый ему мужчина с крестообразным шрамом в изгибе шеи, рассеченной губой и большим синяком под левым глазом, сжавшись, послушно сидит на коленях. Руки его туго связаны за спиной. Он не пыхтит, не кричит, потому что знает — лишние звуки могут лишь спровоцировать главу, дав еще больший повод пустить пулю в лоб. Только изредка шумно вдыхает, направив обреченный взгляд к бетонному полу, покрытому тонким слоем строительного песка. Смирился и сдался, с неподдельным ужасом четко осознавая, что выдержанная пауза — не более чем отсрочка неизбежного.       Смерть сильнее натягивает тетиву, прицеливаясь, и выжидает момент, когда сможет выпустить стрелу.       Такемичи хочет помочь и не видит иного способа кроме как самому принять «удар». И совсем не важно, кто этот человек и какую непоправимую ошибку совершил перед Брахмой, раз те решили избавиться от него.       Однако полный решимости настрой катится куда-то вниз, оставив на языке знакомый, горьковатый вкус страха, стоит Майки одним шагом сократить расстояние между ними до нескольких сантиметров и прижать холодное дуло к покрывшемуся холодной испариной лбу Такемичи.       — Съебись в сторону, если не хочешь, чтобы я вышиб твои мозги ко всем херам.       Такемичи дергается, но не выполняет требования, упрямо не сдвинувшись с места. В голубизне его глаз появляется редкое для него бесстрашие, показывающее, что отступать не собирается.       — Майки, — и он улыбается так, как всегда улыбается ему, — ты же не такой. Прошу…       — Не такой? — рука, сжимающая пистолет, двигается в сторону быстрее, чем Ханагаки успевает проследить ее взглядом.       Звучит выстрел, за которым незамедлительно следует утробный крик: пуля, пролетевшая мимо локтя Такемичи, разрывает раковину уха заложника, заставляя кровавые лоскуты, бывшие ещё секунду назад функционирующим органом, повиснуть, пачкая скулу и мешая кровь с потеками от пулевого росчерка на выбритой голове.       — Майки! — Ханагаки и сам не замечает, как впервые за долгое время повышает на него голос, но резко умолкает, на мгновение невольно замерев, когда над лбом щёлкает снятое с предохранителя оружие.       Время необратимо крадёт секунды, быстротечно сменяющиеся минутами. Такемичи, по-прежнему оставаясь верным своему выбору, смотрит пристально в глаза напротив, словно хочет отыскать в их черноте, со скрытыми на дне туманами и сугробами, то старое, незапятнанное, которое заставило бы Майки отпустить руку, что тот и делает минуты спустя. Но Ханагаки это даже не удивляет. Ведь оба знают, что второй выстрел не прозвучал бы. По крайней мере, не тогда, когда пистолет направлен на него.       Такемичи рано расслабляется, через мгновение получая сильный удар в челюсть тыльной стороной ладони Сано. Удар, со стороны кажущийся обычной пощечиной, валит его на бетонный пол, заставив на несколько секунд потерять всякую связь с миром.       — Мешаешь, — коротко цедит Майки и вздыхает, когда Ханагаки, в силу того, что он до невозможности упрямый, быстро поднимается, вновь представ перед ним в полный рост.       Манджиро терпеливостью не обделен, поэтому смотрит на ситуацию безучастно, по-прежнему хорошо контролируя свои эмоции. Однако всё мигом тонет, когда позади Такемичи вдруг выпрямляется фигура покрупнее. Майки успевает только машинально протянуть руку, но так и не схватить Ханагаки за ладонь.       Пока шла словесная перепалка между этими двумя, заложник, разрезав припрятанным под одеждой перочинным ножом веревку на запястьях, освобождает себя и берет Ханагаки в заложники, прижав холодное лезвие к пульсирующей венке на шее.       — Успокойтесь, — шепчет Такемичи, как ни странно ведущий себя спокойно. Только дышать ему становится труднее, когда хватка мужчины мускулистой рукой вокруг шеи становится ещё сильнее. — Я… я… помогу…       — Заткнись! — дрожащая рука резким движением оставляет порез на шее Ханагаки, отчего глаза Майки опасно чернеют. — Отойди! — Манджиро никогда бы не стал главой преступной группировки, если бы пресмыкался перед подобным отродьем, поэтому он и не думает двигаться, одним только взглядом донося, кто здесь на самом деле угодил в капкан и что ждёт тех, кому уготовано быть уничтоженными им. — Кому говорю?! Твою мать! Я убью его, сука!       Из пореза вытекает кровь, густо красящая неприятным цветом ворот белой футболки, и Такемичи отчаянно мотает головой, чуть ли не жалобно скуля, когда ясно читает в глазах Сано то, чего так старался предотвратить.       — Санзу! — внезапно кричит Майки имя того, кто мгновение спустя возникает рядом из ниоткуда, будто материализовавшись из пыли и ветра, без единого шума и звука.       Хотя Харучиё был здесь самого начала — это вылетело у Ханагаки из головы: из-за приказа Манджиро не вмешиваться, Санзу все это время удобно скрывался в тени помещения, выбрав наиболее приоритетным оставаться сторонним наблюдателем до тех пор, пока лидер не соизволит позвать его снова.       Такемичи жмурится, ногтями вцепившись в руку мужчины, когда над ухом раздается звенящий росчерк, обрывающийся влажным хлюпаньем и хрустом, с которым катана режет плоть и вгрызается в кость.

•♤•

      Ханагаки чувствует, как колени подгибаются, а сфокусировав взгляд, понимает, что руки все еще трясутся. Но снежная буря в голове более-менее стихает, когда он выходит на улицу и полной грудью вдыхает прохладный ночной воздух, помалу приходя в себя и мысленно призывая к спокойствию. После удрученно улыбается, снова взглянув на раскрытые ладони. Он не герой и явно не тот, кто сможет изменить Майки. В таком случае, кто он? Зачем пришел? И что же на самом деле он должен был сделать, чтобы предотвратить недавнее убийство? Неистово желая одно, он порой забывает насколько горьким оно может оказаться на вкус.       Ветер приносит еще и терпкий запах сигарет. Такемичи отвлекается теперь на Майки, стоящего перед ним. Хотел бы он знать, что творится у него в голове и о чём именно думает в момент, когда, выдыхая из легких едкий дым, тоже смотрит, наверняка чувствуя легкое раздражение из-за произошедшего. Ханагаки подходит ближе и Сано, зачем-то отвернув голову, переключает внимание на темный переулок, куда не достает тусклый свет фонаря.       — И что это было? — вроде обычный вопрос, но Такемичи не хочет отвечать: в любом случае, он поступил так, как посчитал нужным, несмотря на то, что его вмешательство так ничего и не изменило.       Поясницей опираясь на байк, Манджиро зажимает между пальцами тлеющую сигарету и легонько стряхивает пепел на мокрый после осеннего дождя асфальт.       — Майки, а тебе обязательно надо бы-       — Как ты меня нашел? — резким, грубее обычного, тоном, переводит тот тему, ясно дав понять, что не собирается обсуждать то, что никаким образом его не касается.       — Я… это… — неловко почесав затылок, начинает возится Ханагаки, пытаясь подобрать хоть несколько подходящих слов, в безуспешной попытке просчитать возможную реакцию Майки на его честный ответ, — установил на твой телефон приложение, определяющее местоположение.       — Зачем? — и Такемичи понимает, что спокойный Манджиро, никак не отреагировавщий на признание в слежке, напрягает его больше, чем отчужденный, но безжалостный главарь Брахмы с пистолетом в руке.       Ханагаки на несколько секунд невольно залипает, следя за тем, как Майки снова подносит сигарету к губам и, сделав очередную затяжку, выпускает серый дым в небо.       — Беспокоился, — коротко и ясно, и по ощущениям самого Такемичи вполне должно быть ожидаемо.       Сано в удивлении слегка приподнимает брови, резко взглянув на него, и даже чуть улыбается, словно Ханагаки первый и последний человек, когда-либо говоривший ему подобное.       — Да неужели? — отчего-то забавляет его ситуация, хоть он и должен был догадаться, что нечто похожее может услышать после своего короткого допроса.       Такемичи присаживается рядом на байк, открывает рот в попытке что-то сказать, но замолкает, когда Майки, выбросив выкуренную практически до фильтра сигарету, выпрямляется и, скользнув руками в карманы темных штанов, поворачивается к нему всем телом, наклонившись чуть вперед.

•♤•

      Сано, положив руку на чужое плечо, осторожно очерчивает языком кромки глубокой царапины, чувствуя вязкий металлический привкус. Порез кажется серьезным. Пожалуй, поезже он наклеет пластырь, а утром напомнит Такемичи, чтобы обязательно сходил в больницу: скорее всего, наложат швы.       Ханагаки вздыхает, когда вслед за влажным языком, оставляющим на шее легкий щекочущий след, ощущает россыпь мурашек, электрическими искрами расползающуюся по телу. Словно изголодавшийся по касаниям кожи к коже, Такемичи одной рукой дергает Манджиро ближе, крепче приобняв за талию, другой — скользит по его взмокшей спине, пальцами легонько надавливая на острые лопатки. Он будто маленький, беззащитный зверёнок, который сквозь холод и сугробы неистово пытается найти свет, где ему определенно будет тепло и уютно. Но Майки, в его нынешнем состоянии, трудно назвать светом. Такемичи хорошо это понимает. Мелком пробежавшим взглядом по лицу Сано, Ханагаки смело кусает его за подбородок. Однако он не может отказаться от него.       Это не первое и явно не последнее, что выказывает Такемичи во время секса. Потому Манджиро не злится, даже не обращает внимания, сосредоточившись на других — более приятных и значимых ощущениях. Если припомнить, начиная с дня, когда сдался импульсу внутри себя, ему стали противны чужие объятия. От тактильной близости, казалось, на коже образовывались высыпания в виде красных пятен, словно от ожога, и сопровождались зудящей болью, от которой постоянно хотелось чесаться. Было, действительно, мерзко, но не теперь. Сано большим пальцем проводит по чужим губам, стирая влагу, в то время как Такемичи разрывает с ним зрительный контакт. Укус был не настолько сильным, но ровные зубы все равно оставили красные отметины на бледной коже.       Отдавая всего себя нарастающему оргазму, Майки активнее начинает двигаться, сжав в ладони темные волосы Ханагаки, и грубо запрокидывает его голову назад так, что тот, безвольно открыв рот, сразу сталкивается с его языком. Поцелуй получается смазанным, мокрым, но долгим и оттого еще более возбуждающим.       Вслед за трением бёдрами, хлюпающие звуки становятся практически бесконтрольными. Сано сжимает руку на завитушках Ханагаки сильнее, чувствуя, как тот внизу становится ещё тверже, и вытягивает ноги на измятую простынь.       Постыдно сплетающийся языками, ловящий хриплые, рваные стоны друг друга, Такемичи вдруг думает, что готов заниматься этим всю ночь — даже если снова в позе наездника. Без всяких ограничений и правил трахаться, пока не выдохнет последний воздух из легких, пока кровать ритмично не перестанет скрипеть, пока он, неконтролируемо содрогаясь, просто не свалится на подушки, изможденный и затраханный до потери ориентации в пространстве, весь в поту и сперме.       Странно, но раньше подобного никогда с ним не случалось. Может его напоили чем-то вроде афродизиака? Или на его ненормальное состояние повлиял недавний инцидент на заброшенной стройке? Хотя, вполне возможно, последней, решающей каплей стало то, что они не занимались сексом больше двух недель в силу занятости Майки. Но это уже неважно. Потому что ему сейчас настолько хорошо, что он не может передать словами. Это. Можно. Только. Чувствовать.       Сано разрывает поцелуй, на мгновение протягивая между ними тонкую нить слюны. Такемичи тянется к нему, слизывая остатки с уголка его губ, и пальцами убирает с мокрого лба напротив слипшиеся белые пряди.       Вновь набирая скорость, Майки обеими руками впивается в плечи Ханагаки, который слегка жмурится, чувствуя, как разрядка совсем близка. В обычной ситуации, он бы сразу напрягся, еще лучше отстранился, не понимая, почему ему пытаются сломать кости, при этом особо даже не напрягая мышцами. Но ни это сейчас разрывает его тело на блаженные куски, да и хватка, кажется, ослабла.       Капля пота, двигаясь по щеке Такемичи, скатывается с подбородка и падает на покрасневшую головку члена, обильно сочащуюся природной смазкой. Внутри будто взрывается кипящий вулкан, расплавляя органы в жидкую горячую массу. Кровь сильнее бежит в жилах, сбивая дыхание, а сердце грохочет в ушах так, что Ханагаки готов поклясться — еще немного и оно своим методичным стуком пробьет грудную клетку. И тело, находящееся в объятиях, достигает высшей точки оргазма, содрогаясь, резко испустившись.       Белое семя пачкает живот и грудь. Ханагаки присасывается к шее Майки, со стоном кончая следом.       — Это, — старается выровнять дыхание Такемичи, дыша через раз, и опускает голову на чужое плечо, — было потрясающе.       Сано не отвечает: как обычно предпочитает не разговаривать во время секса. Пятеркой отбрасывает со лба волосы на макушку и слезает с Ханагаки, привстав перед ним на колени. Такемичи некоторое время возится с презервативом, которого привычными движениями снимает и слепо бросает куда-то на пол. После тянет руку к чужому члену, медленно слизывая оставшиеся капли спермы с головки.       Ханагаки откидывает голову на подушку и разводит ноги в стороны, следя, как Майки кладет огрубевшую ладонь на его коленную чашечку. Рядом падает тюбик с лубрикантом и Сано зубами разрывает упаковку презерватива. Такемичи сжимает челюсть, чувствуя, как внизу снова болезненно тянет, и, недолго думая, быстро переворачивается на живот, рукой схватившись за изголовье и оттопырив задницу выше…

•♤•

      Майки не включает ночник. Поэтому в темноте спальни виден только свет тлеющей сигареты. После второго захода Такемичи сразу отрубается, посапывая теперь рядом. Голый. Весь открытый. Как обычно, не любит укрываться одеялом. Сано задумчиво делает длинную затяжку, поднося телефон к уху. Секс и вправду сегодня был отличным, что даже он ощущает легкость в теле и прилив сил.       — Санзу? — услышав на другой стороне связи голос нужного ему человека, Манджиро кладет дымящую сигарету на пепельницу, с прикроватной тумбочки беря теперь в руку бокал виски с кубиками льда на дне, которые звонко бухтят, скользя по прозрачной стенке, когда он делает маленький глоток. — Найми охранника. Пусть некоторое время присмотрит за Такемичи пока мы не закончим дело. И, — Майки смотрит вбок, на все еще спящего Ханагаки, и водит указательным пальцем по внутренней стороне его ладони, лежащей на подушке, незатейливо чертя невидимую линию на коже, — купи мне еще один телефон.