Увлечение

      Инка всегда интересовали самые тёмные создания их Мультивселенной. Хранитель позитива косо смотрел на всё это, предупреждая защитника о том, чтобы тот не слишком отдавался своему этакому «увлечению».       А что же ему, бездушному хранителю? Когда у него что-то вызывало интерес, тот был готов держаться до последнего.       Поэтому Инк без зазрения совести пробирался в логова своих врагов, наблюдал, записывал, зарисовывал, пытаясь в очередной раз скрыть своë присутствие. И, о чудо, художнику удавалось: может, он оказался непревзойдённым гением тактики — или то была невероятная удача, что более вероятно. В любом случае, Инк всегда был удовлетворëн полученными результатами в следствии своих «исследований» других монстров; По-другому эти вылазки никак не назвать.       Да, он исследовал: их поведение, эмоции, чувства, что таились в самой подкорке разума; И защитнику то несомненно приносило удовольствие, хотя оно было скорее фальшивым, навязанным выпитыми красками, но интерес было уже не отнять.       Дрим хватался за голову при виде того, что творил Инк: пытался вразумить, но, очевидно, абсолютно бестолку. В пустой черепушке его друга не было ничего кроме осуществления своих спонтанных желаний «прямо здесь и прямо сейчас», как будто это было делом всей жизни художника.       Ладно, разрушитель вселенных: без соответствующего антуража уничтожаемого мира и безумной улыбки на лице тот казался более чем безобидным, хотя это, безусловно, было ошибочно; Будь Инк пойман, и последствия не заставили бы себя долго ждать. Если, конечно, не учитывать тот факт, как странно смотрел бог разрушения на защитника, когда тот не скрывался — иногда и такое бывало, что Инк просто подсаживался рядом в любой момент, и, что более удивительно, Эррор это как-то терпел. А с каким восхищением в голосе, будто то было и правда настоящим, художник рассказывал о своëм сопернике и его «особенностях»: вязание, шитьë, ношение очков и прочие мелкие вещи, не входящие в привычный образ карателя миров.       Но вот когда Инк заинтересовался Найтмером… Для хранителя позитивных эмоций то было сродни самоубийству. Точнее, он считал, что для самого защитника то было самоубийство, потому что это был чëртов Найтмер. А Дрим знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что художнику не поздоровится. Но недостаточно, чтобы осознать, что сам хранитель негатива был не прочь подобного внимания.              Что ж, особенности Найтмера Инк прочувствовал на себе.       Этот день сразу начался «не с той ноги»: пролитая чашка кофе на столе, отпечатавшая на листах бумаги тëмное пятно, размазывая графит рисунка на них; Полусонный хранитель позитива, ворвавшийся к нему домой и одновременно пытающийся сообразить, как же всë таки предостеречь своего нерадивого приятеля от опасности. Ответ: никак.       Инк опускает руку в жесте «да ладно тебе, ничего не будет», и наигранно грустно вздыхает, говоря о том, что даже если Найтмер его убьëт, мирового коллапса не произойдëт и художник просто вернëтся через недельку-две. Дрим в ответ тяжело вздыхает, проводя ладонью по лбу и со словами «звëзды с тобой» уходит, оставляя самого защитника в неком замешательстве от произошедшего. Ну и ладно, собственно, какая разница? Главное, что его не будут доставать, а это значит, что уже можно отправляться в путь! Фальшивое волнение пронеслось по чужим костям, и Инк, мазнув кистью по полу, отправился в само обиталище кошмаров.       Художник почти что наугад пошëл прямо в замок: то было очень рисково, и этот играющий адреналин будоражил ум защитника, заставляя его трепыхаться, как пойманная в паучью сеть бабочка, от ожидания места, где он окажется.       Еле освещённый коридор встретил его своей почти что всепоглощающей тьмой. Прекрасно… Инк прошёлся, вслушиваясь в звуки, и свои же шаги отражались глухим эхом от кирпичных стен. Кости ног неприятно жëг холод полов здания, и защитник непроизвольно сжался, пытаясь собрать в себе остатки тепла. Местечко было… Достаточно неуютным, на самом деле, но по-своему притягательным, и Инк с интересом рассматривал архитектурные особенности строения, подмечая про себя, что у Найтмера в принципе-то неплохой вкус: старые свечи поблёскивали тусклым огоньком в непроглядной тьме — конечно, сюда можно было вставить и нормальные лампы, но художник понимал — здесь сделано всë, чтобы сдержать готический стиль и оставить эту особую атмосферу.       Защитнику пришлось идти наугад, ведь тот совсем не знал строения замка, и потому каждый шаг ощущался как вслепую. И, о чудо, вдали показался свет, и Инк чуть ли не побежал к нему, но в отдалении услышал чужие голоса. Очень размыто, неразборчиво, и художник стал всë таки подходить ближе, но с наибольшей аккуратностью, почти что на цыпочках. Чужой разговор становился всë более различимым, и он остановился неподалёку от больших размеров арки, ведущей в другую, уже нормально освещённую комнату замка. Что ж, ему снова невероятно повезло. А, возможно, то было наоборот неудачей: зависит от того, как всë сложится.       — Так что ты здесь делаешь, Киллер? — до жути низкий, пронзающий как сталь, как гром средь бела дня, голос Найтмера невозможно было не узнать, ведь тот также был по-настоящему уникален, и даже по костям бездушного невольно пробежал холод, когда тот услышал эти рычащие нотки. Басисто, грубо, красиво. Инку нравился голос Кошмара.       — Мой лорд, — слегка подрагивающей от страха речью ответил слуга, и художник узнал его. То был Киллер, во всëм правая рука Найтмера, хотя и во многих случаях самого Кошмара раздражающего, но это не отменяло фактов преданности своей работе и чëткости еë выполнения. Послышался еле различимый шорох одежды — преклонился? — и продолжение, — я всего лишь-то прогуливался по замку от нечего делать. Я помешал вам?       Инк ухмыльнулся от факта того, как всë таки прислужники Найтмера его боятся; О, Кошмар умел наводить страх. То было, по сути, его работой, и выполнял он еë как никто другой. Разве невозможно не дрожать при одном виде самого сгустка негатива, лорда, стремящегося поселить в душу каждого живого существа худшие из всех эмоций. Но, конечно, на Инка то совершенно не работало: при нëм всë начинает работать неправильно, в том числе и аура Кошмара, которая для бездушного нисколько не ощущалась. Как и для самого Найтмера фальшивые чувства абсолютно нечитаемы. То же касалось и Дрима, очевидно.       — Нечего делать, значит? — в воображении художника так и предстала картина: Найтмер прищуривается единственно горящим подобием глазницы, окидывая прислужника надменным взглядом, и, хотя настоящей угрозы в действиях не прослеживается, всë с тем же рычанием продолжает, — Тогда я дам тебе работу.       Отводит куда подальше? Ну и ладно. Нет, конечно, слуги Кошмара были так же достаточно интересными персонами, но не настолько, как сам Найтмер. Слишком уж его личность была… Любопытна. Эта общая цель, даже скорее желание — всемирная власть над Мультивселенной, погружение её в вечную тьму… А Инк и не был против, если оно осуществится. Всё таки, сами миры остаются, хоть и сплошь негативные — да и какая разница? Художнику это не слишком уж и мешает. Вот почему они с Дримом больше не сотрудничают — остались друзьями, да, потому что для хранителя позитива никого честнее Инка нету, но работают монстры всё равно порознь. Пересечения иногда бывают, но они стараются просто не мешать друг другу, и обоих это вполне устраивает.       Кажется, за размышлениями защитник прослушал некоторую часть диалога. Ну и ладно. Он бы так и продолжил стоять, если бы не шаги, характерным хлюпающим звуком приближающиеся к арки — Инк было уже хотел привычно обратиться чернилами, только вот Найтмер был умнее его — руки, держащие кисть, были схвачены векторами, а сам художник впечатан в ближайшую стену, будто обладатель самих отростков не стоял пару мгновений назад в другой комнате. Затылок отозвался жгучей болью — точно был расколот от удара об каменную гладь.       Из горла Кошмара вырывается утробное, тихое рычание — тот приблизился, и Инк слегка напрягся, взглянув на него — бирюзовый огонь горел яростью. И защитник почувствовал себя…

Неловко.

      Ему не было страшно, нет, нисколько — хоть напряжение и клокотало в висках, но то совсем отличалось от чувства всепоглощающего ужаса, когда взгляды нормальных монстров или людей были обращены на Найтмера. Для Инка же стоящая рядом фигура внушала скорее величественность, чем страх. Он бы хотел изобразить еë, вот так — в мрачных тонах, при тусклом освещении, слегка освещающем тëмный образ лорда — запечатлеть этот момент на холсте было бы прекрасно. Если, конечно, ему не оторвут голову прямо сейчас.       — И что же в моей обители забыло бездушное создание? Неужели подслушивание чужих разговоров стало более интересным занятием, чем защита Альтернативных Вселенных или то же изобразительное искусство? — Найтмер слегка склонил голову, привычно щурясь, и его взгляд острыми как зубья иглами впивался под тонкую надкостницу монстра, чью шею сейчас пережимал чёрный вектор. Как змея, обхватившая свою жертву, он затягивался жгутом вокруг защищённой шарфом шеи, заставляя издать невольный хрип. Кажется, чем более Инк затягивал с ответом, чем больше сама эта петля затягивалась на нëм. Художник попытался сделать серьёзное лицо, сдерживая глупую улыбку — то было скорее странным ответом на стресс от дурного организма защитника, хотя всё равно это не более чем краски.       — Мой лорд, — попытался спародировать интонацию говорившего пару минут назад приспешника хранитель, за что был награждён ещё более раздражённым взором Кошмара. Тот был похож на спичку, что вот-вот загорится, а впоследствии сожжёт и весь дом, где находится вместе с тем, кто сам её и зажёг. Это уже напоминает хождение по лезвию. По очень тонкому лезвию. Инк сглатывает, и голову всё более кружит стресс — он всё-таки неловко улыбнулся, и, с этой кривой эмоцией, художник находит только одно подходящее слово ответом на вопрос лорда:       — Любопытство.       Найтмер смотрит на него. Долго смотрит. Сверлит прожорливым взглядом, оценил бы это Инк. И гримаса Кошмара искажается в оскале, будто он это сам и услышал. Хищном, высокомерном, испепеляющем оскале, он будто издевался над художником, и лорд таким же тоном произносит:       — Любопытство не всегда плохая черта. Но она навеки связана с риском — и этот риск может сыграть с ребëнком злую шутку, если тот с горячей головой пойдëт к тому, о чëм ничто не знает. Но ты, я полагаю, уже не ребëнок, хранитель, — лорд усмехается и ещё больше скалится, обнажая ряд острых, как хорошо заточенный нож, зубов, — и за ошибки можешь отвечать так же, как и любой достопочтенный взрослый.       — Не люблю брать ответственность за свои поступки, — честно отвечает Инк, не зная, что и ожидать от стоящего перед ним сгустка негатива. Он почувствовал, как шею уже начинают медленно душить, и художник рвано вздохнул, пытаясь словить ртом начинающий недоставать кислород. Найтмер подходит к нему ближе, смотрит горящим ненавистью огнëм в чужие и защитник выдыхает, с чистой беззаботностью ухмыльнувшись, будто сейчас и не происходит ничего такого, а после того и продолжил говорить, — может, забудем это и мирно разойдемся, вы так не думаете?       Лорд остановился у его лица, и Инк почувствовал его тяжелое дыхание, вырывающееся из пасти; Всë в Кошмаре кричало: художник останется лужей чернил на таком же тëмном кафеле.       — Хранитель, — гортанное рычание, — не играй со мной.       Названный слегка опешил, и ухмылка спала с его лица. Разве он играет? Видя, как Найтмер резко успокаивается, отстраняясь, он мысленно с некоторым облегчением выдыхает, продолжая за ним наблюдать. Всë это становится… Куда интересней.       — И какой же итог последует за этим риском для вторженца? — Кошмар окидывает его оценивающим взглядом, и, похоже, в его голове проскакивает некоторая «идея», — как насчёт сделки?       «Сделки?». Инк смотрит недоверчиво и с вопросом одновременно, лорд же продолжил:       — Поможешь мне с одним «экспериментом». Я же не буду тебя трогать.       — Не думаю, что у меня есть выбор, — отозвался защитник, и Найтмер кивнул, отпуская его. Художник облегчённо ловит воздух, но резко дёргается, почти что инстинктивно хватаясь за спину в поиске своего оружия, вмиг оказавшееся в хватке векторов. Инк недовольно хмурится — без привычной кисти было вдвое некомфортнее здесь находиться — но всё-таки, требовать её обратно он счёл не слишком хорошей затеей, поэтому просто произнёс, — ну так, куда пойдём?       — Нам нет нужды перебираться в другие места, хранитель, — названный чувствует, как скользкий вектор обвивает его одежду в месте, где должна находиться талия, а другой же мазнул по щеке, оставляя тёмный подтёк из негатива, — открой рот.       Будто не по своей воле, Инк слушается — отросток заполняет его, а чёрного цвета язык чувствует на себе безвкусную жилистую субстанцию, и защитник кривится.       — Знаешь, мне всегда было немного любопытно, — и смотрит Найтмер правда с интересом, оценивая, — как негатив будет воздействовать на бездушное тело вроде твоего.       Вектор проталкивается глубже, чуть не вызывая рвотный рефлекс, и защитник всë-таки сглатывает, тут же морщась — слизь неприятно щиплет горло. Отросток наконец покидает чужой рот, и, отхаркиваясь, художник слышит чужой хохот. Высокомерный, издевающийся, раздающийся по всему помещению шумным эхом.       — Только взгляни на себя! — и, когда Инк фокусирует взгляд… Негатив стал приобретать другую форму. Одежда Найтмера будто плавилась, растекаясь и собираясь в что-то другое, облегающее ложась на ставшие приобретать более тонкие и аккуратные черты подобие костей, а за спиной появилась знакомая, ставшая частью этого тела продолговатая кисть, перечёркивающая фигуру самого защитника. То была его внешность: тёмная, будто скомканная из грязи, больше похожая на ровный амальгам из-за стекающего негатива, но она была его.       Художник с особым восхищением смотрел на своё зловещее отражение, которое только довольно, с усмешкой скалилось, наблюдая за своим «оригиналом». Найтмер подходит и касается его щеки — игривые искры холода пробежали от неё до позвоночника.       — И каково же это, хранитель? — Кошмар принял прежний облик в долю секунды. И художник улыбнулся: достаточно искренне, на самом деле. Во рту всë ещë чувствовался неприятный привкус от побывавшего в недавнем времени в нём вектора — но, кажется, сам негатив на Инка не действовал. То было и понятно: всë таки, это ведь не флаконы с краской. Не получив должного ответа, лорд продолжил, хмыкнув, — значит, ничего? Как жаль.       — Наш эксперимент закончен на этом? — вопрошает защитник, но конечности резко охватили векторы — Инк дёргается, и треклятые отростки сжимает тело ещё в нескольких местах, почти полностью обездвиживая. Художник впился непонимающим взглядом в Кошмара, но вздрагивает, слыша звук порванной одежды. Порванной… Что?       Защитник удивлëнно глотает воздух, увидев свои нагие кости и валяющиеся ошмëтки ткани на полу. Он бы мог выпить в этот момент смущение, да вот только органайзер также был отброшен в сторону. Зрачки сами по себе тушатся, и Инк думает, что за дрянь взбрела в голову лорда в виде решения изнасиловать его бездушное тело.       Склизкий вектор обвил таз защитника, другой же проник меж ребёр, оплетя их самих, как лоза, третий облепил позвоночник, четвёртый… Ощущение, будто всё его тело было покрыто двигающейся, скользящей массой, и это не было противно, нет, скорее… Странно.       Особо буйный отросток трётся о симфиз, и Инк вздыхает, а на скулах невольно проступает румянец. И вправду, похоже, пытается завести. Необычно для Кошмара — думается художнику, но, возможно, то было обычной для него практикой? Хотя и насилование Найтмером своих слуг по воскресеньям не слишком представлялось защитнику, хоть в этом и был прок. Всё таки, это одновременно моральное и физическое унижение для жертвы — настоящий десерт вкусов для лорда, не так ли? Но на Инке это, конечно, не работает. Тогда какой смысл?       Найтмер смотрит. С интересом. Во второй раз. Даже не скалится, просто смотрит. Как странно…       — Не думал, что я тебе так нравлюсь, Найтмер. Но ты серьëзно будешь меня насилова-       Рот был заткнут. Снова. Инк мычит и ловит на себя раздражëнный взгляд, так и требующий от себя молчания.       — Ты забыл, кому это говоришь, хранитель, — намекая на столь невежливое обращение, Кошмар сжимает один из векторов сильнее — и слышится хруст. На покрытом узором ребре виднеется неплохих размеров трещина — художник съеживается от наступившей боли, — не советую мне дерзить.       Отростки двигаются всё более активно, и защитнику думается, что, возможно, не всё так плохо — участь быть изнасилованным не слишком милая для него, но это и не конец света. Будто по щелчку, вокруг одного из векторов формируется тëмная, как чернила, магия. Кошмар даже выглядит слегка удивленным. Наверное, думает, каков же хранитель на самом деле извращенец. Инк не отрицает, хотя и сам несколько опешил от столь быстрой реакции своего организма.       Всë таки, отросток грубо толкается внутрь, и защитник морщится: немного больно. И пытается расслабиться, прикрыв глазницы, смотрит на лорда: тот стоит и всë так же с интересом глядит в ответ, будто художник какой-то экспонат в музее. Музее художественных искусств, а-ха. Сам же смеясь собственной мысленной шутки, как если бы его не пытались сейчас, вроде как, насиловать. Да и какая разница?       Толчки внутри становятся более напористыми, и защитник чувствует, что в него входит всё больше, с каждым движением растягивая; Инк глотает очередную порцию негатива, давя в ней стон. По костям стал стекать холодный пот, и он слегка извивается в хватке векторов, ещë больше трясь об них всех телом. Склизко, влажно, жарко. Хорошо.       Инк чувствует, как его самого будто сжимают в удушающие тиски; Разум затмевают хлюпающие звуки, будто исходящие отовсюду из-за эха. Зрачки «размывались» как и само зрение, оставляя только тёмные пятна, сливающиеся в единую кашу, и в итоге перед глазницами будто был сплошной чёрный цвет, как если бы он ничего не видел. В уголках выступили слёзы, и художник всхлипнул от ощущения вектора глубоко внутри себя.       Голова кружится — разноцветные огни на пару секунд пропадают — и Инк морщится, невольно прикусывая отросток у себя во рту, отчего тот дëргается, заходя глубже, заставляя его откровенно давиться и пытаться как-то хватать воздух. Все мысли будто были выжжены ощущениями — неприятно и чертовски хорошо одновременно. Художника не спрашивали о его состоянии, боли, удовольствии, не давали продыху, наоборот всё более извиваясь и заполняя, и защитник уже не знал, сколько векторов находится в нём и находится ли вообще, он отдавался этому болоту чувств и тонул в нём с головой.       В череп будто ударила молния — Инк изливается, сжимаясь, и обессилено падает на пол, будучи отпущенным, но фантомные ощущения присутствия векторов не оставляли его несколько секунд. Его трясёт, и художник жадно глотает воздух, одновременно кашляя. Зрение потихоньку фокусируется, и защитника чуть не рвёт, но он резко сжимает зубы и глотает поток чернил, сдерживаясь, и снова судорожно дышит, широко открыв рот. Влажное ощущение, покрывающее почти все кости, было мерзким, но сейчас художника это не слишком волновало.       А Найтмер смотрит… И подходит, касаясь холодной ладонью опустившегося черепа. Защитник поднимает взгляд. На казалось бы безэмоциональном лице Кошмара прослеживается усмешка — похоже, Инк выглядит что ни на есть жалко перед ним.       Художник улыбнулся в ответ Кошмару — мысли прояснились, и в его черепушке их пролетело достаточно перед тем, как сказать:       — Может, будем сотрудничать на постоянной основе?