Сказка о зле,
которое никогда не было добром
и никогда им не станет,
потому что добрыми бывают только
люди,
а боги остаются вне
разделения на чёрное и белое.
Розовое солнце поднималось над столицей, и бегущая далеко внизу река, несущая свои воды с востока на запад, окрашивалась чистой медью медленно, будто иссохшей дрожащей рукой кто-то столь же старый, что и это солнце, заливал её из большого чана прямо от далёкого горизонта. Свет тронул мягкие золотистые волосы, забранные в мелкие косички, бросился в залу потоками, заливая сверкающие стены, и разбился брызгами о полированный пол. — Джадис, Джадис! — детский голосок звоном тысячи колокольчиков разнёсся под громадными мраморными сводами. Юноша, опустив светлые ресницы, обернулся. — Джадис! Брат! — второе солнце, куда более маленькое и встрёпанное, тряхнув медными кудрями, подскочило к нему и закружилось, отбивая каблучками птичий перестук по ледяному мрамору, теплеющему под ласками небесного светила. — Я красивая, брат? — Красивая, — согласился юноша, прислоняясь к высоким выточенным из камня перилам балкона. Второе солнце закружилось быстрее, и пышные юбки цвета размякшей от дождей густой травы в лесах вокруг городских полей взметнулись ворохом искр. Солнце в чистой дворцовой белизне казалось слишком ярким и затмевало даже гигантское розовое светило блеском своей широкой улыбки. — Я красивее тебя? — хитрые изумрудные глаза блеснули из-под ярких всполохов пышной шевелюры. — Красивее всех? — Ты красивее солнца, — улыбнулся в ответ Джадис. — А нет ничего краше солнца этом мире. — Но есть ещё наши луны и Голубая звезда! — маленькое солнце грозно подбоченилось. А потом решило: — Мама тоже красивая, и ты, но я красивее вас. Значит, мама — Голубая звезда, а ты — луны! Хорошо? Джадис согласно кивнул. Он был совершенно не против быть лунами, если его мать была назначена великим спутником солнца, а само солнце назвалось его младшей сестрой. — Ты перебудила весь дворец. И правда солнце, — губы юноши искривила усмешка. — Если ты встаёшь, больше никто не смеет спать, — сестра радостно покивала головой. — Идём, скоро завтрак. Нужно возздать почести предкам, чтобы их сон был вечен и безмятежен. — Он и так будет! — фыркнуло солнце. — Куда они денутся, заклятья же нерушимы! Джадис пожал плечами, в молчании направляясь через залу к кованным дверям в башню, где покоились их деды и прадеды, восходящие корнями к великой Лилит, первой жене Адама, и древним великанам, что теперь горами высились над морем Чарна. Недовольное маленькое солнце всё же последовало за ним. Лично он всегда считал, что всё имеет свой конец, а любой конец всегда является началом.***
Кольцо на пальце грело, и Джадис не мог оторвать глаз от золотой виноградной лозы, будто ожившей и источающей аромат свежих листьев. Казалось, если бы подул лёгкий ветерок, под затрепетавшими листьями открылись бы крупные гроздья сочных солнечных плодов. Круглое большое солнце, сползающее к своему ежедневному закату, благосклонно отбрасывало на золото свои щедрые лучи. Блики попадали на лоснящуюся шерсть, заползали игриво в янтарные глаза, и золотистые ресницы тут же прикрывались. Не выдержав, Джадис разразился хохотом, поднявшимся в кроны сосен-великанов и отдавшимся там порывом ледяного влажного ветра. — Этот подарок обернётся для тебя пыткой, — пообещал колдун, обнажая ровные белые зубы. Аслан, продемонстрировав в ответ клыки, клокочуще рассмеялся тоже. Не остался в долгу: — Разумеется. Ведь оно для помолвки с тобой. — Поверить не могу, что всё же обставил сестру, — Джадис откинулся назад, встряхнув уже выцветающими волосами. Совсем скоро из золотых они станут светлыми, почти белыми, а шерсть и вовсе из палевой уже сделалась белой, когда он в последний раз бродил по лесам в своей излюбленной форме. — Её помолвка только завтра. Я и не надеялся, что ты вернёшься в эту луну. — Когда твои родители дадут согласие, — чуть менее урчащим голосом начал Аслан, и Джадис, даже не открывая глаз, мог понять, что через секунду его бледная ладонь окажется в уже человеческой горячей руке, — я хочу сделать тебе ещё подарок. Ты хочешь чего-то? — А что ты можешь мне дать? — смежив веки, Джадис хитро улыбнулся. Аслан покорно ответил, прикоснувшись к его пальцам губами: — Всё, что пожелаешь, принц. Джадис, распахнув блестящие зелёные глаза, развернулся к нему и прошептал с прохладным энтузиазмом: — Я хочу целый мир, который будет только нашим. Подари мне мир! А после снова залился смехом, дивясь, как от его шутки посерьёзнел Аслан, и птицы, потревоженные его игривой радостью, взлетели высоко вверх и понеслись от солнца навстречу поднимающимся лунам Чарна.***
— Свадьба принцессы уже завтра, господин, — увещевал слуга. — Вам следует выспаться и вернуться к утру, ваша сестра… — Она моя сестра чуть больше, чем ваша принцесса, и я уверен, она простит мне опоздание, — отмахнулся Джадис, застёгивая камзол. Тихая ночь, озарённая двумя крупными половинами и одной полной луной, шепталась шорохами в речных зарослях камышей и урчала перещёлкиванием всполошенных шагами цикад. Под сапогами хлюпала влага, и Джадис, пробираясь мимо домиков по набережной, выскользнул, наконец, из города. Ноги сменились мягкими лапами, и в зарослях тяжёлых, качающих на ветру крупными головками колосов запестрела белым пятном пушистая шерсть. Земля летела под животом, проносились мимо резные мостики с одного берега реки на другой, и вскоре почти бескрайнее дворцовое поле сменил густой лес. Лев, благостно помахивающий хвостом, повалился на бок, подставляя живот, когда крупный белоснежный волк спрыгнул прямо ему на спину с высокой коряги в навершии оврага. Земли Чарна, насытившиеся энергией за древностью веков и хранящие покой своих ушедших владык, спящих в башне дворца, дышали яркой радостью принца в безумной пляске теней и отблесков ярких глаз. — И где же мой обещанный подарок? — волк, припав на передние лапы, обернулся сидящим на земле юношей с водопадом светлых волос, стекающих вниз по спине мелкими колосками. — Всё готово, мой принц, — довольно проурчал развалившийся на покрывале опавших иголок лев. — Я покажу, если ты позволишь. Джадис милостиво махнул рукой, с интересом наблюдая и помня собственные слова, сказанные полдюжины лет назад. Конечно, он не смел сомневаться в силе назначенного ему судьбой жениха, но в родном Чарне ему было вполне уютно, хоть мир и доживал свои последние столетия. Аслан, безусловно, шутит. За шесть лет даже силы Голубой звезды не хватило бы, чтобы создать мир, и это было во власти, разве что, богов с далёких лун. Аслан, выпрямившись, облизнул громадную пасть широким языком, а после гулко зарычал, и рычание это прошило, как показалось принцу, весь старый замшелый лес Чарна уколом тонкой иглы, и теперь пространство сдувалось в получившуюся крохотную дырочку, утопая краями всё глубже. Джадис предусмотрительно вытянул руку и огладил рукой кривую сосну, к которой Аслан стоял ближе, и приник к гриве льва, для надёжности ухватившись руками. В разошедшейся коре векового дерева зияло глубокое дупло, внутри которого стояла кромешная темнота. — Он ещё спит, — пояснил Аслан на недоумённый взгляд. — Когда он понадобится тебе, я разбужу его, и он будет только нашим. Таким, как ты захочешь. — Ты сумасшедший! — восхищённо выдохнул Джадис, запуская руку глубоко в дупло и чувствуя прохладный ветерок и запах пустоты, такой чистой, что сомнений в новизне мира не оставалось. Такая ощущалась в Лесу-между-мирами, когда Джадис, неосторожно оступившийся там, провалился в один из глубоких бочагов под мхом, где, должно быть, ещё не было никакого мира и никакого пруда, в этот мир утягивающего. Янтарные глаза, полные любви и обожания, смотрели на него из-под густых львиных бровей.***
Джадис нахмурился. Сестра смотрела на солнце с ненавистью, какая никогда ещё не селилась в её весёлых глазах. Они были старше ещё на дюжину лет, и из той девчушки-солнца, которая пела громкие песни, заставлявшие трескаться дворцовый мрамор, остались лишь медные кудри, и те потускнели. Глубокие зелёные глаза больше не горели ничем, кроме проявляющейся всё чаще злобы. — Оно угаснет не при нас, — мягко сказал Джадис, укладывая ладонь на худое девичье плечо, стыком костей торчащее под кожей и оборками строгого платья идеальной белизны. Оно не шло ей. — И с лунами вряд ли что-то сделается. — Не при нас, так при моих детях, — фыркнула сестра, сильнее поджимая и без того выгоревшие за годы и иссохшие в тугую полоску губы. — При моих внуках. Сколько ещё продержится? Скоро всё небо закроет! Солнце Чарна и правда было огромным, а Голубая звезда с каждой неделей становилась всё меньше и бледнее, отдаляясь от него по небосклону, будто грозилась стать четвёртой луной. — Ты ведь знаешь, наш мир питают люди, — Джадис выдавил улыбку, но она увяла под взглядом сестры. — Ты и твой муж, твои подданные. Мама оставила тебя королевой, она верила в тебя. В то, что ты поддержишь этот мир. — Я? — губы сестры искривились в неприятной гримасе. — Это только твоё место и твоя ноша, Джадис. Джадис вздохнул. Она уже очень давно не называла его братом. С тех пор, как после кончины отца мама отошла в мир иной, а сестра заняла трон Чарна, оставив подле себя своего мужа, небо потускнело, как и глаза маленького солнца. Больше Джадис не мог так её звать. Пусть одно солнце Чарна ещё не должно было погаснуть, второе, маленькое и им отчаянно любимое, угасало на глазах, пока, наконец, не померкло, сделавшись обыкновенной королевой с широкой седой прядью от правого виска. Король подступил к ним неслышно, обвил руками исхудавшее и побледневшее тело жены и, оттеснив застрявшего в своём титуле по воле матери принца, заворковал ласково: — Не вини брата, моя радость, — сестра скривилась ещё пуще, но рук его с себя не сбросила. — Он прав, королева, как и народ, всегда верила в тебя. Мы поддержим этот мир, а наши дети поддержат наше дело. — Наши дети, — голос сестры звучит горько. — Хочешь обречь их на это? Хочешь, чтобы они тоже тащили это бесполезное, умирающее животное, в котором едва хватает сил, чтобы поднимать над собой солнце каждый день, всё дальше и дальше? Хочешь, чтобы и они испытали это отчаяние? Зять оскалился в показно ласковой улыбке, и Джадис испытал нестерпимое желание сжать покрепче пальцы на его горле и не разжимать, пока гибельная, гнилая жизнь не растворится в воздухе, отделившись от его здорового молодого тела. Сестра бросила на него тусклый взгляд и прикрыла глаза, скорбно умолкнув. Энергии её, которая всегда била ключом, их любимому Чарну уже не хватало. Джадис, нахмурившись сильнее, так, что между бровей и него пролегла глубокая складка, слегка поклонился королевской чете и направился к дверям, не став наблюдать, как всходит болезненно большое, воспалённое солнце их родного мира. В башне, где покоились предки, солнца не было видно. Лицо матери, навсегда запечатлевшее грустную прощальную улыбку и усталость, освещали лишь свечи, расставленные на мраморных ножках, растущих из пола словно тоненькие деревца. Коснувшись бледной руки, Джадис подавил вздох. Кожа была холодной, хоть здесь и было душно, а чад от свечей под самым потолком клубился грозовой тучей. Прогнав его злым сквозняком, принц поёжился. Кольцо, нежно обхватывающее палец виноградной лозой, потеплело, и на лицо забралась непрошенная улыбка. Аслан снова был здесь, а значит, мир Чарна был ещё очень далёк от полного затухания.***
Сестра лежала рядом с матерью, в одном из своих давно забытых ярких платьев такая же прекрасная и безжизненная, как и предки в парадных траурных одеждах. Зелень красила её лицо всё так же, как и в годы ушедшей так быстро юности, и Джадис бережно расправил снова налившиеся светом локоны. Она так давное не надевала это платье… Лучше случая было и не найти. Сестра улыбалась блаженно, и улыбка эта делала не такой горькой глубокую скорбь, терзающую сердце принца. Она ушла сама, не сказав и слова. Одним утром просто села у ног матери, чтобы отдать почтение предкам, и оставалась сидеть так, даже когда Джадис ушёл к завтраку. Когда он поднимался в башню после ужина, сердце его уже было не на месте. Сестру не было видно весь день, и он, в отличие от её мужа, был полон смятения и надеялся обрести рядом с матерью покой и спокойно уснуть ночью, чтобы утром найти любимую девочку в добром здравии где-нибудь в библиотеке. Нашёл вечером. Она лежала спокойно, будто спала, на одной из свободных мраморных плит, и пальцы её спадали безжизненно с той стороны, где у её бока спала таким же вечным сном их мать, будто они тянулись друг к другу в последние секунды и даже держались за руки. Она была счастлива, потому что знала, что теперь будет свободна от бремени, никогда ей не предназначавшегося. И она стала свободна, как и все их предки, уставшие питать и поддерживать Чарн. Она была счастлива и потому что знала — не оставив после себя потомства, она забрала у давно ушедшего в глубокую старость Чарна последние века выживания. Поддерживать его теперь было некому, и последняя дочь Лилит лежала перед последним принцем, такая же прекрасная, как и в юности. Мир, который она когда-то любила от мелкой кочки до лун и прекрасного солнца, а после ненавидела в той же степени, наконец, обрёл возможность так же спокойно уйти на покой, растворившись в потоке времени. Прикрыв окончательно потухшие глаза недрогнувшей рукой, Джадис вышел из башни, плотно захлопнув за собой дверь. Стоило принести мужу почившей королевы её последний привет. Разумеется, Джадис ожидал чего угодно, кроме радости и последующего обвинения в убийстве королевы. Стража хлынула к нему, но была без особых усилий сбита с ног верными слугами. Война, развязанная на злобе и поддержанная принцем лишь из съедающего горя продлилась больше года. Наконец, вернувшись в замок после гибели большинства его старых друзей, Джадис предстал перед довольным своей мнимой победой королём. Кривой оскал заставил, взяв себя в руки, сморгнуть с глаз кровавую пелену. — Она умерла, — напомнил он, указывая вверх, туда, где высилась башня. — Давно пора было, — пожал плечами король. Джадис сглотнул зародившееся в груди рычание. — Она совсем угасла, ты же сам видел. Не справилась, бедняжка. Выходит, ошиблась ваша матушка. — Мама никогда не ошибалась. Ты должен был поддерживать жену, быть для неё опорой. А ты мог только петь ей свои сладкие песни и успокаивать не в срок, отвлекая от принятия важных решений. — Хочешь сказать, я виноват? — король ухмыльнулся. — В том, что она оказалась слабее, чем её все считали? Или в том, что сколько-то веков назад твои предки так провинились перед богами, что их наказали и они вынуждены были из поколения в поколение нести на себе это бремя — поддержание мира? Или, может, я виноват в том, что наш мир состарился? Нет, дорогой названный брат. Если и есть чья-то вина в том, что твоя сестра так безвременно, по-твоему, нас покинула, то только её и, совсем немного, твоя. — Ты знал, на что идёшь, когда делал её своей женой. Ты ведь любил её, — Джадис покачал головой. Король выставил перед собой кулак с одним предупреждающе отогнутым пальцем, высказал со злобой: — Я любил её такой, какая она была, а в последние годы она стала лишь бледной себя тенью! И таким её сделал ты! Что тебе мешало воспротивиться решению матери? — Ты взял её в жёны, уже зная, что наша семья не только правит Чарном, но и поддерживает его благополучие, — повторил Джадис, наступая. — Не-ет, — как-то жалко, протяжно простонал король. — Я знал, что ты старший, я думал, ты станешь королём и сдохнешь, а мы станем жить спокойно, как жили до появления этого громадного красного солнца! Бледные руки сомкнулись на задрожавшей липкой шее, и под пальцами Джадис почувствовал звучный хруст позвонков. В изумрудных глазах стоял лесной холод.***
Голоса — юные, тонкие, но разные — слышались будто через толщу воды. Джадис спал спокойно, не силясь уцепиться за них сознанием. Он слышал их давно, уже почти сто ударов сердца, но безразличие чар окутывало тёплым одеялом. После смерти королей людской народ Чарна вырубает леса, чтобы строить баррикады и воевать за власть, уничтожает животных, чтобы одеваться в их шкуры и есть до отвала, и пьёт из рек, омывая в них же грязные тела. Солнце Чарна становится таким большим, что Голубая звезда, зажатая между горизонтом и его светилом, уже не тянет его к закату, и вечный день изнуряет избитых войной горожан. Джадис наблюдает, как гибнут города, с горечью. Леса и поля, испещрённые дырами оружия, ему жаль значительно больше. Мрамор дворца гниёт, и крыша кое-где уже осыпается, когда он, устав не хуже своей покойной сестры, спускается в столицу и идёт по площади под крики по-детски восторженной толпы, мечтающей то ли убить его, как возможного короля, то ли посадить на трон, не понимающей, что ни то, ни другое уже невозможно. Кажется, они пустили слухи, что он сам убил свою сестру. То, что он убил короля, к несчастью, абсолютная правда, но Джадис не испытывает из-за этого никаких мук совести. Развязанная же после этого гражданская война… Слуги королей пытались уничтожить восставшую оппозицию, но это привело лишь к ускорившемуся разрушению. Ведь Чарн питает не только королевская чета, но и люди. За знание Страшного слова он заплатил не менее страшную цену. Когда оно было произнесено, Чарн стал так же чист, как был, когда мама ещё была жива, а сестра — юна, прекрасна и добра. Не было в нём больше ни съедающей злобы, ни горечи, ни зависти, ни жажды власти. Джадис остался совершенно один среди пустых домов. Разумеется, уйти самому из такого мира, к тому же, после произнесения Слова было крайне сложно — ему бы не хватило сил даже на то, чтобы пробраться в Лес-между-мирами. Возвращение во дворец было неминуемо. Джадис плотно закрыл двери в покои сестры и проверил, затворены ли окна в покоях матери, чтобы пыль не набилась и не испортила прекрасных картин её кисти. Поднявшись в башню, он коснулся ещё тёплого колокола, не звонившего так давно, что стальной шнур, держащий его, уже успел покрыться землёй. Плита рядом была ледяной и сильно холодила спину. Джадис с сожалением подумал, что в последние минуты своей жизни сестра наверняка замерзала, одёргивая рукава своего платья. Он повернул к ней голову, вгляделся в безмятежное лицо, а после — в профиль любимой матери, и вывел в воздухе замысловатую руну. Черчение знаков на плите далось легко, как и заклинание, которое он знал едва ли не с рождения. Колокол качнулся, тихо скрипнув, и Джадис прикрыл глаза. А сейчас этот же звук он слышал снова. Звук колокола, переплетающийся с юным щебетанием голосов. Звон нарастал, и Джадис прочувствовал, как замок трогает дрожь, с каждой секундой становящаяся всё более сильной. Когда из потолка откуда-то слева выпал крупный кусок мрамора, его глаза уже снова были открыты. Всё затихло, стоило ему сделать полной грудью первый вдох. — Ну что, доволен? — раздалось справа, и принца на секунду коснулось лёгкое облегчение: было бы досадно, если бы потолок обвалился прямо на головы разбудивших его существ. — Ладно, всё уже кончилось, — ответил на явную досаду и злость первого голоса второй, кажется, юношеский. Джадис улыбнулся непослушными губами и медленно поднялся. Поведя шеей, он оглядел башню. Предки всё также покоились на своих местах, но, к его удивлению, он совершенно не обнаружил половину стены! Потолок держался на несущих балках и кусках мрамора, вниз вели обломки лестницы, а мрамор грозил раскрошиться в пыль от единого неосторожного движения. Неудивительно, что вывалился кусок потолка. Сколько же всё-таки лет прошло? — Кто пробудил меня? Кто разрушил чары? — он сполз с плиты и уверенно шагнул вперёд, с радостью ощущая, как ноги наливаются кровью. Дети (а перед ним стояли не кто иные как обычные человеческие дети), замершие перепуганными мухами в паутине паука, в ужасе уставились на него, и он, передумав подходить, остановился. — Кажется, это я, — пролепетал мальчик. — Ты! — Джадис положил на плечо дрожащего ребёнка ладонь. — Ты? Но ты же дитя, обыкновенный мальчишка! В твоих жилах нет ни королевской, ни даже благородной крови. Как ты осмелился проникнуть в этот дом? — Мы из другого мира сюда попали. Волшебным способом, — подала голос девочка. — Это правда? — тут же спросил Джадис у мальчика. — Правда, — отвечал он. Принц нахмурился, цепкими пальцами ухватив перепуганное дитя за подбородок. — Ты не волшебник, — заключил он через несколько мгновений, — на твоем лице нет знака чародеев. Тебя принесло сюда чужое волшебство. — Мой дядя Эндрю волшебник, — пробормотал ребёнок. И тут где-то совсем рядом зашуршало, заскрипело, затрещало, раздался грохот падающих камней, и пол закачался. Джадис, обернувшись, в последний раз взглянул на прекрасное лицо сестры, мысленно простился с матерью и потянулся к до этого дующейся в отдалении девчонке. — Здесь смертельно опасно, — сказал он спокойно. — Весь дворец скоро рухнет, и мы погибнем в развалинах. Вперед, — не успела девочка опомниться, как её левую руку уже сжимала другая рука, куда крупнее и сильнее, чем её собственная. Хмурая девочка явно не прониклась к нему доверием, в отличие от легкомысленного мальчишки, и Джадис, мысленно ощерившись, чтобы слегка приоткрыть глаза и мальчишке, пространно сообщил, указывая по дороге на развалины, на глазах превращающиеся в каменную пыль: — Вот дверь в подземелье. А вот проход в главную камеру пыток. Тут был старый пиршественный зал, куда мой прадед пригласил как-то раз семьсот дворян, и перебил их прежде, чем они приступили к ужину. Они были виновны в мятежных мыслях. Мальчика откровение не впечатлило, и Джадис ужаснулся, в каком же мире воспитывают таких доверчивых детей. Наконец они дошли до самой высокой и просторной залы с дверями в дальнем конце. Мальчик вслух предположил, что здесь раньше был главный вход в замок, и он был совершенно прав. Двери, разумеется, были закрыты. Джадис снова покосился на забавное дитя, правую руку которого он сжимал своей левой, и под его тяжёлым взглядом двери за дальнейшей ненадобностью просто разлетелись в клочья. Мальчик восхищённо присвистнул. — Обладает ли твой повелитель, твой дядя-чародей, моим могуществом? — он чуть крепче сжал тонкое запястье. — Я ещё узнаю об этом. А ты тем временем помни. Вот что я делаю с теми, кто стоит на моем пути. И снова мальчишка был скорее впечатлён, чем напуган. Джадис шагнул на площадку перед главным входом и вгляделся в зияющую вокруг пустоту. В лицо дул холодный, затхлый ветер. С высокой террасы открывался удивительный вид. Далеко внизу над горизонтом висело почти багровое солнце. Это было умирающее солнце, усталое от долгого взгляда на этот мир. Слева от солнца, чуть повыше его, сверкала огромная одинокая звезда. Кроме этой зловещей пары, в темном небе не было больше ничего, луны исчезли, и Джадис, устало вздохнув, вспомнил старый разговор с сестрой. Мама и сестра оставались здесь, в Чарне. А ему, во время сна наполнившемуся энергией, пора было уходить. После его ухода… Питать мир будет совсем некому. Всё рухнет. Как и мечтала сестра. Скелеты домов, как и изломанный временем мрамор замка, отбрасывали удушливые тени на алую пыль и давно пересохшую реку. И только башня предков стояла над руинами и выгоревшей землёй последним остовом, который тоже осыпался на глазах. — Запомните, ибо никому больше не доведется этого увидеть, — он усмехнулся. — Таким был Чарн, великий град, столица Короля Королей, чудо этого света, а может быть, и всех остальных, перед своей гибелью. Есть ли у твоего дяди столь богатые владения? — Нет, — ответил мальчик, и Джадис знал, что он не врёт. Интересно, всё же, откуда эти дети? Но сперва ему нужно выбраться из этого мира. Им всем, на самом деле. Сил бы хватило… — Ныне здесь царит молчание, — он мечтательно улыбнулся, на миг погрузившись в воспоминания. — Я стоял здесь, когда воздух был полон звуками, что издавал Чарн. Здесь грохотали шаги и скрипели колеса, щелкали бичи и стенали невольники, гремели колесницы и барабанный бой возвещал жертвоприношения в храмах. Журчали ручьи, шумел лес и пели песни дикие волки. Я стоял здесь перед гибелью мира, когда со всех улиц раздавался боевой клич и кровь струилась рекою… И сразу, в единый миг, по слову одного человека всё осыпалось пылью. Голос мальчика вдруг ослаб, когда он опасливо спросил: — И кто же этот человек? — Я, — равнодушно ответил Джадис. Он не стал упоминать ни о своей сестре, ни о её муже-предателе. Дети стояли молча, дрожа от холода. — Что это за слово такое было? — осведомился после мальчик. Джадис, горько улыбнувшись, покачал головой. — Не спрашивай о тайне тайн, — сказала он. — Великие властелины нашего народа испокон веков знали, что есть слово, и есть обряд, которые убьют всё живое в мире, кроме самого чародея. Но древние короли были слабы и мягкосердечны, да и те, кто всходил на трон вслед за ними, никогда даже не пытались узнать этого слова. Но я узнал его в одном тайном месте, и заплатил за это знание страшной ценой. И я молчал, пока меня не заставили. Я сражался до конца, всем, что было в моей власти. Кровь рекой лилась из жил моих врагов… Он услышал, как девочка чётко пробормотала: — Что за скотина, — и улыбнулся шире, продолжая: — Последнее великое сражение шло три дня здесь, в Чарне. И все три дня я созерцал его с этой террасы. Я молчал, покуда не погиб мой последний солдат, покуда разбойники не поднялись до середины этой лестницы, ведущей из города к дворцу. Я дождался, когда мы стали лицом к лицу, когда они, сверкая своими злобными глазами, заорали: «Победа!». И тогда я спустился в город. И уста мои произнесли Страшное Слово. И спустя мгновение я остался единственным живым существом под этим солнцем. — А как же люди? — вот теперь мальчик испугался. Чудно, будет наукой… Не всё, что блестит, золото. Не всё, что улыбается, дóбро. — Простые люди! — возмутилась девочка. — Которые вам никакого зла не сделали. И женщины, и дети, и звери… Джадис взирал на неё с равнодушием, даже не думая пускаться в объяснения. Детский ум ещё не способен был понять, что таких к тому моменту в Чарне уже не осталось. — Не повезло же им, однако, — сказал мальчик. — Что же вы сделали потом? — Всем своим волшебством заколдовал тот зал, где покоятся мои предки. Сила этих заклинаний погрузила меня в сон среди них, чтобы я не нуждался ни в тепле, ни в пище, покуда, будь то хоть через тысячу лет, не пришел бы кто-то, дабы разбудить меня звоном колокола. — А солнце у вас такое из-за Страшного Слова? — спросил вдруг мальчик, указывая куда-то в небо. Это было, в сущности, сейчас не важно, куда именно, ведь сложно было найти уголок неба, не занятый громадным тёмным солнцем. — Какое, мальчик? — вздохнул Джадис, не желая даже поднимать взор на старую звезду. — Такое большое, багровое и холодное! Вместо ответа Джадис задал встречный вопрос: — Что за солнце сияет в вашем мире, мальчик? — Оно поменьше и пожелтее. И гораздо жарче! Джадис мог представить это лишь по тому солнцу, что, вечно молодое, висело в Лесу-между-мирами. — Значит, ваш мир моложе, — заключил он, а после, кинув последний взгляд на разрушающийся город, произнёс, отпуская руку мальчика: — Что ж, пошли. Здесь холодно, здесь настает конец всех веков… — Куда пошли? — хором спросили дети. — Куда? — приподнял бровь Джадис. — В ваш мир, конечно же. Дети в ужасе переглянулись. Джадис мягко улыбнулся им, но в глазах его горел нехороший огонь. Девочка проницательно невзлюбила его с первого взгляда, но даже мальчик, выслушав историю, не испытывал никакого желания продолжать их знакомство. И принц отлично знал, что теперь стал последним, кого они хотят видеть у себя в гостях, но обманом попасть в их мир было бы ещё более подло. Предки не простили бы ему такого разврата. — Н-н-наш мир, — пробормотал мальчик, краснея, — я… я думал, вы туда не хотите… — Но зачем же вы явились, разве не забрать меня с собою? — ласково осведомился Джадис, снова беря его за руку. — Вам не понравится наш мир, — протараторил мальчик. — Точно, Полли? Там скучно, и смотреть не на что! — Никто вас на трон там не пустит! — уверенно заявила девочка. Джадис улыбнулся шире. — Возможно, ты страшишься своего родича, — предположил. — Но если он выскажет мне должное почтение, я сохраню ему и жизнь, и трон. Я прихожу не для схватки с ним. Должно быть, он великий чародей, если сумел послать вас сюда. Правит ли он всем твоим миром или только частью? — Он вообще никакой не король, — ответил мальчик, и Джадис услышал в его голосе презрение. Кажется, к дяде он не питал пламенной любви. Девочка, толкнув друга — или брата, Джадис не мог понять, единой ли они крови — с силой потянула свою руку из его хватки. Мир закружился вокруг них, в уши било отчаянное «Пустите», но Джадис так и не разжал пальцы, в охапку ухватив чужие волосы только крепче. Ему крайне необходимо было попасть в Лес-между-мирами.***
Пение было прекрасным. Джадис наблюдал за детьми из тьмы, торопливо скрывшись, едва кольцо на его руке стало отдавать знакомым теплом. Он не ожидал вскоре увидеть Аслана снова, ведь тот в их последнюю встречу обещался пропасть едва ли не на сотню лет. Лев, выйдя вперёд, лишь раз повернул голову, а после стал слушать взбудораженный рассказ перепуганных детей, игнорируя вопли их мерзкого дядюшки. Джадис нацелил было на него взор, чтобы заткнуть навсегда и избавить, заодно, детей от дальнейших проблем и глупостей вроде путешествий между мирами, но тут Аслан зарычал, и Джадис смог глядеть только на него. Шкура могущественного зверя окрасилась золотыми лучами нежного, совсем юного солнца, и Джадис ощутил, как ползёт энергия, как вспыхивают звёзды, и как с восхищением на песню отзывается вся сущность нового мира. Аслан пел их песню, которую когда-то со стаей своих верных слуг ночами Джадис не уставал исполнять лунам Чарна, воздавая благодарности за силу. Когда Аслан, распахнув пасть, стал исполнять вторую часть, Джадис тихо напел мотив вместе с ним, прижав к нёбу язык и вливая через глотку собственную силу. Ласковый шелест травы затопил слух, и под руки нежно ткнулись молодые сосновые веточки. За ними пришло тепло знакомой волчьей шерсти, и Джадис, не опуская глаз, назвал короткое имя: — Могрим. Когда-то так звали его доброго друга, верного соратника его матери. Убитый ищейками короля, он тлел в земле под пожарищами лесов Чарна, и Джадис чувствовал, что обязан вернуть долг хотя бы его доброму имени. Волк смотрел на прекрасного юношу над собой с удивлением, но, стоило Аслану, закончив пение, опалить леса своим дыханием, Джадис повелительно взмахнул рукой, и волк, интуитивно повиновавшись, поднялся на задние лапы. Статный высокий мужчина, напоминающий скалу, сдвинул густые брови и осмотрел себя, ощупывая сероватую кожу. Коснулся длинных распущенных волос, отреза ткани на бёдрах, провёл ладонями по груди. — Это моё имя? — уточнил, припомнив слово, которое услышал первым в своей жизни. Джадис благосклонно кивнул. — Если тебе оно по душе. Волк задумался, и работа мысли забавно отразилась на его грубом лице. После он кивнул. Джадис огляделся, оставив волка исследовать себя и одно из своих едва созданных тел, и медленно двинулся вглубь леса, подальше от места, где слышался звонкий голосок Полли. Дети явно не были бы рады сейчас увидеть его. Аслан объяснял им что-то про злобу. Этот мир, подаренный ему много лет назад в честь помолвки, получился у Аслана очень неплохим.***
Джадис покрутил в голове эту мысль и с раздражением отбросил в самый дальний уголок сознания. Чёрт его дёрнул размышлять о прошлом? Маленький сын Адама, дрожащий от холода, на короткий миг заставил испытать жалость. Могрим брезгливо пихнул его лапой и зарычал, но Джадис щёлкнул пальцами, и волк тут же плавно отступил в тень вымерзшего мёртвого леса. Джадис опустился на камень, застеленный шкурами, и, отослав от себя подальше гномов — никогда он не любил этот народ, но их верность и озлобленность иногда поражали — потянул из кубка давно остывший чай, крепко пахнущий алкоголем. Такой, на меду, варили нимфы, когда их ещё можно было часто увидеть в лесах. — Вот видишь, дитя, — он пожал плечами. — Так или иначе всё возвращается. Добро, зло… Предательство возвращается стократ сильнее, можешь это запомнить, если ещё не выучил урок. — Я никого не предавал! — просипел Эдмунд. — О чём вы вообще говорите?! — Подумай сам, — жестко продолжил Джадис, игнорируя то, что его так вероломно прервали. — Ты предал сестёр, которые тебя любили, и брата, который о тебе заботился, за — о, какой ужас! — простые сладости. И что же теперь, мой милый мальчик? Ты здесь, а они там, в тепле. Герои. Спасают мир. Ты мог быть среди них. Но ты предал их и едва не убил… Даже жаль немного. Джадис помешал тягучую жидкость в стакане тонким указательным пальцем. Сперва ему послышалось, но после он, подняв глаза и обратив, наконец, взор на ребёнка, с долей удивления понял, что действительно слышит всхлипы. Короткие, жалобные, прерывающиеся всхлипы. Джадис почувствовал, как гнётся всё внутри, как плавится от отвращения. Захотелось ударить мальчишку по лицу, но он сдержался — вставать и подходить для этого было бы пустой тратой сил. — И ты смеешь плакать? — Джадис дико усмехнулся. — Сперва мне ещё казалось, что в тебе есть хоть проблески сознания. Теперь вижу, ошибался. Ты полный глупец. Такие, как ты, не достойны жизни. Но ничего, не переживай. Совсем скоро ты умрёшь. Когда в лагерь ворвались существа, наполненные силой и гневом, Джадис был слишком занят приготовлениями к осаде, чтобы заметить, а когда гномы, сгорая от ужаса, доложили ему обо всём, было уже поздно — Эдмунд был похищен и возвращён к тем, чьё доверие так вероломно подорвал.***
Аслан наблюдал за приготовлениями к сражению с тяжёлым сердцем — это Люси поняла сразу же, как увидела его. Лев был красив в свете восходящего жёлтого солнца, и она любовалась, гладя его гриву. — Колдун всегда таким был? — спросила она. — Таким злым… Лев, прикрывший было глаза, посмотрел на неё внимательно. Качнул косматой головой. — Ты многого не понимаешь, Люси, — Люси посмотрела на него с удивлением, и ей показалось, что Аслан улыбается ей, если, конечно, львы умели улыбаться. — Будь это злость, все мы были бы уже мертвы ещё до вашего появления. — Но что же это тогда? Аслан посмотрел на Люси ещё внимательнее. — Я думаю, он обижен, Люси, — признал он. Люси совсем растерялась. — Как это? На что же? Ведь это он здесь всё портит, и устроил вечную зиму тоже он! Аслан басисто рассмеялся. А после начал свой рассказ: — Когда-то, дитя, мы пришли в Нарнию вместе с твоим дядей и твоей тётей. Они тоже, несомненно, помнят Колдуна кровожадным монстром, но это не так. Много-много лет назад его собственный мир, его родной дом, был разрушен. Его предал член его семьи, близкий человек, и с тех самых пор он ненавидит предателей. — Эдмунд! — ахнула Люси. Аслан печально кивнул. И продолжил: — Но дело не только в нём. После гибели его дома Колдун надолго затаил в сердце злобу, но этот мир, Нарния, который я создал для него, помог ему излечиться. Девять славных веков Нарния процветала, и он жил здесь совершенно спокойно, в мире с существами. Когда я создавал Нарнию, мы условились, что от его души будет зависеть и благосостояние мира (так было в его родном доме, так он пожелал), он поддерживал порядок многие годы, незримо наблюдая. Остались ещё существа, которые помнят, как до столетней мерзлоты, до Зимы, Колдун ещё был милосерден. — Значит, он был хорошим? Но что же случилось? — воскликнула девочка. История взволновала её. Аслан, помолчав, снова взглянул на неё печальными янтарными глазами. — В этой зиме есть и моя вина, Люси, — сказал он. — Сердце Колдуна замёрзло по моей вине, а с ним и вся Нарния. Я ушёл, оставил его одного, разбередил старые шрамы, заставив его снова испытать предательство. Мы жили в союзе, в мире и согласии в Нарнии, но когда мне потребовалось уйти, бросить его, он не смог простить мне этого. И вот уже сотню лет он таит обиду, Люси. И дело здесь совсем не в злости. — Он тебя любил, да? — догадалась Люси, ещё не слишком хорошо понимающая в таких вещах. Аслан утвердительно проурчал что-то, глядя вдаль. — Но сейчас же наступает весна! — Потому что я здесь и могу управлять. Сердце Колдуна так же холодно. И мне жаль, что твой брат пострадал от этого. — Ты же помог спасти его, ты не виноват, — заверила Люси, поглаживая мягкую тёплую шерсть. А потом её озарила внезапная догадка, и она поспешила высказать предположение: — Аслан, но если он всё ещё обижен, значит, он всё ещё любит тебя! Аслан, рокочуще рассмеявшись, произнёс: — Не думаю, что это так, Люси. Я причинил ему большую боль. — Мама с папой тоже иногда ссорились, — вспомнив слова брата, поделилась Люси. — Но они очень любили друг друга и всегда мирились! — Твоим родителям очень повезло, — мягко заметил Аслан, не пожелав спорить. Люси глубоко задумалась. Ей хотелось хоть как-то помочь могучему льву, который, как ей казалось, страдал не только от беспокойства за свой народ, но и от разлуки. Люси была уверена, Аслан не стал бы говорить так, если бы ещё не питал привязанностей к озлобившемуся Колдуну.***
— Что ты желаешь мне сообщить, сын Земных Недр? — спросил Аслан. — Король Нарнии, Император Одиноких Островов просит ручательства в том, что он может без опасности для жизни прийти сюда и поговорить с вами о деле, в котором вы заинтересованы не меньше, чем он, — важно проговорил низенький страшный гном. — «Король Нарнии», как бы не так… — проворчал мистер Бобр. — Такого нахальства я еще… — Спокойно, Бобр, — оборвал Аслан, а после обратился к ожидающему с вредной улыбочкой гному: — Скажи своему повелителю, сын Земных Недр, что я ручаюсь за его безопасность, если он оставит свой волшебный жезл под тем большим дубом, прежде чем подойти сюда. Гном согласился на это, и леопарды пошли вместе с ним, чтобы проследить, будет ли выполнено это условие. — А вдруг он обратит леопардов в камень? — тут же шепнула Люси Питеру. — Все будет в порядке, — шепнул Питер ей в ответ. — Аслан не послал бы их, если бы не был уверен в их безопасности. Через несколько минут Колдун собственной персоной появился на вершине холма, пересёк поляну и стал перед Асланом. Люси внимательно осмотрела его и мысленно поразилась его красоте. Хоть от вида мужчины — он выглядел скорее как юноша — по спине побежали мурашки, а звери зарычали, припадая на передние лапы, Люси не могла не признать, что Колдун был очень красив. Странно было видеть эти два лика — золотистый и бледный как смерть — так близко друг от друга. Правда, отчего-то, как Люси заметила, прямо в глаза Аслану колдун не смотрел, как и лев, изящно избегающий чужого взгляда. — Среди вас есть предатель, Аслан, — удивительно спокойно объявил Колдун. Конечно, все, кто там были, поняли, что он имеет в виду Эдмунда. Питер, стоящий рядом с Люси, сдвинулся чуть в сторону, закрыв брата своим плечом. — Ну и что, — ответил Аслан, будто ему были совершенно безразличны слова Колдуна. — Его предательство было совершено по отношению к другим, а не к тебе. — Забыл Тайную Магию? — ощерился Колдун. — Предположим, забыл, — с напускной печалью ответил Аслан. — Расскажи нам о Тайной Магии. — Рассказать вам? — повторил Колдун, и голос его вдруг стал ещё пронзительнее. — Рассказать, что написано на том самом Каменном Столе, возле которого мы стоим? Ты не хуже меня знаешь Магию, которой подвластна Нарния с давних времен! Ты знаешь, что, согласно ей, каждый предатель принадлежит мне. Он — моя законная добыча, за каждое предательство я имею право убить. — А-а, — протянул мистер Бобр, — вот почему, оказывается, вы вообразили себя королём: потому что вас назначили палачом! — Спокойно, Бобр, — промолвил Аслан и тихо зарычал. Мистер Бобр мгновенно умолк, отступив. Люси показалось, что во взгляде Колдуна она успела заметит проблеск боли. — Поэтому, — продолжал он, — это человеческое отродье — моё. Его жизнь принадлежит мне, его кровь — моё достояние. — Что ж, тогда возьми его! — проревел бык с головой человека. — Глупец, — усмехнулся Колдун, и жестокая улыбка скривила его губы. — Неужели ты думаешь, твой повелитель может силой лишить меня моих законных прав? Он слишком хорошо знает, что такое Тайная Магия. Он знает, что, если я не получу крови, как о том сказано в Древнем Законе, который он сам же и составил, Нарния погибнет от огня и воды. — Истинная правда, — сказал Аслан. — Я этого не отрицаю. — О Аслан, — зашептала Сьюзен ему на ухо. — Мы не можем… Ты не отдашь его, да? Неужели ничего нельзя сделать против Тайной Магии? Может быть, можно как-нибудь подействовать на неё? — Подействовать на Тайную Магию? — переспросил Аслан, обернувшись к девушке, и нахмурился. И никто больше не осмелился с ним заговорить. Даже Колдун молчал, хотя прекрасно слышал их беседу. Он ожидал без злобы и волнений, а Люси тем временем пристально его рассматривала. Аслан вдруг поднялся на задние лапы и сказал: — Отойдите назад, — а после, обращаясь к Колдуну, пояснил: — Я хочу поговорить с глазу на глаз. Все повиновались. В палатке, куда Колдун прошёл за Асланом без опаски, замелькали две человеческие тени, и Люси явственно услышала, как Колдун язвительно произнёс: — Беседа такой важности, что ты даже принял свой нелюбимый облик? — И по чьей же вине он сделался нелюбимым? — ответил Колдуну Аслан. Люси прокралась ближе и теперь могла услышать всё, до последнего слова.***
— Можете подойти, — сказал Аслан, выйдя из палатки. — Я всё уладил. Он отказывается от притязаний на жизнь вашего брата. И над поляной пронесся вздох, словно все это время они сдерживали дыхание и только теперь вздохнули полной грудью. Затем все разом заговорили. Лицо Колдуна светилось злобным торжеством. Он пошёл было прочь, но вновь остановился и спросил: — Откуда мне знать, что обещание не будет нарушено? — Р-р-р! — взревел Аслан, приподнимаясь на задние лапы. Колдун, скривившись, кивнул и спешно двинулся прочь, а Люси, так и оставшаяся незамеченной, бросилась к сестре, уповая на то, что Питер был слишком занят Эдмундом. Сьюзен, услышав всю историю, рассказанную Люси Асланом, недоверчиво поджала губы, а когда вечером лев неслышно направился от своего шатра в ту сторону, где недавно скрылся Колдун, они не нашли ничего лучше, чем пойти следом. Жертвоприношение у каменного стола, Люси казалось, она не забудет ни за что в жизни. Когда тело Аслана грузно опало на ступеньки, а Колдун, помахивая длинным кинжалом, медленно спустился вниз, к своим поданным, Сьюзен зажала ей рот рукой, но они ещё долго не могли сдвинуться с места. Буйство существ распалось, разлетелось по округе радостным рёвом. Сьюзен потянула было Люси, пользуясь затишьем, в сторону, пока их не нашли в этих кустах, но Люси не двигалась с места. Колдун, кутаясь от стылой ночи в длинный плащ, медленно приблизился к Каменному столу и замер. Ступеньки будто давались ему тяжелее чем обычные шаги, он поднимал ноги и заставлял себя передвигаться с видимым трудом, но уже через минуту, на миг застыв над крупным телом искалеченного льва, опустился на камни рядом с остриженной головой. Люси, уверенно выбравшаяся из их укрытия, предстала перед ним, одёргивая надорванный подол платьица. Опешившая сестра даже не успела остановить её. — Дочь Евы? — Колдун выгнул светлую бровь, но не выглядел слишком уж потрясённым. Кивнул себе за спину, спокойно оповестив: — Зря пришла. Твой лев мёртв. Долг уплачен и сражения не будет. — Я не к нему, — сглотнув, Люси старалась не смотреть на Аслана, уверяя себя, что он просто спит и совсем скоро проснётся, ведь такое сильное существо не могло умереть от одного удара кинжала. — Я к вам. — Я не давал обещания о твоей безопасности, — напомнил Колдун. Заметил, покосившись на выбравшуюся сразу вслед за Люси Сьюзен: — И о безопасности твоей сестры. Люси уверенно кивнула и, не боясь, подошла ещё ближе, встав под ступеньками. Её лицо оказалось почти на уровне колен Колдуна. — Зачем вы так с Эдмундом? — задала она первый волнующий её вопрос. — Ему ведь было плохо! Вот теперь мужчина, кажется, удивился. Потом равнодушно пожал плечами. — Только лишь холодно и голодно. Разве он пострадал? Никто их моих людей не тронул его и пальцем. — Но вы не хотели его отпускать! Хотели убить! — Люси всплеснула руками. — Убить… Что же, таков мой долг перед Тайной Магией, ты сама слышала, — Колдун почему-то продолжал беседу с ней. — Отпускать… Зачем? Он предал вас. — Да, он ошибся, но это же с каждым случается, — торопливо принялась объяснять Люси, невольно расхаживая перед Колдуном из стороны в сторону и отмахиваясь от рук Сьюзен, которая всё порывалась то ли спрятать её за спиной, то ли увести. Она была уверена, Колдун не причинит ей вреда, по крайней мере пока они будут разговаривать. — Он ведь извинился! — И ты не злишься на него? — по губам мужчины скользнула хитрая улыбка, будто он поймал её на лжи. — Нет! — топнула ножкой Люси. — А другой твой брат? Питер, — припомнив, уточнил мужчина, и голос его звучал тягуче, сладко, будто он уговаривал Люси, но она слышала нотки горечи где-то глубоко в тоне. — Он тоже не злится? — Злится, но… — Люси запнулась. — Он его простит! Эд ведь наш брат. — Поверь мне, очаровательная дочь Евы, ты заблуждаешься, но это лишь оттого, что ты ещё так мала. Детям дозволено много во всех мирах и при любых королях. Вам всё можно простить, — Колдун тонко улыбнулся, глянув коротко на Сьюзен и небрежно потрепав Аслана по клоку гривы. И не стал убирать с неё пальцы. — Уверен, ваш старший брат не забудет ему этого, даже если простит полностью. — Нет, он его точно простит, — Люси стояла на своём. — Питер любит его, и я его люблю! И Сью, правда, Сью? — Сьюзен, дёрнув её за руку, снова потянула назад, но Люси вырвалась. — А вы! Как вы могли! Вы же тоже его любите! — и девочка указала на бездыханное тело льва. Колдун нахмурился, а Люси добавила, скрепя сердце и сжав кулачки: — И он вас лю-любил! — и по щекам её снова побежали слёзы. Глупые слёзы! Колдун не стал спрашивать, откуда и что она знает. Сказал только: — Мои чувства не имеют значения. Всё свершится, как дóлжно. — Но он тоже просто ошибся лишь раз, а вы наколдовали вечную зиму! — плакала Люси. — Боги ведь такие же, как люди, они могут ошибаться! Колдун улыбнулся ей, и Сьюзен показалось, что в этой улыбке столько же доброты, сколько было в словах Аслана, когда он прощался с ними этим вечером. Но и печали в ней было столько же. — Но боги не прощают ошибок, дитя, — ответил он, не став отрицать её слова. — Остановите это! — крикнула со слезами Люси, взмахивая руками. — Посмотрите, во что превратился ваш дом! Он же наверняка был таким красивым… — Был, — согласился Колдун и снова провёл пальцами по короткому клоку когда-то роскошной гривы льва, будто пытался расчесать её. — Он был самым прекрасным из всех миров… — Люси слушала завороженно, и от грусти в голосе Колдуна ей хотелось плакать ещё больше. — Здесь пели и смеялись каждый день. И все были счастливы, так счастливы… Пока он не нашёл себе мир получше. Всё рассыпалось, когда он ушёл. Мы прожили вместе девять сотен счастливых лет, и я никогда не попрекал его ни в чём. А он предал меня. И оставил здесь, прозябать в этой зиме, губя всё, что у нас было. — Но он же к вам вернулся! — в отчаянии попыталась снова Люси. — Не ко мне, — покачал головой Колдун. — А если и правда любил, не пожелал сказать об этом. А теперь… — он обвёл рукой серого в темноте льва. — Что уж. — Так оживите его! Оживите и спросите, он обязательно скажет! — уцепившись за идею, с энтузиазмом заверила Люси. Колдун рассмеялся, запрокинув голову, и Сьюзен ужаснулась, услышав знакомые нотки. Такой же была мама, когда пришло известие о гибели папы. А мама правда любила папу. Неужто… Сьюзен, распахнув глаза, уставилась на Колдуна. — Ты милое дитя, — сказал он, закончив. Люси снова плакала, решительно утирая слёзы, но они всё набегали и набегали вновь. — У тебя доброе сердце. Возвращайся домой. Ты, твоя сестра и твои братья. Это не ваша война, не ваш мир. Вы посланы в Нарнию, чтобы научиться чему-то, так пора же выучить первый урок: не всякую войну можно выиграть. И не всякое предательство должно быть прощено, если, конечно, дело не в любви. Сильная любовь многое побеждает, кроме смерти. Беги, дитя. Скоро вас обоих хватятся. Вам лучше встретить утро в шатре. А мне пора проститься. Войско ждёт, пока мы вернёмся в наш дом. Сьюзен, поймав всё же сестру за руки, потащила её силком от злополучного Каменного стола, Колдуна, магии и всей прочей ерунды. Как же ей хотелось домой… В их Лондон. К маме. Но их Лондона больше не было.***
Вернувшегося в лагерь в человеческом обличье Аслана встречали слезами и почестями. — Когда вместо предателя на жертвенный стол по своей воле взойдет тот, кто невиновен, каменный стол расколется, и сама смерть отступит перед ним, — провозгласил он. Казалось, Аслан сам не до конца верил в свою невиновность перед Колдуном, но магия Каменного стола рассудила за них обоих. Люси бросилась ему на грудь, обнимая и плача, и высокий смуглый мужчина с янтарными львиными глазами и неровно остриженными рыжими волосами легко подхватил её на руки, чтобы она могла обнять его могучую шею. — Как мы будем действовать дальше, милорд? — спросил кентавр, приближаясь к тому, кого все здесь звали Королём Нарнии. Мужчина, в облике человека доходящий существу до плеча, поднял голову и сверкнул ясными глазами. — Нужно короновать детей Адама и Евы! — выкрикнул кто-то, и его тут же поддержал общий гул. — Тише, — оборвал Аслан, и все разом умолкли, с обожанием глядя на него. — Мы не можем. — Но почему? — осмелились заспорить из толпы. Аслан, мягко улыбнувшись и поставив на землю Люси, пояснил: — Только истинный правитель Нарнии может венчать короной Великих Королей, — и, прежде, чем раздались многочисленные вопросы, Аслан покачал головой. — Нет, я лишь хранитель этого мира. — Так выходит, истинный Король мёртв? — предположил кто-то. — Или ещё не родился? — ужаснулся другой. — Или короли должны короновать себя сами? — продолжили за ним. Аслан покачал головой снова, улыбаясь с некоторой печалью. Люси, осенённая догадкой, вскинула на него глаза, но он взглядом велел ей молчать. Тот кентавр, что нёс на спине Эдмунда, сказал собравшимся недрогнувшим голосом: — Белый Колдун не голословно зовётся Королём. Гномы помнят истину, ушедшую в века, как и мы, кентавры. Поднялся такой гомон, что детям пришлось, прижавшись к Питеру, зажать уши руками. Питер смотрел на Аслана вопросительно, но тот не терял мягкой улыбки. Казалось, он был в чём-то уверен. Совершенно точно уверен. — Так давайте схватим его! — предложил мистер Бобр. — Схватим! — подхватили звери. — Пусть коронует! — В неволе он вряд ли кого-то коронует, — резонно заметил один лис. Звери с сомнением умолкли. — Что будем делать, Аслан? — спросил кто-то, и все в полнейшей тишине уставились на молчащего льва в облике человека. — Я думаю, — сказал, наконец, он, — мы сумеем договориться с ним мирно. У Колдуна больше нет причин воевать с нами. Завет Тайной магии исполнен. — Но его армия! — захлебнулась толпа в волнениях. — Гигантская армия ужасных существ! Мы видели, видели её! — Вы тоже армия, — напомнил Питер, глядя на них поверх голов сестёр. — Если они нападут, мы дадим отпор. — Мы уже пытались решить всё миром! — выкрикнул леопард. — Поплатились! — Попытаемся снова, — ответил ему Аслан, расправляя плечи. Солнце играло на его коже, а лучики застревали в волосах. — Колдуну придётся выслушать нас.***
— Ты выбрался даже из ловушки смерти, — Колдун брезгливо поджал губы. — Да что ты за существо? — Ты забыл, что говорит о Каменном столе Тайная магия? — предположил Аслан. — Я помню всё о Тайной магии, — веско отозвался Колдун и махнул рукой своим слугам, чтобы они отошли подальше, и только волки не сдвинулись с места, оставшись, будто верные псы, у ног хозяина. Спутники Аслана щерили на них клыки. — Что тебе здесь нужно? Долг уплачен, мы рассчитались, а Каменный стол, наконец, пал от крови истинной жертвы. — Оковы зимы спадут, когда пророчество будет исполнено полностью, — Аслан шагнул ближе, и волки, к удивлению всех, пропустили его. Он встал к Колдуну почти вплотную. — Но для этого четырёхпрестольный Кэр-Параваль должен снова встретить своих королей. — Ты ещё веришь в эти пророчества? — Колдун посмотрел на льва с интересом. — Полная чушь. Четыре ребёнка, пришедшие из другого мира, не спасут твоих соратников как по волшебству. Верни их домой и не морочь головы мне и им самим. Разве здесь их место? — Дети не при чём, — признал Аслан, подступая. Колдун не делал попыток отойти от него назад, и вскоре они уже стояли на расстоянии не более одной ладони друг от друга. — Но разве ты сам не хочешь разбить эту зиму? Весна почти пришла, скоро всё утихнет само, но мы оба знаем, о чём говорится в пророчестве. — Пророчества ничего не значат, — повторил Колдун. — Я предлагаю тебе мир, — Аслан развёл руками. — Или перемирие, если тебе будет угодно. Посмотри вокруг, разве всё происходящее не прекрасно? Это место снова похоже на наш старый дом, но ты противишься. — Мой старый дом сгорел и задохнулся в пыли времени, — отрезал Колдун, даже не оглядевшись по сторонам. Редкие, ещё не стаявшие островки снега будто стали источать холод, сильнее и сильнее с каждым новым его словом. — Но твой новый дом здесь, — напомнил Аслан. — Посмотри, эти дети принесли в него каплю счастья, но из капли может родиться целая река. Помоги им сделать это место таким же, каким оно было когда-то, до нашего с тобой раздора. Ты ведь и сам хочешь этого, Джадис, вспомни о том, как здесь было хорошо. Колдун молчал, а волки, слушавшие, навострив уши, даже перестали порыкивать на зверей Аслана, только пела где-то в кроне ещё не очнувшегося ото сна дерева первая птичка. — Хочешь исправить свой мир, делай это сам, — глухо ответил, наконец, Колдун. Люси думалось, его уже давно никто не называл по имени. — От меня тебе что нужно? Войны не будет, если ты беспокоишься о душах своих подданных. — Они и твои тоже, — Аслан протянул руку, но не коснулся, и ладонь его так и зависла в воздухе. — Возвращайся, — попросил он. — Они признáют тебя. Они помнят тебя. То, каким ты был. — Но я уже не такой, — Колдун невесело улыбнулся. — Важно то, каким я стал. И благодаря кому. Уходи, Аслан. Тебе не о чем у меня просить. Пусть я этому миру словно кость в горле, я не стану помогать тебе избавиться от меня поскорее. И не поможет твоя благожелательность. Твои звери рычат на моих, и так будет всегда, пока один из нас не покинет это место, куда бы он ни направился, даже на тот свет. А теперь уходи. Мы отступим к дворцу завтра. И дадим бой, если на то возникнет необходимость. — Джадис, — Аслан воскликнул это уже Колдуну в спину. Тот остановился и обернулся снова, приподнял бровь, показывая, что продолжает слушать. — Скажи ему! — Люси толкнула льва в облике человека в бок. — Скажи, Аслан! — Возвращайся к нему, — попыталась Сьюзен тоже под недоумёнными взглядами братьев. — Он же просит! Ты же сам говорил, что хочешь, чтобы он попросил! — Аслан покосился на неё с нескрытым удивлением. А после признал: — Дочери Евы правы в этот раз. Я прошу. — Что ты просишь? — Аслан скрестил на груди руки, явно не намеренный отвечать на это, и Люси подсказала: — Прощения? — Девчонки сумасшедшие! — заверещал один из гномов, потрясая оружием. И звери, рассыпавшись в стороны, ахнули, когда Аслан, не размыкая губ, опустился на колени. — Если на Каменном столе тебе мало было моей покорности, — заговорил он, — то смотри сейчас. Смотри и возвращайся. Глаза Колдуна были расширены, и Люси подумала, что они очень даже красивы. Такие зелёные… Как те маленькие изумруды в маминых серёжках. На раскрытой ладони, которую Аслан протягивал перед собой, лежало крошечное золотое кольцо из виноградной лозы. Оно блестело также, как и глаза колдуна. — Вставай, — велел он. Аслан смотрел на него снизу вверх и снова молчал. Тогда Колдун повторил: — Вставай, лев. Достаточно. — Ты вернёшься? — с надеждой спросила Люси, и волки глухо зарычали на неё. Джадис замер, прикрыв глаза, чтобы не видеть Аслана перед собой. Когда он открыл их, Аслан всё ещё был на месте. — Вернусь, — уронил он, кривясь, и снова повторил уже злее, выхватывая из протянутой руки блестящее кольцо: — Да встань же! Аслан встал, и на поляне воцарилась мёртвая тишина. Только когда кольцо под пристальным взглядом янтарных глаз опустилось на палец правой руки чародея, Люси захлопала в ладоши, а гномы взорвались возмущением. — Господин! — причитали они. — Господин, как же наш уговор! Как же Нарния? — Нарния и без Аслана принадлежит мне, — ответил им Колдун, даже не оглянувшись и задумчиво рассматривая свою правую руку, будто она не принадлежала ему никогда, и видел он её впервые. — Его смерть ни к чему. Но союз укрепит наши позиции. Вы получите больше власти. — Какая власть! — гномы брызгали слюной ярости, великаны топали, гиены пронзительно кричали. — Они заберут всё! — Эти добряки отняли у нас всё много лет назад и отнимут теперь! — Вы предали нас! — Предали! — Вы сами предатель! — Вы мои слуги, — отозвался Колдун равнодушно. — Не вам решать за меня. Вы должны следовать за мной. Первая стрела, вылетевшая в его спину, угодила в закрывшего его своим телом волка. Аслан, взмахнув рукой, прижал Колдуна к себе, заслоняя его широкой спиной, и волки обступили их, верно защищая хозяина. Питер обнажил меч, которым когда-то был убит их вожак, и встал рядом с ними.***
— Вы уже похоронили Могрима? — спросил Джадис, когда всё закончилось. Конечно, гномы не желали возвращаться к прежней жизни под землёй. Но Белый Колдун никогда не прощал предательств. Все стрелы, что были выпущены в него в это утро, нашли сердца своих хозяев уже через четверть часа. Сражение, как и хотели гномы, всё же состоялось. — Он на пустыре, там, где ещё холод, — ответил Питер, не уверенный, что кто-то ещё знает об этом и сможет отозваться в отсутствие Аслана. Он ещё опасался Колдуна, но после рассказа сестёр понимал и поступки Аслана. Эдмунд же, боящийся чародея как огня, не приближался к нему даже на расстояние двух взрослых леопардов. — Ты убил его? — спросил Колдун, и Питер понял, что слышит любопытство в его тоне. Он с опаской кивнул. — Как давно ты держишь в руках меч, сын Адама? — Это… Был первый раз, — признался Питер. Он не знал, как так выходит, но чувствовал, будто всё это каким-то образом уже было у него в голове, и бой дался ему легко. — Ты будешь искусным королём, сын Адама, древний артефакт признал в тебе хозяина. Меч Великого короля, меч Верховного, — Джадис, улыбнувшись, коснулся рукой изящных ножен. — Кто одарил вас этим? Старик на санях? Он любитель делать мне гадости и помогать детям. — Это был он, — кивнул Питер. Сёстры его, до этого молчавшие, закивали. — Не бойся меня, дитя, — вздохнул колдун, когда Питер невольно отступил при его приближении. — Я не причиню вреда тем, кто чист сердцем. И твоему брату тоже. Раз уж его вина уплачена кровью и он получил ваше прощение. Я, пожалуй, мало кому причиню вред в ближайшее время… Разве что, вашему льву. Обрею ему гриву окончательно, чтобы он не пугал всех этими клочьями. Питер не знал, было ли это шуткой, ведь Колдун не выглядел большим шутником, но Люси почему-то захихикала. — Ему и так хорошо, — ответила Сьюзен. Колдун пожал плечами. В шатре было прохладно и по-утреннему сыро. — Стало быть, тебе, сын Адама, меч, лук и стрелы старшей из вас, дочери Евы, а младшей — кинжал и фляжка с живительным эликсиром. И, конечно, рог. Он тебе пригодится, дочь Евы. Им можно призвать любого, кого пожелаешь, и он услышит даже из другого мира, чтобы прийти на помощь. Не потеряй его, он ценнее многого. Люси внезапно потянула его за руку. — Пойдёмте! — Куда? — спросил вместо Колдуна Питер. — К Могриму и остальным! Нужно же оживить всех! Они же там, каменные и замёрзшие! — Люси потянула Колдуна сильнее. — Оу, — Колдун приподнял брови. — Зачем тебе помогать моему слуге, дочь Евы? — Я помогу Могриму, а вы оживите всех остальных, — настойчиво утягивая его к пустырю, пояснила Люси. Колдун переглянулся с Питером, но ничего не сказал. В лесу уже не лежало снега, и волк с потухшими глазами, нашедшийся на пустынной опушке, с сырой шерстью и запёкшейся кровью на шее выглядел несчастным псом. Джадис, на миг прикрыв глаза, опустился рядом с ним на колени прямо на землю и бережно погладил по широкому лбу. Люси, присев рядом, принялась развинчивать крышечку пузырька. — Если оживишь его, дочь Евы, — предупредил Джадис, — я верну к жизни твоих друзей. Надеюсь, старик не обманул тебя и дал подлинный пузырёк. — Он вам дорог? — спросил Питер, опускаясь рядом с поверженным им волком на одно колено. Джадис, усмехнувшись, признал: — Он мне верен. И этого достаточно. Верными слугами не стоит разбрасываться, поэтому я буду благодарен, если вы вернёте мне его. И долг жизни на тебе, сын Адама, будет погашен. Могрим открыл глаза и первым, что он сделал, был брошенный на Колдуна взгляд, полный обожания. Один за другим просыпались все, кто был обращён в камень многие дни и многие годы назад. Отмирали, сходили на траву, дивясь отсутствию под ногами снега, а после мчались, воспевая свободу, вперёд, к реке жизни, к Кэр-Паравалю.***
— Я исполнил обещание? — спросил Аслан. Они стояли на балконе, и закатывающееся солнце золотило морской простор, стелющийся гладью далеко к горизонту. Джадис, поразмыслив, кивнул. Всё было готово к коронации, и фавн Тумнус, с низким поклоном принявший честь нести золотые и серебряные венцы для будущих королей, без лишней суеты прохаживался по зале в ожидании, пока все гости, наконец, соберутся. — Хозяин! — раздалось из-за спины, и Джадис обернулся. Могрим стоял перед ним, держась прямо, такой же, как в их первую встречу, но кажущийся менее растерянным. — Ты снова можешь обращаться в человека, — с довольством заключил Джадис, благодарно покосившись на улыбающегося Аслана. Люси, выглянувшая в залу, помахала им рукой. — Что же, это чудесно. Ступай, пока ты свободен. Могрим поклонился было, уже собираясь удалиться, как в дверях — не иначе, в поисках младшей королевы — показалась юная дева с вплетёнными в волосы цветами. Нимфы, проснувшиеся вместе с лесами, тоже были здесь и помогали будущим королевам в подготовке к коронации. Лицо нимфы вспыхнуло. Могрим же, в свою очередь, побелел, как полотно и, стоило девушке спешно спрятаться за дверью, бросился за ней. — Она была его невестой? — с интересом спросил Аслан. Он никогда не слышал о тесной дружбе лесной красавицы со слугой его супруга, но по виду того понял, что всем происходящим он явно удовлетворён. Джадис посмотрел на него с деланным недоумением и спросил: — Почему же «была»?