Кладбище плюшевых игрушек

      Уэнсдэй не любила отголоски корицы в запахе своего нового шарфа, терпеть не могла игривость и нежность, струящихся из вязаной вещицы. Но носила его, надевала на каждый случай и поход на улицу. Что же с ней случилось? Энид Синклер с ней случилась, обрушилась на её голову разноцветным серпантином, вперемешку со смехом.       Глупая девчонка, что выстилается бархатистым ковром под её взглядом, каждый чёртов раз. Девчонка, что ловит нелепые крохи внимания в свой адрес, приторной патокой растекается при каждом слове соседки. И это чёрт возьми, льстит темноволосой. Восхищает до мурашек чужое рвение и устремление к тому, чтобы понравиться. И к ужасу Уэнсдэй, у девчонки-оборотня это получается. Чёртовы бабочки рассекают лёгкие каждый раз, когда острые коготки Энид случайно проходятся по нарочито бледной коже. Ах, а эти наивные глаза, в которых плещет океан красноречивой любви, что словно штормовой волной захватывает темноволосую в свои пучины. Тянет глубоко-глубоко. А Уэнсдэй противится, захлебнётся, но не вдохнёт эту морскую сладость, что теперь заменяет воздух и землю. Но это пока что.       Вечные игры в безразличие осточертели, но искренняя Уэнсдэй до победного будет оставаться на скамейке запасных в коробке собственного я. Так лучше, или проще, если угодно. Но осколочное подобие сердца напоминает о себе ежедневно, особенными болями отдаваясь в грудине в моменты, когда блондинка общается с кем-то другим более увлечённо. И это начинало нравиться чертовке, особенно то, как собственное тело необыкновенно ярко реагировало на объятия с Энид, единственные на её памяти, но не забываемые. Собственные мысли с участием обнаженной Синклер и тугой верёвки стали проноситься всё чаще в развращённом разуме. И впервые эти мысли были не о жуткой расправе, а о чем-то сокровенном и жарком, возвышенном в своём великолепии, лишёном пошлости и фальши.

***

— Убери эту слащавую мерзость с моей стороны комнаты, — не оборачиваясь, проговорила Аддамс, увлечённая печатной машиной. — О чём это ты? — невинно выдала блондинка, что прекрасно понимала причину замечания. Энид оставила на полу у чужой кровати плюшевого зайца, намеренно. — Если через десять секунд эта тварь не исчезнет, то я распотрошу её прямо над твоей постелью. Появится новое кладбище домашних животных. Кстати, не забудь купить маргаритки, — чётко и с ноткой игривости сказала писательница, не отвлекаясь от рукописи. Энид желала большего, желала всецело проникнуться этой совсем не детской игрой. Она совершенно точно шла по тонкому льду, но бесспорно знала, чего это стоит. — Почему же маргаритки, я больше люблю чёрные розы. Они такие красивые и недосягаемые снаружи, но такие нежные и пылающие внутри. Совсем как ты, Уэнсди, — уверенно произносила волчица, нащупывая почву и на носочках двигалась в сторону темноволосой. Та же словно от тока, была задета необыкновенной искрой, внизу живота отчаянно загорелось пламя и совсем не хотело потухать. Она громко выдохнула. — Вижу, что ты прибегаешь к очень несвойственным тебе манипуляциям. Кажется ты очень любишь страдать, — выдала девушка, борясь с непреодолимым желанием придушить свою соседку. После жаркого секса, разумеется. — Думаю, что то, что я испытываю сейчас, гораздо приятнее страдания. И почему ты решила, что я манипулирую, — после ответа, опустила руки на плечи писательницы и нежно прошлась по шее коготками. — Не думай, что ты бессмертная. Убери руки, — строго, но не громко произнесла Аддамс, в висках которой пульсировало от неизведанной страсти, которую она отчаянно подавляла. — А что если я не уберу их? Накажешь? — сказала Энид, а у другой мысли стремительным составом прошлись по самообладанию, вырисовывая картины жаркой близости, на грани с насилием и приятными муками. — Да, — сказала, словно отрезала и устремила свой фирменный гневный взгляд с толикой вожделения. Синклер всегда хотелось подчиняться этому взору, в сизом полумраке он казался ещё более сексуальным. Волчица прикусила губу от нахлынувших чувств и бёдрами прижалась к спине соседки.       Уэнсдэй не выдержала такого бессовестного давления и резко встала, прихватив запястья девушки и грубо бросив на собственную кровать. — Непослушный щенок, — шепнула темноволосая и укусила молочную шею нижней, что громко вздохнула, закатывая глаза. Аддамс по-хозяйски уселась на бёдра блондинки и зафиксировала её запястья над головой. — Ну же, Уэнсди, накажи меня, — томно и совсем не в своей манере произнесла Синклер. У той же в глазах помутнело. Одной рукой темноволосая сдёрнула чужой свитер, поймала губами мурашки на выпирающих ключицах. Совсем не детские вздохи витали в воздухе, сердца гулко бились о рёбра. Обжигающие поцелуи, словно капли лавы, обрушивались на нежную кожу, что горела под каждым касанием. Пальцы Уэнсдэй лавировали на животе, рёбрах, прочерчивали немыслимые символы и с остервенением просачивались под топик, сжимая грудь. Инид, словно в жарком приступе, задыхалась от полыхающего костра внутри себя, чувствовала пульсацию между ног, что немедленно требовала присутствия кареглазой. Везде.       Руки скользили по бёдрам в сетчатых колготках, просачивались под юбку, от чего Энид стонала, зажимая рот ладонью. Темноволосая ловко освободила подругу от колготок и перевернула на живот. Чужие бёдра уложила себе на колени и поглаживая оголённые ягодицы, сама чувствовала это грёбаное возбуждение. Грубые шлепки проходились по коже, сменяясь нежными касаниями, Синклер выгибалась под ними, умоляя быть ещё жёстче. И кареглазая слушалась, впервые в жизни и усиливала удары, что туманили разум, похлеще виолончели.       Вдруг пальцы Уэнсдэй скользнули по краю шёлковых розовых тусов и легли на чужую промежность сквозь ткань. Обладательница взвыла от наслаждения, придвигаясь все ближе к руке, бесстыдно выгибаясь в спине и скуля. Уэнсдэй впервые почувствовала за кого-то страх — ей было страшно сделать что-то не так, причинить боль. Но вместе с тем, хотелось удовлетворить выскочку-соседку, что намертво въелась в её чёрное сердце. И вскоре она повиновалась этому сладостному ощущению вседозволенности, особенно после насыщенных стонов, оставленных на её подушке. Пальцы все больше набирали темп, принося немыслимое удовольствие волчице, которая под этими запретными ласками словно на атомы распадалась, а в голове и на яву было только одно — «Уэнсдэй». А писательница же думала о том, как же ей пригодилась чёртова печатная машинка и как же ей нравится трахать эту безупречную девушку. Шлепки на ягодицах смешивались вместе с движением пальцев, да так умело, что до долгожданной разрядки было недалеко. Всё покрывало уже исцарапано было разноцветными когтями, Синклер молила ускориться, но Аддамс решила резко остановиться. Блондинка взвыла от досады и хотела было выразить недовольство, как остановилась на полу-стоне от того, как уверенно соседка сдёрнула её трусики. И рука вновь прильнула к промежности, ища приятный темп, на этот раз удовольствия было в тысячу раз больше. Обеих до чёртиков завела эта немыслимая близость, это развратное трение тел, мыслей и чувств. Энид вдруг остановилась и в умопомрачительном оргазме выгнулась, проткнув когтями подушку и громким стоном отблагодарила. Аддамс свалилась на перины рядом с подругой и, тяжело дыша, смотрела на неё новым взглядом. Взглядом, наполненным принятием и нежностью. Хоть и собственное возбуждение всё ещё сковывало все внутренности и пылало жаром внизу живота. Самые приятные страдания. — Поцелуй меня, прошу, — прошептала светловолосая, а другая не раздумывая, прилипла к её губам в горько-сладком поцелуе. Языки сплетались, проходя по дёснам, руки цеплялись за одежду и притягивали всё ближе, крепче. Дышать становилось труднее, жар от тел был невыносим и так же невыносимо приятен. А губы всё сталкивались, не находя утешение.

***

      Одной рукой Уэнсдей обнимала волчицу, что сладко спала на её плече, а та была и не против. Впервые в жизни она так доверяла кому-то и кто-то другой так отчаянно доверял. Бабочки в животе были больше не стальными, наоборот, очень хрупкими, они нежно щекотали рёбра, пока скромная улыбка расплывалась на устах. Это событие определенно стоит хихиканья соседки утром, разбросанных плюшевых игрушек и волчьих завываний ночью, во время сладкого сна. Энид Синклер того стоит.