Танцующая с похитителем

Мужчина не мог сказать, в какой момент поспешно бегущего времени, отмеренного ему судьбой с благоговейной точностью, он однажды потерял себя. Когда он, забывшись среди будничной рутины, слетел с насиженных моральных принципов также легко, как недописанное письмо с его рабочего стола, и пал к собственным ногам, на бедный вытертый коврик, зияя оборотом, сохранившим в себе обрывки недосказанных слов. Уходящие зеркальной вязью за границу полей, буквы на нем отпечатались с сильным нажатием пера на хлопковую бумагу, и полицейский, не держась более за смысл собственного, письменно изложенного этического кредо, однажды выпал из времени, спиною в карьер. Он и не надеялся, никогда не надеялся на чью-либо помощь: если уж полетел — так лети, а значит, придется падать. Но сегодня она держала его. Он проверил, дважды, когда будто бы случайно отклонялся от первоначально заданного курса, и с ребяческой неловкостью едва не оступался назад, умышленно теряя равновесие со сдавленным смехом — она крепко держала его. Две худые бледные руки хватали его прямо за запястья и с силой подтягивали к себе, словно еще крепче прижимая его в ответ на подобную провокацию. И тогда, танец продолжался. Сегодня, в эту темную пасмурную ночь, необычную для середины июля, когда за окном на долгие километры не видать ничего, кроме одиноко горящего фонаря под сводом кованых ворот, да недвижимого силуэта леса, почерневшего в сумраке, она сама вела его.       — Э-хей, хорошо держишься! И-и — раз! Весело подбодрила его девушка, и перехватив удобнее руки ведомого, пошла на новый круг, скорее таская с собой интересную игрушку в красивой синей форме, нежели действительно обучая Трэвиса танцевать. Конечно, на первых парах, хореографические фигуры парных танцев смотрелись на нем также неумело, как и на беззаботно порхающей Лоре, однако с постепенным добавлением должного количества уверенности, полицейский смог бы обыграть свое положение очень эффектно; чего только стоил его пронзающий взгляд и гибкие руки, чарующие невидимую публику глубокими плавными движениями. Но Лора с этим никогда не спешила. Теория бесполезна там, где нет практики, а если и практика бесполезна тоже, значит, он всему обучится по ходу дела. Так думала юная танцовщица, свято веря в предписанную истину, даже если в самом начале их вечера мужчина все упирался и утверждал совсем обратное, однако его слова о собственной необучаемости были зловредно пропущены Лорой мимо ушей. В главном зале полицейского штаба, однажды позабытого на лесной окраине Норт-Килла, сейчас было оживленнее, нежели обычно бывало в здешних местах в столь тихом, позднем часу. Вопреки первозданному облику не то заброшенного, не то опустевшего здания, сейчас здесь, в просторной комнате, выходящей к дороге сразу двумя панельными окнами, горел уютный желтый свет, завешанный от чужого взора бежевыми гардинами. На их легком, ситцевом фоне то и дело мелькали динамичные фигуры в красивых позах, а из-за крепких кирпичных стен доносилась громкая музыка в аккомпанементе с переливающимся девичьим смехом. Ожившая комната для отдыха, прибранная под одного человека, ходила ходуном от ритмичного топота каблуков, сотрясая стены департамента, словно маленькое сердце. Старинный патефон, скрипящий на резной дубовой тумбочке, мелодично пел громкую танцевальную мелодию в стиле народного латиноамериканского блюза, переделанного кем-то талантливым на новый манер еще в прошлом столетии. Плохо пробитые дорожки, бывало, петляли вокруг иглы, и она с едва заметным дребезжанием подпрыгивала на пластинке, в следствии чего песня кратковременно заедала, пропуская собственный сбитый ритм на целый удар. Плохо вычищенная медная труба то и дело сипло выкашливалась комнатным сором, издавая глухие посторонние звуки, наверняка не предписанные в нотах, (если только в песне не играли отдельную партию плохо смазанные дверные петли), однако вопреки предсказуемой негативной реакции, у слушателя скорее могло создаться ощущение, что музыкальный аппарат старался разнообразить надоедавшую современную классику дерзким экспромтом, но к сожалению, наперекор исходной гармонии, получалось выплевывать только шипение. Под их ногами жалобно скрипел старинный паркет, не поспевая за тактом быстрого, кружащегося шага; мебель слегка подскакивала на нем, дребезжа стеклянными панелями, зажатыми между деревянных полок, однако расслышать их протест на фоне создавшегося шума было трудно. Поддавшись импульсивной тряске, в замочных скважинах тумбочек подпрыгивали сами собой чугунные ключики, да открывались дверцы шкафчиков, и без того едва держащихся в пазах, с протяжным лязганьем гуляя туда-сюда по амплитуде. Однако каждый раз, когда это происходило, тот, кто стоял ближе, поправлял ящик бойким движением ноги, со скрипом вгоняя его обратно в паз настолько плотно, что без рычага его уже вряд ли будет возможно открыть. Следуя зову мелодии, увлекшаяся пара потерялась в ритме, когда повела новое замысловатое па, в ходе которого Лора неосторожным эффектным движением задела бедром круглый столик в углу, и на секунду остановилась от неожиданности. Ее голова повернулась назад, растрепанный хвост со съехавшей на шею резинкой пал ей через плечо, а правая рука рефлекторно соскользнула с локтя партнера на ушибленное место; однако, едва девушке удалось понять, что по ее вине ничего не оказалось сломано, она вновь обрела самообладание с поразительной сноровкой. Лора виновато пожала плечами, и улыбнувшись еще шире, подскочила обратно к Трэвису, предусмотрительно смещаясь с ним на два шага вперед, прямо под пыльную люстру. Она и не заметит, как опадут несколько листьев с композиции полевого букетика гербария, заживо засушенного в вазе, до краев залитой воздухом, еще около нескольких десятилетий тому назад. Однажды, с высокой полки для шляп даже упала семейная фотография, но приземлившись на плечи полицейского, не разбилась. Взбудораженные внезапным движением, в воздухе всполошено клубились космы домашней пыли; они легко перелетали друг к другу в ярких лучах лампочки, словно испугано переспрашивая ближнего: "Кто это там с хозяином? Что это с ним?", но оставив сплетни без ответа, так и продолжали слоняться из стороны в сторону без цели, будто и вовсе не знали друг друга. С потолка на голову то и дело недовольно осыпалась белая штукатурка, наполняя душный воздух сухим запахом мела. Она звучно хрустела под подошвами, лопалась, ломаясь на крошечные осколки, но разве могло хоть что-нибудь из происходящего остановить танцующую пару в самый кульминационный момент подвижного латиноамериканского блюза, друзья мои? Трэвис только неловко улыбнулся, пожимая закрепощенными плечами в ответ на похвалу, теряясь со словами в самый неподходящий момент. Переводя пытливый взгляд на Лору, Трэвис прищурился в ухмылке одобрения, однако лишь тяжело дышал всем своим запыхавшимся существом, чувствуя, как сердце билось где-то под ребрами, а в левом боку неприятно колола печень, усердно расщепляющая отложенный сахар на простые вещества. Риторический возглас и не требовал ответа, но полицейский слегка растерялся по другому поводу: они проходили уже третий пассаж, а мужчина до сих пор так ничего, кроме ног, и не запомнил, и постоянно тыкался руками невпопад; что досадовало, но не до такой степени, чтобы ворчливо отсесть на диван, искоса наблюдая, как его находчивая партнерша продолжит отплясывать со шваброй. Сомнение на его лице скользнуло в глазах едва заметной тенью, когда он в очередной раз перехватил девушку не за ту руку и чуть не выкрутил ей сухожилие, однако Лора сумела вывернуться и понять его мрачные мысли без слов, когда чуть виновато встала обратно на исходную, чтобы заглянуть в глаза болезному партнеру. Исполнительница перехватила полицейского нежнее, и повела заново, кружась с ним в том же танце, но уже в другую сторону. Трэвис озадаченно поморщился, еще не сознавая, что ноги сами шли куда нужно. В течении сей долгой минуты он, впервые за весь вечер, спустил с подконтрольных эмоций холодную упряжку внимательности, и дал волю опасениям, в момент разлившимся по разуму и наполнившим мозг тревогой. Еще бы! Он только-только понял, что может травмировать Лору, когда проходил третий круг быстрого фокстрота, грубо перемешанного с танго, как самоотверженная девчонка снова меняет правила. Она что, так сильно хотела пострадать? А может, хотела, чтобы пострадал он? Немыслимо! Однако танцевать то же самое, но против часовой стрелки, оказалось также просто, как и идти "вперед"; Трэвис даже улыбнулся, когда они с Лорой сошли со второго круга, и впервые почувствовал себя в своей тарелке. Ему было трудно объяснить, почему от перестановки мест слагаемых, в его случае, сумма изменялась полностью, но то ли правая нога была несколько длиннее, и посему увереннее шла впереди, то ли левые развороты больше давались Лоре; так она могла предугадать намерения кавалера, потому сама гладко ложилась ему в ладони, дополняя финальный штрих, как последний кусочек пазла завершает собранную головоломку, и словно замыкала произвольным пируэтом их очередной совместный пассаж. Жаль, Трэвис даже здесь все никак не мог перехватить инициативы, ведь в этом деле Лора все равно была проворнее партнера, и словно чувствовала все жесты его тела, понимая, где уже можно менять движения, а где полицейскому нужно будет наступить Лоре на ногу еще пару раз, прежде чем он встанет на крыло. Тогда она изменит танец снова. И девочке, кружащей Трэвиса в вольном подобии не то румбы, не то сальсы, было вовсе невдомек, что до этого вечера, он еще никогда так не танцевал. Быть может, только в детстве, скорее дурачась перед взрослыми, нежели исполняя осмысленные лирические движения, но подробности первых лет своей жизни полицейский уже вряд ли бы вспомнил безболезненно. Да и потом, даже если было, даже если в возрасте сикось-накось завязанных шнурков и разбитых коленок, такая выходка точно бы не расценилась матушкой как рвение маленького Хэккета в большие танцоры. В лучшем случае, она отблагодарила бы артиста добрым смехом, в тон его ребяческой глупости, и позволила бы забрать кофейную конфетку со стола, чтобы перебить ею аппетит за час до ужина. Но в худшем, и, к несчастью, в самом предсказуемом, дело бы закончилось бесконечными подначиваниями и ершистыми издевками, что нет-нет, да заденут за живое чувствительную ребяческую душу; и вот уже Трэвис не бежит на улицу вместе с маленьким Крисом, поддерживая за руку Бобби, едва научившегося ходить, когда уездный оркестр на заднем дворе задорно играет Армстронга. Теперь уже "как-то нет настроения", и так изо дня в день, из вечера в вечер патефонных вечеров, из года в год одинокого стояния возле стойки с пуншем на всех корпоративных мероприятиях. Конечно, хитрый полицейский никогда не оставался в стороне просто так, он всегда мог найти тысячу отмазок, начиная трауром в семье и запретом религии, а заканчивая обострившейся болью в суставах, обуздавшей колени всех метеозависимых до следующего воскресенья. В познании подобных уловок мужчине не было равных, он всегда мог умело ими воспользоваться, изворачиваясь ужом на сковородке даже в самых безвыходных ситуациях, в которые его только доводилось поймать высшим чинам. Но сегодня все было иначе. Сегодня, напротив Трэвиса, прямо сквозь тьму ночного сумрака, сияло настоящее лучистое солнышко, и своей широкой заразительной улыбкой поджигало все вокруг! Просторная комната тотчас наполнилась маленьким пожаром от следов ее ног, на деревянных поверхностях винтажных вещей плясали незримые язычки пламени счастья, и даже свет над ней горел ярче, когда она стояла здесь. Воздух рядом с ней становился прозрачнее, наполняясь тонким ароматом выветрившихся духов, спящий черный монитор телевизора с любовью отражал ее хрупкий силуэт в своем темном зеркале, да и вся старинная утварь, что окружала девушку в застенках департамента, тотчас начинала оживать в тесном кругу ее энергетических искр, что Лора так и разбрасывала вокруг себя столпами брызг бенгальских огней. Настолько смела и великолепна была ее харизма, настолько яркими были амбиции, настолько сияющей была ее молодость, так подходящая девушке к лицу, что она не просто источала внутреннее тепло, а могла щедро им делиться и даже нещадно сжигать им дотла, располагая себя к людям самым доверительным образом. А когда маленькое солнышко придется вернуть обратно в карцер, он так и останется жить событиями ушедшего во время вечера, все пребывая под сильным впечатлением, появившимся черт знает от чего. Ей, верно, танцевальные ночи не были в диковинку, но дело не могло обусловливаться только непреднамеренными физическими нагрузками в запрещенное время для хорошего сна. Каждый раз, когда они сидели вместе в этой импровизированной гостиной, или в прохладной комнате для допросов, перетащив туда пледы, газировку и подушки с кресел, и собирали пазлы на крепком железном столе, или играли в настольные игры, начиная "эрудитом", а заканчивая "правдой или действием", она всегда беспечно засыпала у себя, едва ее белокурая голова касалась смятой подушки, цвета старого асфальта. Впрочем, все постельные принадлежности здесь были облачены в жесткое тюремное белье грубого пошива, того оттенка серого, на котором больше всего не было видно длительной поношенности. От такой, переработанной вместе с бумагой, ткани всегда сильно пахло хлоркой, несмотря на то, что заключенные проводили здесь уже не первый день, однако даже в не заправленной кровати белье выветривалось медленно, скорее впитывая карцерную сырость, и воняя еще и ею. Но Лора быстро к этому привыкла, демонстрируя огромное усилие воли, когда она смогла ужиться вместе с мыслями о заточении, а потом восстала из них огненным фениксом, и, сбросив с крыльев последний пепел разбившихся надежд, стала невесомо порхать по камере, как беззаботная юная мисс. Пританцовывая от правого бедра под беззвучные аккорды музыки, разливавшиеся в застенках ее светловолосой головы (Хотя иногда у Трэвиса складывалось ощущение, что только музыка там и играла), Лора летящей походкой двигалась к раковине, энергично начищая желтоватые зубы до отблеска в эмали, и импульсивно умывалась перед сном, забредая руками далеко за линию роста волос. Зализывая ладонями пушистые светлые пряди, Лора поспешно убирала их в небрежную косу и только тогда отправлялась на отдых, улыбаясь во сне с монитора следящей камеры. Что ни говори, жизнь среди будничного праздника, который Лора могла учинить вокруг себя буквально где угодно, всегда давалась ей невообразимо просто и легко. И ей, чутко прикорнувшей на жестком матрасе, едва прикрывавшем узлы металлической сетки, было невдомек, что каждый раз после подобного Трэвис распалялся как бомба замедленного действия, и ночами напролет вообще не засыпал. В его случае, перебить своеобразный сладкий коктейль опьяняющих чувств не мог ни терпкий виски, ни лошадиная доза успокаивающего чая, крепко заваренного в глубокой миске для быстрого завтрака. Полицейский уже перестал считать, какую ночь подряд он лежал вот так, поперек кровати, неприятно нагревшейся до температуры чуть больше его тела, и мечтательно заглядывался в потолок, позволяя лунному свету скользить по белкам его глаз, и спускаться ниже, освещая в нежных бликах ровную полосочку оголившихся зубов. В отражении этой улыбки словно пестрил аляповатыми красками прожитый вечер, смешавшийся с белыми лучами луны и фонарей, небрежно ощупывающих его бледное лицо сквозь решетку окна. И сердце полицейского тогда словно все еще танцевало тоже, кружась в игривом болеро со множеством обострившихся ощущений, и так явственно билось прямо в горле, будоража не потушенный очаг раздольных чувств: теплых, нежных, еще по-ребячески озорливых и играющих с его реальностью в жестокую игру. Ибо, кто знает, быть может с первым колокольчиком будильника, строго навязанного его опасной службой, раздастся в спящем утреннем воздухе оглушающий трезвон стационарного телефона, и грубый безэмоциональный голос с той стороны аппарата вызовет сегодня именно мистера Хэккета на настоящее дело, определяющее долг служителя закона перед его родной страной. А мистер Хэккет с ним не справится, и совершит критическую ошибку, или, того хуже, уснет за рулем, и тогда не будет у него больше такого вечера, не будет уже никаких вечеров, с Лорой ли рядышком, или со стаканом текилы на кофейном столике, медленно пустеющим под оглушительную комедию ушедших лет... Но тут Трэвис будто очнулся от забытья: из сильнейшего шквала жестоко налетевших мыслей, едва не заклевавших полицейского по кусочку до смерти, Трэвиса рывком выхватила Лора. Это случилось в тот момент, когда задорная музыка, уже давно отошедшая для мужчины на второй план, круто переменила ритм, чем девушка непременно и воспользовалась. Хитро прищурившись, Лора смерила опытным взглядом задумавшегося новобранца, и повела свою партию нежнее, драмматично упав мужчине на руки, но тотчас же подскочив к нему, и откинувшись снова, словно поддразнивая. Трэвис слегка тряхнул головой, сбрасывая с лица остатки мрачных дум, и, кивнув партнерше, впервые перехватил ее за талию, очень легко и умело, и до того уверенно, словно ему не впервой исполнять такие интуитивные поддержки. Хотя на деле это было совершенно не так, но на сей раз полицейский просто не позволил себе растеряться, раскапывая в памяти выжимку двадцатилетней давности, сохранившуюся в нем изо всех художественных фильмов про балет. И пусть в остальное время толку от них было мало, Трэвис заметил, как в моменте просияла Лора, и легла в руки мужчины уже совсем доверчиво, полностью смещая центр тяжести на полицейского. Ох, если бы им только движили корыстные мотивы, ему бы ничего не стоило несколько ослабить хватку, чтобы уронить Лору на пол и неприятно стукнуть ее спиной. Возможно, это даже могло произойти настолько неудачно, что девушка налетела бы шеей на что-нибудь острое, и либо убилась бы насмерть, либо сломала бы себе несколько хрупких позвонков. Однако вместе этого, Трэвис только увереннее встал на ноги, позволяя танцу идти своим чередом. Он был настолько очарован своей маленькой партнершей, что иногда позволял ей больше, чем того требовала ситуация. И, как правило, такое внимание подчеркивалось исключительно в мелочах, когда, например, Трэвис разрешал Лоре забрать последний кусочек его любимой пиццы, или допить его пиво прямо из горла. Однако такая игра не могла продолжаться долго в одни ворота, потому сегодня, пятью часами ранее, в этот ненастный и пасмурный день, полицейский сам спустился к ней.       — Вставай, мне надо допросить тебя, Эта фраза уже давно стала стоить им негласного позывного. Конечно, голос справа вызывающе попросит оставить его девушку в покое и щедро обольет копа угрозами, на что тот лишь раздраженно шикнет, пока девушка-голоса-справа заступится за обоих, и скажет, что Трэвиса не следовало бы злить никому из них. Она попросит у полицейского разрешения, получит его, потянется к Максу за решетку, коротко чмокнет мальчишку и уйдет с глаз долой в наручниках, ведомая надзирателем за плечо. А когда двери изоляторного блока захлопнутся за ее худой спиной, она сама инициативно перехватит Трэвиса за руку, и потащит его в комнату для допросов, только не с той целью, с которой подразумевается нахождение заключенного в подобной ситуации. Напротив, сидя подле полицейского, девушка сама добровольно окунется в хрупкий мир его бесконечных трудностей и семейных проблем, выслушивая сильный, но однажды сорвавшийся голос с невозмутимым спокойствием, и нездоровым, но таким нужным в их ситуации, оптимизмом. И как только разговоры по душам за чайной чашкой бренди могли перерасти в безудержные пляски, продолжающиеся уже третий час? "-Чайной чашкой бренди?" Ах, так вот как... Трэвис бы только смутился, если бы его в этом уличили, сказав, что не так уж много они и выпили, и если бы у Лоры не возникло бы желания смахнуть усталость со спящего под пологом пыли, патефона, ничего бы не было. Но Лора придерживалась другого мнения на счет их затянувшейся встречи, и вот, спустя несколько партий танго, вальсов, и снова танго, заиграла мелодичная, парная бачата. Едва переведя дух, Лора протянула запыхавшемуся партнеру руку, и веселье продолжилось, несмотря на то, что в их паре бачату никто танцевать не умел. Но так даже лучше, ведь все обошлось без предубеждения и нравоучений. Лоре было забавно с ним, а то, что она ухватила еще на школьных дискотеках, сполна покрыло пробел в знаниях о хореографии Трэвиса. Никто и не ставил эти танцы, являющиеся, по сути, ритмично перемешанными движениями, содранными из разных направленностей, Лоре просто нравилось импровизировать, ходить с ним под музыку в ее быстрый такт, кружиться под его рукой, и падать на партнера, зная, что он всегда будет готов ее поймать; хотя бы ввиду того, что не захочет возиться в ограниченных условиях с лишней травмой. Но вот Лора не рассчитала усилий, и как-то слишком резко толкнулась плечом в грудь полицейского, застав его этим врасплох. Трэвис, слегка опешив, отступил на два коротких шага, и вновь поймал бы опору, если бы Лора, не удержав равновесия, вовремя прекратила движение и не полетела бы на него. Двое упали назад со звонким хохотом, совершив посадку в запылившиеся подушки мягкого дивана, дьявольски застонавшего от сей беспокойной кутерьмы. В теплом воздухе тотчас запахло старым поролоном и опилками, а к потолку взметнулись бесчисленные тучи косматой пыли и теперь медленно разлетались во все стороны. Трэвис приземлился спиной на тканную салфетку, защищающую обивку двойным слоем тонкого хлопка, когда споткнулся о коробку на полу, и не выпуская из рук Лору, потянул ее за собой. Девушка послушно пала полицейскому на колени, импульсивно, и даже чуть болезненно приникнув головой к его груди, и так и осталась сидеть на нем, тяжело дыша и пламенея от счастья. И тогда, между эйфорией и осознанием происходящего, Трэвис почувствовал, что все это время он сам сиял тоже, словно включенная лампочка. И пусть его скулы будет саднить весь завтрашний день от непривычного мимического жеста, сегодня он ничуть не жалел о произошедшем. Обмениваясь друг с другом быстрыми смущенными взглядами, пара тяжело дышала, пока танцевальная музыка настаивала на своем и все разбрызгивалась веселыми аккордами, словно изо всех сил старалась поднять на ноги такой интересный дует, но желания подчиниться ее манящему зову уже не оказалось ни у него, ни у нее. Отсюда, со стороны дивана, громкая зажигательная песня более не тянула в пляс и выглядела как легкое сопровождение атмосферы, звучащее где-то на заднем плане. Она уже не была главной ведущей их вечера, оставшись, скорее, развлечением, под которое не скучно было бы помыть посуду или протереть полы. Оказывается, многие вещи могли кардинально измениться от местоположения, и кто бы из присутствующих поспорил бы с сим? Уж точно не Лора.       — Было так весело! Как-нибудь обязательно повторим! — Воодушевленно воскликнула пойманная девушка, едва ей удалось перевести дух и стереть со лба горячую испарину.       — Ха, только чур не завтра. Чувствую, на утро, мы оба не сможем с кровати встать — Прищурился Трэвис, не убирая с Лоры руки. Подобные тактильные контакты со схожим мотивом сделались уже по-домашнему обывательскими для него, как, в прочем, и для Лоры, вальяжно усевшейся на коленях вымотавшегося полицейского. И до того истовой была ее смелость, что девчонка даже свесила одну ногу, и теперь покачивала ей на сильную долю трех неспешных четвертей. Казалось, невозможно было представить минутки идеальнее этой, для того, чтобы закурить что-нибудь горькое и крепкое, но чтобы дотянуться до портсигара Трэвиса отсюда, Лоре пришлось бы встать и выдвинуть из дубового стола центральный ящик. Чего она, в сложившемся положении, совершенно не могла осуществить, так как не хотела спугнуть полицейского. Трэвис всегда читал эмоции людей с поразительной точностью, и порой настолько с сим переусердствовал, что его руки приходилось лично закидывать обратно. Потому любой тактильный контакт, в котором мужчина сам проявлял инициативу, был ей на вес золота, и сейчас Лора сидела особенно тихо, с трудом затаив быстрое дыхание. Этот момент, всплывший с глубины памяти, показался Лоре знакомым. Трэвис также глупо нервничал, когда впервые взял заключенную под руку, будто отдался старой привычке следовать хорошим манерам, на секунду позабыв, кто на самом деле стоял рядом с ним. Однако каждый раз такая платоническая нежность очень умиляла Лору, ибо не подразумевала под собой грязного подтекста и не шла в разрез с ее семейным положением, может, и неофициальным, однако все же существующим. Но пока "семейное положение" спокойно спало в соседнем от нее карцере, Лора могла себе позволить решиться на маленькую глупость с собственным похитителем. Слегка наклонившись к Трэвису чуть ближе, Лора поймала на себе его спокойный взгляд, изображающий полное покровительство над ситуацией. Но это только он так думал, позабыв о врожденной осторожности быть на стороже рядом с тем, кто всегда мог выкинуть что-нибудь эдакое. Что только укрепило ее боевой азарт. Взглянув на Трэвиса с легким вызовом, Лора слегка прикусила нижнюю губу и поправившись на коленях полицейского удобнее, развернулась к нему в анфас. Нависнув над партнером с хищной улыбкой, Лора хитро подмигнула Трэвису, бесстыдно дразня бедного копа, и игриво приподняла фуражку с его лба. И прежде, чем полицейский успел понять хоть что-нибудь, Лора притиснулась к партнеру совсем близко и нежно поцеловала Трэвиса чуть выше линии бровей. Мужчина еще не успел опомниться, когда Лора весело захохотала и прижала полицейского к себе, уткнув его лицом в ребра и не давая тем самым прокомментировать милую глупость. Тревис был все еще достаточно свободен, чтобы оттолкнуть Лору от себя, однако его руки с выступившими венами на них остались на прежнем месте. Это означало только одно — он явно не был зол на беззаботную мадам. Она отстранилась также внезапно, как и приблизилась к нему, в милом смущении пытаясь скрыть в ладони пунцовый румянец, разлившийся кровавой акварелью по щекам и по носу. И пусть между ними произошел только невинный поцелуй в лобик, девушка отводила игривый взгляд в сторону, словно боялась, что глаза выдадут ее. Белокурые волосы Лоры уже совсем растрепались и вились по плечам в беспорядке, ниспадая к лопаткам патлатыми прядями, причесанными ветром, свободная тюремная роба слегка намокла на тонких ключицах девушки и теперь прилипала к телу, подчеркивая ее необычный рельеф костей, но это совсем не портило Лору. Напротив, такая изюминка только добавляла характера ее бойкому образу. Трэвис любовался ею, очерчивая Лору по контуру взглядом художника, чтобы детальнее запомнить живые черты и перенести их в блокнот с большей точностью. Ее цветущая юность была очаровательной. Лора напоминала полицейскому красивый полевой цветок, растущий на окне в темнице совсем без солнца. Подобно узнику, смотрящему на растение, заточенное вместе с ним за решеткой, она словно тоже была ему отдушиной, достойной единственного восхищения, которое он получал здесь, с ней. Они друг другу уже давно Трэвис и Лора, они друг другу уже почти родные люди, запертые под тесной крышей полицейского участка в таком неравном положении. В ответ на безрассудный поступок пленницы, полицейский, сам не зная почему, цапнул эту ниточку дурачества, протянутую Лорой совсем незаметно для его глаза, когда смело принял бескомпромиссные правила ее игры. Пока девушка была отвлечена на свое легкое смущение, Трэвис сориентировался быстрее, и по достоинству расценив их ситуацию, перехватил Лору поудобнее, и, протиснув ладонь под ее коленями, торжествующе поднялся на ноги. Поддерживая девушку над собой преимущественно руками, он все же слегка подсадил ее на плечо, чтобы для очарованного ока несуществующего зрителя пара смотрелась еще эффектнее. Но не только театральная поза могла постоять за них обоих; горделивый взгляд Трэвиса словно говорил сам за себя, что происходящее ранее тоже было элементом постановки, а по настоящему танец закончился только сейчас, с их последним пируэтом. Как и ожидалась, Лора предсказуемо ахнула, когда испуг, смешанный с адреналином и восторгом, резко ударил ей в голову сиюминутной тревожностью: "Тут что-то не так! Мы падаем!", однако девушка быстро пришла в себя с некоторой долей сценической сноровки, врожденной в ней вместе с театральным талантом находить себя в любой ситуации. Лора рефлективно вцепилась Трэвису в фуражку, едва не сорвав ее с головы, но тотчас рассмеялась, прижавшись фигурной талией к его виску и воздав кверху свободную руку, точно эквилибристка на плече силача. Отсюда Лора не видела, что Трэвис слегка поклонился невидимому залу под оглушительный шум беззвучных оваций, пока неосязаемые шляпы подлетали в воздух, и взбудораженные зрители восторженно свистели, импонируя такой искреннее пьеске, и все умоляя: "бис! бис!" Однако полицейский жестом остановил придуманную толпу.       — На сегодня достаточно, принцесса. — Улыбнулся Трэвис, смотря вверх, туда, где в зоне недосягаемости для его глаз, сияло под люстрой все еще пунцовое лицо Лоры.       — Да ладно тебе..! — Протянула девушка, все еще задыхаясь от бури чувств внутри, и пытаясь уломать второго актера еще хоть на что-нибудь. — Время еще детское, ну? Может просто останемся, румбу послушаем?       — О..! — Расплылся в усмешке Трэвис — Я знаю, чем это закончится. И скажу тебе так, у меня не было сегодня в планах допивать эту бутылку. Я с тобой уже и так чуть сомелье не сделался.       — Ах ты, хитрый лис! — Засмеялась танцовщица, удобнее располагаясь на руках у полицейского. — Раскусил меня!       — Не хотел бы хвастаться, — слегка приосанился Трэвис, когда уже снял Лору с себя, но еще не поставил ее наземь. — однако для хорошего копа раскрыть такое дело как раз плюнуть. Дальнейшие выводы за тобой. — Добавил он, ничуть не намекая на похвалу.       — Да ну, — язвительно заметила Лора, не торопясь слезать на диван обратно — Ты все же опер, не следовать, так что меньше спеси, знаешь ли       — В моей профессии нет такого четкого разделения кадров. — Ответил ей полицейский — Разница только в том, что я могу быть универсальным бойцом, а вот детектив - вряд ли, хотя и тут бывают исключения.       — Я думала, только у гражданских есть в голове такое клише — Усмехнулась Лора, но по ее виду было понятно, что она верила собеседнику.       — Скажу по опыту, не только. — Подтвердил Трэвис, стараясь скрыть от девушки мелькнувшую в глазах искорку воспоминаний. — Но ладно, тебе уже давно пора обратно к Максу, спать       — Ну хорошо, хорошо, — Нехотя согласилась Лора — но тогда завтра-...!       — Мы можем поиграть в настолки — Закончил мужчина за нее. — Как раз одолжу одну у Кейли, ее любимую, там, кажется, было что-то про принцесс. Банально, но как тебе? Трэвис не видел, но почувствовал, что Лора уверенно ему кивнула. Он не спешил ее опускать, хоть в обратном тоже не было острой необходимости. Медленной поступью полицейский направился к выходной двери, где он перехватил Лору удобнее и ловко свернул девушку в руках, как шарнирную куклу, чтобы ненароком не ударить ее ни ногами, ни головой. Пора вернуть ее обратно в карцер, неслышно проскользнув мимо спящего Макса, пора помахать ей на прощанье и снова запереть тяжелые замки, чтобы отправиться к себе наверх, проживать эту ночь событиями на цыпочках ушедшего вечера. Краем глаза он, быть может, нащупает блокнот, брошенный в груду книжек, и пододвинет его по столу ближе к себе, открывая на последней странице. Туда как-то Лора впервые записала свое первое глупое пожелание о том, что хочет рома и конфет, а позже передала записку копу уже в карцере, с одной только фразой: "в блокноте с белым "ауди"". Интересный сюрприз сначала несколько озадачил Трэвиса, но в ту ночь он впервые не полез к Лоре с расспросами еще при контакте в одиночной камере, допытываясь правды здесь и сейчас, а сохранил тайну и неосознанно для себя принял правила ее махинации, когда поднялся наверх сразу же после того, как запер Лору. Там он впервые поднес к лицу помятую страницу с карандашным росчерком и сдавленно рассмеялся от наивности происходящего. Так он привел ее сюда в первый раз, не руководствуясь корыстной целью, а теперь и это тоже сделалось для двоих медленной игрой, очередностью ходов слегка напоминающую шахматы: все, что не записывала бы Лора в блокноте с белым "ауди", имело волшебное свойство сбываться. Однако сейчас на пустеющей странице того самого блокнота ничего написано не было, только нарисован размазавшийся от пальца смайлик, который либо плакал, либо подмигивал; точнее не разглядеть, но легко догадаться в контексте обстоятельств. Наверное, легко. Трэвис, перенимая манеру переглядываться с бумагой, тоже улыбнулся в листок, и положил блокнот на место. Сухая страница слегка шелохнулась ему вслед. И вот Трэвис, как обычно, проглотит своих успокоительных, и побредет в постель, прекрасно сознавая, что волнами таблеток, растворенных в крови, уже не затушить разгоревшееся внутри сердца пламя, но все равно повинуется с трудом восстановленному режиму, хотя бы по долгу службы. Трэвис, преисполненный ожидаемым волнением, прилег на кровать и перевел взгляд в окно. Там, над ним, высоко сияло светлеющее небо белыми гроздями созвездий, издалека наблюдавшими за маленькими вольностями между заключенной и похитителем. Темные тучи уже успели рассеяться в преддверии утра, воздух под ними был зыбок, и потому казалось, что время остановило спешащий ход за рассохшейся оконной рамой, окаймленной кромешной тишью ночи, еще не согнанной с престола. Такая милая летняя атмосфера, словно сотканная из грез и хрусталя, подбивала мужчину на поэтические чувства, но Трэвис только устало отвернулся на другой бок, сознавая, что больше всего не хочет отвлекаться на что-либо еще сейчас. Особенно, если речь шла о нескольких томных часах с клочком бумаги подле подоконника, в мучительном ожидании достойной мысли, которую полицейский проткнет остерьем карандаша и увековечит ее на листочке, истыканном мягкими графитовыми росчерками в период невообразимых мук творчества. Мало ему одного неугомонного стимула, уже спящего на куске матраса, так еще и утро над землей наступало чудеснейшее, невзирая на то, что Трэвису до выходного, оставалось, как минимум, еще два дня. А он повторит излюбленный сценарий еще один раз, обязательно сейчас же повторит. Он не уснет, совсем не уснет, ожидая противного трезвона будильника, а на утро восстанет из груды перин и жеваных подушек уставший и помятый, чтобы потянуться до судороги в ногах и выпить крепкий черный кофе, но вместо ожидаемого эффекта получить только тревожность и тахикардию. И новый день начнется также, как десятки дней до этого, повторяя расписание из раза в раз: завтрак, душ, корм заключенным, обед, обязательства, ужин, ужин заключенным, и все под пологом напускной серьезности на строгом лице, чтобы завтра это повторить, и снова повторить, и снова повторить. Так думал Трэвис, уткнувшись холодным лбом в кирпичную стену, пока летний ночной ветер лениво гладил его растрепанные подушкой волосы. После взбаламученных вод на душе, после всплывшего со дна, осадка, он и не надеялся, что однажды в его жизни все изменится также весело и круто, как изменилось после того, как там поселилась Лора. Мысли о недосыпе пугали уставшего полицейского, не давали жизни, заставляя злиться на собственное тело, но Трэвис чувствовал себя скорее пассивно, нежели раздражался на самом деле. Не хотелось начинать новый день с обезболивающих, но куда деваться? Он сегодня не заснет, никогда же не засыпал до этого, значит и сегодня точно, сегодня точно... сегодня точно... сегодня... хр-р...