hate you or love you

От стука каблуков Аддамс поворачивается в кресле на дверь. Руки самодовольно — на подлокотники, острый подбородок — вверх. Смотрит с вызовом, словно вопрошая, почему весь мир резко уставился на неё. Не хватает злобной усмешки, но она же не улыбается даже уголками губ. Знает, что за проникновение в кабинет ничего ей не будет. — Мисс Уимс, — Уэнсдей вскидывает бровь, чтобы добавить беспардонности образу. Взглядом, которым скосило половину Америки, безжалостно стреляет в директрису. А та выдерживает, стоически сносит заносчивую мерзавку. Лариса ненавидит Аддамс всеми фибрами своей души. Мечтает схватить её за шею и встряхнуть, как тряпичную куклу. — Мисс Аддамс, — в тон отзывается директриса, приближаясь к источнику всех своих бед. От девчонки вечно в чёрном жутью болит голова и ломит кости. Она умудряется пробить висок на расстоянии и появляется в кабинете тогда, когда хочется волком выть. Спина Аддамс натянута струной на виолончели, и на ней бы сыграть. Но — она никому не позволяет к себе прикасаться. Любой, кто дотронется, рискует сыграть не на виолончели, а в ящик. Уимс знает, что от чужих рук Аддамс покрывается сыпью, чихает и проклинает с котелком всё существо. Оттого ей нестерпимо жаждется осыпать её мелкими, как жалящие укусы насекомых, касаниями. Голова, затылок, шея. Запястья, точёные локти, плечи, которым не хватает чуть больше груза зрелости, ответственности. — Кажется, детское время давно закончилось, — фыркает Лариса, пока в камине разгорается и разлагается пламя. Уэнсдей обращается на него, потому что директриса тоже смотрит туда. Огонь успокаивает. Но совершенно не в той ситуации, когда пульсации в голове обретают человеческий облик. Говорят голосом Аддамс, которую она не переносит на всех уровнях сознания. Уэнсдей складывает губы трубочкой. Изрезанные морозом штата, они обнажают витиеватые эмоции девчонки. Она пришла не с войной. Но директрису ненавидит так, что сводит челюсти. Ей импонируют могильный холод и летаргия. А от белого, запаха ванили и ровных стопок бумаг с годовыми отчётами её тошнит. Аддамс оценивающе склоняет голову, словно готовится решить судьбу всего мира. Хозяйка положения, она упирается обеими ладонями в дубовый стол, приподнимая себя в кресле: — А моё ещё не начиналось, — монотонный, стучащий слог кажется наигранным. Уэнсдей прокашливается, ощущая в горле неясный комок. — Вы говорили, я могу прийти в любое время и с любой проблемой, — она опадает обратно в кресло. Аддамс чувствует своё превосходство, не зная, что только сейчас Лариса позволяет ей это. Проклятая девчонка давно сидит у неё под рёбрами, и её нужно вырезать ножом по живой плоти. Её нужно вытравить, чтобы она никогда не смела выскакивать. Приподниматься со своего места без разрешения, болтать и оставлять влажные следы ладоней на директорском столе. Она ощущает себя главной, думает, что ей нет равных. Но на одну нахальную Аддамс всегда находится одна директриса Уимс, которая готова ненавидеть её до скончания веков. — Ключевое здесь то, что Ваши проблемы — это Ваши проблемы, — Лариса складывает руки на груди бесцеремонно, словно отталкивая от себя девицу. Аддамс отшатывается, и скрип старых колёсиков по полу прилетает прямо в затылок. Хлёсткая, как взвизгивающая в воздухе плеть, директриса наступает: — Я не обещала Вам помощь. Аддамс во все глаза смотрит, но не теряет самообладания. Пытается не терять. Многие говорили с ней так, пока она не выстреливала в них из лука или отцовского обреза. Шутки заканчивались в момент, когда снаряд по воле случая проходил в миллиметрах от жертвы. Она бы с радостью выстрелила в директрису из револьвера, чтобы понять, сильна ли его отдача. — Мне на Ваши обещания хоть бы что, — повторно вскидывает подбородок, чтобы показаться выше и значительнее. Но он зачем-то летит вниз, и опять кажется, что ей приходится о чём-то там умолять женщину. Она никогда в жизни не молила и не молилась. — У меня проблема, — Аддамс отмечает, как напрягаются жилки на шее директрисы, как резче очерчиваются скулы, потому что она закусывает щёку изнутри. Красные с потёртым контуром губы изгибаются в ухмылке, будто бы Уэнсдей уже безоговорочно сдалась. Аддамс действительно наблюдает за собой одержимость, а тени от языков пламени скользят по её груди. — Если Вы после исчезнете из моей жизни, я готова выслушать, — Лариса приближается, и между ними остаётся лишь стол. В нём никакой защиты для обеих, потому что от злости пробить его — на раз-два. Но чтобы не вцепиться в девчонку, директриса скрежещет длинными ногтями по нему. Они соревнуются, кто кого больше хочет убить. Аддамс не сводит взгляда: дьявольская красота директрисы и какофония эмоций морочат голову. Предательски разжигают огонёк под левой ладонью, где, предполагает она, находится сердце. Оно натренировано ненавидеть. Но ненависть к Ларисе, выращенная, точно кактус в матушкином саду, звучит сегодня иначе. — В чём твоя проблема? — почти шёпотом говорит директриса, скатываясь до банального «ты». Аддамс вздрагивает. Вздрагивает не от голоса, не от «ты», а от реакции тела на блондинку: тело хочет податься вперёд, ощутить вкус и запах чего-то крамольного, запрещённого законом. Директриса перегибается через стол, нависая над ним. Словно наговаривая, нашёптывая заклинания, притягивает всё внимание к своим губам. Статная, властная. Она готова схватить Уэнсдей за воротник и швырнуть в окно, побитое дождями. Лариса выбрасывает вверх палец. На руках видны все венки, отметины, несостоявшиеся поцелуи. Приманивающий, будто она здесь добыча, жест, и — сглатывая, Аддамс не отступает, а двигается навстречу. Как та самая зверушка, загнанная в клетку, она тянется к руке, готовой её покормить. — В чём? — облизывая верхнюю губу, Лариса движется вперёд, и на секунду немигающий взгляд бросает вызов. Она хмурится, приподнимает обе брови, а вместе с ними и уголки губ, которые вонзаются в ещё горячее нутро Уэнсдей. Аддамс не дышит. Не может. Из последних сил без звука и воздуха она, отрывая от себя куски плоти, выливает: — Я испытываю к Вам... Тупым предметом по виску и в живот, звучит переливистый и громкий, как полёт со скалы, смех директрисы. Попытки Аддамс глянуть исподлобья, обременить взгляд всеобщей ненавистью трещат по швам. Она пробует, пробует, но точно скована по рукам и ногам. Попытки вырваться стягивают путы сильнее, душат. Она в панике перебирает оставшиеся от кубиков мысли, сменяет милость на гнев, щёлкая внутренним выключателем. Всё заклинило. Есть только глаза директрисы, от которых невозможно оторваться. Лариса обходит стол и впивается в руки Аддамс, сопротивляющейся ей в своей голове. Нависает над ней, противоправно наклоняется к самому уху: — Симпатию? — помогает. — Влечение? — издевается. — Страсть? — обдаёт жаром своего дыхания, прекрасно понимая, что неопытная девчонка может сложить оружие в любой момент. Какой бы сильной и мятежной ни пыталась казаться. — Ненависть, — в эту секунду, когда всё сказано, глазами в глаза — чтобы узнать, задело ли. Аддамс чувствует, как кровоточит её собственная рана от недолюбленности, и чувствует подступающее непреодолимо животное желание. От которого приходится столкнуться с губами напротив, и без того нарушившими её спокойствие. Не от любви, а от ненависти Аддамс жадно целует губы директрисы, которая не отвечает. Страшно потянуться к ней руками, поэтому Уэнсдей только беспомощно крутит запястьями в её хватке, не намеревается вырваться. Глаза закрыты. Всё, что чувствует Аддамс, — пульсацию мыслей в висках и короткие, опаляющие губы выдохи. Хочется застонать в голос, но она знает себе цену и не прогнётся. Через секунду собственные копошения сменяются отрепетированными движениями Ларисы, которая перемещает свои ладони ей на плечи и берёт инициативу на себя, захватывает власть без предупреждения. Изучающе, она скользит ими по одежде, желая вывести девицу на эмоции. В руках — ни капли заботы, нежности. Грубо, отрывисто, куда придётся, она прикасается, зная, что можно сорвать Аддамс с цепи. Она против своей воли подставляет себя под умелые ласки. Желание откусить блондинке руки по локоть увеличивается. Возрастает, подпитываемое ненавистью, концентрирующейся на кончиках пальцев. Не сдерживаясь, она рычит, когда касания директрисы сползают между ног. Постыдно взмокнувшее бельё заставляет ту хищно оскалиться. Аддамс хочет дёрнуться и цапнуть её за губу, чтобы сорвать дурацкую ухмылку. Но — палец Ларисы резко, неожиданно, неаккуратно оказывается в ней, заставляя прогнуться дугой в спине. Обещала себе, что не прогнётся. Но не сдержалась. Прижатая горячим, вздрагивающим от эйфории телом, она едва может дышать. Толчки внутри совпадают по ритму с пульсацией в висках. Быстро, рвано. Бёдра двигаются навстречу руке директрисы, которая безжалостно берёт её и выбивает гортанные, глубокие стоны. Уэнсдей не может контролировать себя. Холодная, аскетичная, безэмоциональная, она вдруг ныряет в новый омут, где от чувств нет отбоя. Где приходится впитывать ощущения, пропускать их через себя, осознавать. Губы хаотично шепчут что-то: то ли проклятия, то ли имя директрисы. Аддамс всё так же ненавидит её. И себя, что не может противостоять своей человеческой натуре. И ласкающим её нутро рукам. Лариса тяжело дышит ей в самое ухо, касаясь влажным языком мочки. Это приятно, от этого сносит крышу — и это унизительно признавать. Несколько дней назад Уэнсдей говорила матери, что никогда не влюбится, не познает человеческих чувств. И вот уже сегодня извивается всем телом под женщиной, секс с которой в кошмарах не снился. Директриса ликует внутренне, погружаясь в девчонку во всю длину. Вынуждая её метаться по креслу и вколачивать ногти в подлокотники. Проглатывая один за другим стоны её удовольствия, в котором она никогда не сознается. Надавливая на клитор, она чувствует, как содрогается тело, готовое к разрядке. Огромные глаза Аддамс распахиваются и смотрят прямиком в душу. Она не понимает, что с ней происходит. Ей казалось, она неуязвима. Но — одно движение, второе, третье, и она, замирая на мгновение, кончает, вгрызаясь зубами в плечо Ларисы. Уимс замедляется, но продолжает двигаться в теле девчонки пробирающими до мозга костей толчками. Желая продлить эффект от оргазма, она наслаждается сокращением мышц вокруг своего пальца, собирает ладонью всю без остатка влагу. Аддамс не шевелится, потому что пока не осознаёт, какая лавина на неё обрушилась. Грудь тяжело вздымается. — Всё ещё ненавидишь меня, Аддамс? — поднося пальцы к лицу, директриса втягивает носом тонкий аромат девичьего тела и улыбается. Она чувствует, что победила. — Ненавижу, — облизывая сухие губы, еле слышно отвечает Уэнсдей, боясь того, что шагнула через черту между ненавистью и сексом.