unspectacular things

— Гэгэ, как ты стал советником Юнъань? Хуа Чэна отогнали в сторону, поэтому, прислонившись к дереву, он стоял рядом, пока Се Лянь стирал свои запасные одежды — ничего вычурного, такие же простые и поношенные белые одежды, как и те, что были на нем сейчас. Язык чесался от желания попросить прекратить напрасные усилия — один щелчок пальцев, и он мог вызвать сундуки, полные прекрасных шелковых мантий, мягких, как дуновение ветра, без каких-либо застиранных пятен или, по крайней мере, ему не составило бы труда позвать призрака, чтобы почистить вещи для Его Высочества. Но… Но он старался не напирать слишком сильно. Се Лянь же казался на удивление довольным, засучив рукава и рассеянно напевая незатейливую мелодию во время стирки. — На самом деле это действительно вышло случайно, — смущенно ответил Се Лянь. Хуа Чэн молчаливо ждал, неосознанно играя с кончиком своей косы. Он не уверен, когда научился терпению, это определенно не было его сильной стороной при жизни. Однако ради Его Высочества он мог ждать тысячелетия, не сказав ни слова против. — После моего первого низвержения, — через мгновение продолжает Се Лянь, сжимая мокрую ткань в руках, — Я… Я творил ужасные вещи. Я был не очень хорошим человеком. Но был кое-кто — безымянный призрак — который несмотря ни на что оставался со мной на протяжении всего этого времени. Он замирает и от удивления чересчур сильно сжимает коралловую бусину между пальцами. Потребовалось время, чтобы вновь обрести голос. Когда ему наконец удалось взять себя в руки, слова звучали отдаленно, будто вместо него говорил кто-то совершенно другой. — Ваше Высочество помнит кого-то столь незначительного? На лбу Се Ляня появляется небольшая морщинка, одна рука тянется к завязке его доули, прежде чем снова опуститься на мантию. — Он верил в меня, когда я меньше всего этого заслуживал. Я плохо относился к нему, а он все равно пожертвовал собой, чтобы спасти меня от моей собственной ошибки. Такое нельзя назвать незначительным. Не то чтобы Хуа Чэн забыл об этом. За последние восемьсот лет ему удалось защитить своего принца лишь дважды. В любом случае этого было недостаточно, но он до сих пор помнит жестокое семя удовлетворения, которое испытал в момент, когда духи разрывали его на части, зная, что Его Высочество вернулся и будет сражаться с этим грязным демоном, а не последует его примеру. В тот раз он умер с ухмылкой на губах. Однако он никак не ожидал, что Се Лянь вспомнит то время, вспомнит любую его версию, если на то пошло. Незнание того, что ему делать с этим внезапным открытием, заставило его неловко поежиться. Се Лянь делает вдох и слегка качает головой. — Он напомнил мне о том, что действительно важно, напомнил, что с самого начала я хотел помогать простым людям. И я подумал… Подумал, что, может быть, если бы я и правда попытался как-то помочь людям, я бы стал больше походить на того, кто заслужил его веру, — говорит он. — Будучи советником Юнъань, я не только мог видеть, как новая власть обращается с остатками народа Сяньлэ, но я также мог… Стать лучше. Ну или хотя бы попробовать. Неприятная дрожь пробежала по всему телу, как будто он проснулся оттого, что мир вокруг него накренился на половину оборота влево. Одно дело, если Его Высочество хранил в памяти какое-то из его воплощений, но было невообразимо представить, что он чувствовал долг перед ним. Лишь от этой мысли голова шла кругом. — Для любого призрака было бы честью умереть за Ваше Высочество. Взгляд Се Ляня, вскользь брошенный в его сторону, был чем-то средним между хмурой озадаченностью и полуулыбкой, как будто он пытался собрать Хуа Чэна по кусочкам, но наслаждался головоломкой. Он тоже не знал, что ему с этим делать. — Я не хочу, чтобы кто-либо умирал за меня, — отвечает Се Лянь, выжимая мантию от воды. — Моей мечтой всегда было защищать простых людей, а не наоборот. Поджав губы, Хуа Чэн отводит взгляд от лица Се Ляня и останавливается на его руках. Солнечный свет очерчивал каждый сустав, окрашивал золотыми лучами мозоли — следы от фехтования и тяжелой работы. Он никогда не мог понять веру Се Ляня в простых людей. Человечество безобразно и порочно, чудовищно даже с улыбкой на лице. Его жизнь тому доказательство. Так много собственных страданий Се Ляня является тому доказательством, и тем не менее он все еще стоит на своем, снова и снова протягивая руку незаслуживающему того мусору. Недостатки человечества раскрывают его собственную божественность, и все же Се Лянь непоколебим в своей вере. — Кроме того, — говорит Се Лянь, — Ему было ради чего жить, он заслуживал куда больше, чем смерть за мои ошибки. Где-то в этом мире у него оставалась возлюбленная. Да, думает Хуа Чэн, глядя на него, и он был идиотом, если всерьез считал будто знает, что значит любить. Что он смыслил в этом тогда? Преданность, поклонение — готовность умереть тысячу раз, если бы это было во имя Се Ляня. У Мин был бесполезным и глупым, юнцом, играющим во взрослую жизнь. — Я должен был помочь ему найти ее, — прошептал Се Лянь самому себе. — Он нашел ее. Се Лянь вздрагивает, отворачиваясь от того места, где он раскладывал чистую одежду, чтобы та высохла на камнях, и Хуа Чэн в миг проклинает себя за бездумно брошенные слова. — Прошло столько веков, гэгэ, — говорит он и как можно небрежнее закидывает руки за голову. — Конечно, он нашел ее либо в смерти, либо в их следующей жизни. Удивление мелькает на лице Се Ляня, прежде чем он опускает голову. Улыбка украшает его губы, мягкая и теплая, и Хуа Чэн вдруг чувствует, как давно небьющееся сердце дает трещину. — Сань Лан такой романтик, — дразнит он в ответ. — Кто бы мог подумать, что Собиратель цветов под кровавым дождем окажется таким милым? Хуа Чэн усмехается, отводя взгляд, но даже так чувствует улыбку на своих губах. Трава шелестит под ногами, когда Се Лянь подходит ближе и присаживается рядом на освещённом солнцем уголке. Прикрыв глаза, он улыбается свету, играющему на зеленых листьях, и Хуа Чэн понимает, что готов умирать изо дня в день, чтобы хоть на секунду стать свидетелем счастья на его лице. Даже сейчас, спустя столетия вдали от трона, он сидит с грациозной осанкой истинного принца. Его руки лежали одна над другой, едва доходя до колен, рукава все еще были отогнуты, обнажая шелковую ленту, обмотанную вокруг одного запястья, и обнаженную до локтя другую. — Ах, но Сань Лан еще не признался своей возлюбленной, — говорит он, моргая и открывая глаза, чтобы посмотреть на Хуа Чэна. Солнце проникает в темноту его глаз и согревает их до медного оттенка. Хуа Чэн выдыхает тихий смешок и обращает лицо к небу. — Что касается меня, гэгэ, я только хочу, чтобы она была счастлива и оставалась в безопасности. Если в моих силах будет как-то защитить ее, этого достаточно. Рядом с ним Се Лянь издает тихое мычание, словно размышляя, и между ними воцаряется тишина, теплая, как солнце. Краем глаза Хуа Чэн мог видеть, как Се Лянь вдыхает прохладный воздух, его волосы развеваются на ветру, и пряди чуть поднимаются с плеч. — Твоей возлюбленной очень повезло, — через некоторое время тихо говорит Се Лянь. — Когда ты все ей расскажешь, я уверен, что она будет самым счастливым человеком во всех трех мирах. На одно мгновение он почти готов признаться. Он почти поворачивается к Се Ляню и говорит, что нет. Ты самый несчастный человек, которого я когда-либо встречал. Но Се Лянь слишком добр. Признайся он сейчас, ответом бы стали мягкая улыбка и извинения за невзаимность, как будто по какой-то собственной ошибке такое недостойное существо полюбило его. Память — это долгий шаг от любви. Поэтому Хуа Чэн откидывает голову назад к Се Ляню и вновь ухмыляется, легко и дразняще. — Кто же теперь здесь романтик, гэгэ, мм? Вздрогнув, Се Лянь смеется, звонко, подобно десятку маленьких колокольчиков. Хуа Чэн позволил себе короткое чувство самодовольного удовлетворения от того, что стал причиной столь прекрасного звука. — Ах, Сань Лан, — смеется Се Лянь, нарушая собственную позу, чтобы откинуться на ладони, как беззаботный мальчишка, — Прости этому старику его сентиментальность. Его голос веселый, без следов раскаяния, и Хуа Чэн вновь ухмыляется, прислоняясь к дереву и опуская одну руку на колени. Они достаточно близко, чтобы он мог сдвинуть ногу и подтолкнуть Се Ляня одним коленом. Он все еще испытывает легкое волнение от того, что ему разрешены такие жесты, вдвойне, когда глаза Се Ляня прищурились в улыбке от прикосновения. Выдохнув, Хуа Чэн переводит взгляд обратно и позволяет своей ноге оставаться едва прижатой к Се Ляню. Этого более чем достаточно.