папа опять сильнее всех в мире

      Цветастые шмотки летят в криво раскрытый посреди комнаты чемодан, а Лара говорит. Много, обвинениями сыпля не скупясь, норовя задеть побольнее, но Константин молчит. Всё уже давно сказано. Голова трещит то ли от недосыпа, то ли от криков уже без пяти минут не жены, чувства всё давно сведены к нулю, он кажется, выгорел полностью, но Грому действительно страшно наверное впервые в жизни, потому что Игорь там, в соседней комнате и завтра нужно будет что-то говорить.       Почему мамы с ними больше нет. — Он хотя бы мне жизнь спокойную даст, я мир увижу, ощущу каково это не жить от зарплаты до зарплаты, каждую копейку экономя! — она закидывает последнее платье и закрывает чемодан. — Хватит! Я уже понял! — он обрывает её жестом руки. На дверной косяк опирается, растирая пальцами переносицу, силясь отогнать боль. — Игорю ты будешь объясняться сама я полагаю? — И не подумаю! Я ему предлагала со мной. Мир посмотреть, понять как по-настоящему люди живут, а он всё: мы же вместе с папой поедем, да? Как ты себе представляешь ему объяснить? — она фыркает недовольно, протаскивая чемодан к двери и натягивает пальто. Константин не оглядывается. Лишь дверной хлопок заставляет вздрогнуть. Одиночество сдавливает плечи свинцовой тяжестью, гнёт к земле и Гром идёт туда, где он знает: его ждут всегда.       Дверь в комнату приоткрывается с скрипом. Игорь не спит, сидит на кровати, болтая голыми ногами по воздуху, глядя в окно, на кружащиеся хлопья снега, но вошедшего отца замечает сразу же, произнося тихое: — Она ушла? Константин молчит. Лишь смотрит в глаза, что так схожи с его собственными. Игорь понимает без слов. Хлопает по свободному месту рядом с собой и едва Константин садится с ним рядом, обвивает его руками, носом в плечо утыкается и шепчет заполошно, горячо, пытаясь словно передать свою собственную веру в сказанное: — Папа, слышишь, ты только не грусти, хорошо? Я с тобой буду всегда-всегда, ждать тебя и дожидаться, я никуда не уйду. Ты не один, обещаю. — Я верю, сынок. — в глазах отчего-то немилосердно печёт, Гром смаргивает пару раз, Игоря к себе крепче прижимая, но дышать становиться легче.       Впервые за долгое время.       Их жизнь выстраивается своим чередом, но на фоне сгорает тот самый пресловутый новый мир — обещанный и долгожданный, заставляя Грома-старшего ночевать на работе, возвращаясь в рассветных сумерках, заставая Игоря спящим на его собственном диване, в дурацкой кепке Прокопенко в обнимку с курткой, что он порой надевает на работу. Вина скребет на подкорке, выдавая упреки с интонациями жены, но Константин отмахивается. У них всё обязательно будет, пусть не сейчас, он для Игоря не пожалеет ничего и сделает всё, что в его силах. Игорь от него отличается разительно, несмотря на внешнюю схожесть. Он хрупкий, по-подростковому нескладный, частенько приходит домой с фингалами, предпочитая приёмам, которым Константин его учит, словесную дуэль и карандаши с блокнотами, словно желая дать окружающей серой реальности недостающие краски. — Если я исправлю русский, то можно записаться в художку, пожалуйста, пап? — у него умоляющий взгляд и сложенные в надежде перед собой руки. — Если только исправишь. Конец четверти на носу, ты трояк хочешь? — Константин колдует у плиты, стараясь выдумать им завтрак, из того минимума, что покоится у них в холодильнике. — Нет, это просто Анастасия Николаевна… А, ладно, ты же говоришь, что причину прежде всего нужно искать в себе, поэтому я исправлю, обещаю, па. — он показывает ему большой палец задранный вверх, в качестве заверения, на что Константин усмехается, ставя перед ним тарелку с сырной лепешкой и водруженным поверх него дракончиком из сосиски. — Ты никогда не думал на повара пойти, пап? А что, мне кажется получилось, как раз на пенсию выйдешь и можно начать. — Ешь давай, остряк! А то в школу опоздаешь, а я на работу.

***

      Прокопенко обрывает ему звонками мобильный подчистую. Гром под нос матерится, он эти новые технологии терпеть не может, но положение и ход общества вперёд, или назад, кто теперь разберёт в этом каждодневном хаосе обязывает, и поэтому он примиряется. Константин хода не сбавляет. Несется сквозь оживлённый Невский, заскакивает в метро, позволяя людскому потоку выбросить себя к вагону. Прокопенко встречает его на пороге собственной квартиры. Взлохмаченно-уставший, ещё больше напоминающий моржа, он Константина буквально затаскивает за порог и выдыхает облегченно: — Господи, Гром, ну наконец-то! — Как он? — Костя скидывает ботинки, забрасывая куртку на антресоли. — Тридцать восемь то есть, то нет. Лена моя бульон куриный принесла, поел днём. Сейчас парацетамол дал, температура падать начала, он спит. Но укладываться не хотел, тебя ждал. — Сходил, едрёна вошь на горку с Игнатом! — Константин ерошит волосы рукой и пытается закурить, но неудачно поэтому щелчком отбрасывает сигарету в сторону. — Полторы недели уже так. — Всё будет хорошо, выкарабкается. Ты взял на неделю отпуск? — у Прокопенко рука крепкая, плечо в ободряющем жесте сжимает и Костя ему за это благодарен. Федя — аксиома. Нерушимая вопреки обстоятельствам, тот кто рядом непреложно, в самые трудные моменты, несмотря на его скверный характер. Гром знает, что придурком бывает частенько. Другой бы на месте Феди вспылил бы, ан нет. Тот перекипает мгновенно, и вот уже вновь плечом к плечу. А ещё он Игоря любит, словно своего родного. — Взял. Игорь будет рад. Я ему ведь давно обещал. Неделя перед Новым годом самое то, а потом еще выходные. Честно, не в художку ему надо, а на спорт. Хилый, чуть что, сразу сопли и домашний лазарет. — Ээээй, Костя, не перегибай, — Прокопенко удивленно поднимает брови и пальцем грозит, словно ребенку. — Пусть парень сам выбирает. Такой возраст, ему все дороги открыты. А ты сейчас нажмешь, знаю я тебя, а он потом жалеть будет, да и ты талант загубишь. Вдруг он будущий Айвазовский? — Айвазовский, скажешь тоже… — Гром в ответ хмыкает и отвечает на протянутую для рукопожатия руку Феди. — Давай, на трубе. — Ага, которую ты никогда не берешь. — Иди ты, я привыкаю еще к этим пукалкам.       Прокопенко уходит, оставляя Грома в тишине квартиры. Константин будить Игоря не хочет, поэтому устраивается на диване перед телевизором, с принесенной на свою долю шавермой. От криминальной хроники он порядком устал, поэтому Гром выбирает «Новую реальность», где ведущий рассказывает о новых играх для желаемой Игорьком приставки, думая, что неплохо бы было бы подарить ему такую на Новый год.        Стиралка может и подождать. Но тишину разрезает крик. Игорь.        Гром-старший подскакивает мгновенно. Выработанные за годы инстикты срабатывают быстрее логики. Бей или беги. Он в комнату к сыну вбегает, едва не срывая дверь с петель.        А Игорь на краю кровати сидит. Плачет на взрыд: болезненно, горько и страшно, а глаза то закрыты.       Так плачут те, кто потерял буквально все. Грому его боль в грудной клетке зеркалится идентичностью, на мгновение сковывая страхом. Но он садится рядом с сыном. Руками накрывает его дрожащие, и произносит тихо с совершенно несвойственной для самого себя нежностью: — Игорь, это сон, слышишь? Открой глаза, прошу. Сын слышит его моментально. Глаза распахивает тот час же, оглядывая неверяще, а потом бросается в объятия, худенькими руками стискивая намертво. — Папка, дорогой, папка, ты жив! — тороторит, частит, а слезы все еще из глаз льются, оставляя на футболке Константина мокрые пятна. — Это так страшно, выстрел в сердце, а потом ты падаешь, а я один остаюсь и в квартиру прихожу. В квартиру, в которую ты больше никогда не вернешься, пап! — он сотрясается от новых рыданий, а Гром лишь прижимает его к себе ближе. Стискивает хрупкие плечи, и остраняет от себя, глядя на собственное отражение. — Игорек, это сон. Оставь его там, не тащи в реальность, потому что я здесь с тобой, и я не уйду. Поверь, любой, кто посмеет в меня прицелиться, получит пулю быстрее. Я с тобой буду всегда, веришь? — в горле комок, выговорить получается хрипло, но Грому плевать. Главное, чтобы Игорь понял: что папа действительно обещает. — Я верю, пап. — Игорь носом шмыкает, а потом высмаркивается в лежащий рядом платок. — Так, температура спала, — Костя резюмирует коротко, прикладывая к голове сына руку. — Лоб холодный, отлично. Пошли тогда. — Куда? Разве ты не уходишь опять? — Да сейчас, пошел, ага. У меня между прочим отпуск перед Новым годом. Поэтому давай, укутывайся в одеяло, я тебя на диван на руках отбуксирую. Расскажешь мне про свои игры для приставки, а потом перекусим. Я шаверму купил. У Игоря от удивления округляются глаза, а Константин в ответ смеется. Думая о том, что ради вот него стоит жить, возвращаться. Возвращаться, зная, что тебя любят и ждут.