Дьявол правда носит Prada

Я хватаю с тумбы свои таблетки и колоду карт, любимую и дорогую сердцу. Самых обычных — игральных. Потрепанные и потертые джокеры, тузы с немного помятыми уголками и старшие карты, у каждой свое пятнышко или отметка. Среди друзей я главный шулер, хоть этого еще никто не понял. За столько лет, что я учусь в своем унике, старом, как этот мир, еще со времен совка не пережившего, казалось, ни одного ремонта, меня ни разу не палили. Конечно, ведь колод у меня море! И каждая с какой то своей искринкой. То рубашки карт покрыты блеском, посеребрены на заводе, или старая, еще дедовская, пропахшая его самогонкой и сигаретами, даже на каких то мелких картах остались следы от бычков. У деда была буйная юность. В общаге тихо и пусто. Ну новогодние каникулы как ни крути. Коридор тускло сияет выбитыми кое где лампами, а таракашки убегают в щели на стенах, когда я вальяжно прохожу по заляпанному цветастому ковру, как по красной дорожке шагает президент. Мой черный пуховик, в своих карманах таящий полный бардак, а для меня кучу полезностей, шуршал в ночной тишине. Сегодня тридцать первое, на улице холодрыга, слякоть и мерзость. Фу, в Питере как всегда. Будто не зима, снега нет, дождь и морось. и такая противная хрень. И хрень эта ваша хваленая любовь-морковь. За спиной в рюкзаке булькает бутылка с высоким градусом, примерно с таким, как мой сосед выехал в больничку неделю назад. Под сорок. У меня водка и сиги — мои лучшие братки, круче любых девок, особенно моей, недавно кинувшей меня, Оли. Я когда вечером получил от нее смс, думал, что же такого прекрасного она снова прислала. Может новую работу какую: потрясающий букет на свадьбу мажоров, или большую корзину цветов с разными флористическими примочками. А оказалось, что она расстаться захотела. Мол, в новый год вступать нужно с чистой совестью, с новыми людьми, хорошими и успешными, а ты, Ярик, лох педальный, и я уже давно другого нашла. И зарплата у тебя ничтожная, и даришь ты мне фигню какую то,. Никаких брюликов, цепочек и серебра. Но зато каждые выходные тортики, которые, оказывается, ей осточертели, да картины разные рисуешь. Точно, еще забыл, что я ей растения, бывает, в горшках дарил. Сам эти горшки делал, расписывал их, лепил смешные ушки и лапки. А у матери просил ростки. То бегонию королевскую розовую выпрошу, сам посажу, полью, удобрения найду и перемещу в горшочек в виде жабки. Или вот, в последний раз я подарил ей орхидею. Белую и очень пышную. И на утро, после такого сообщения и моментальной блокировки меня везде, я получил назад все цветы. Все, что три года я выхаживал, помогал поливать и заботиться о них. Всю ее страсть и мою любовь она прислала назад, даже горшочки отправила, сложив по коробкам. Мне под дверь в комнату поставили. Сосед потом еще причитал по видео, говоря со мной, мол, «Ты весь наш стол заставил, приеду, а меня твои кактусы сожрут.» И я смеялся, запивая свои катящиеся слезы энергетиком. Так и кончилась моя любовь, а вместе с ней и вся радость. Не мила стала жизнь. Серая, грустная. Я постепенно,сам того не замечая, загонял себя в яму, из которой не выбраться. Стенки давили, будто изо льда, да еще были обмазаны маслом. Скользко и неприятно. Игра в карты не расслабляла, приносила жалкие остатки горечи от проигрышей, раз за разом случавшимися. Я отчаялся, не надеясь наладить что то. Еле дописал все работы, чуть ли не слезами вытягивая из преподов тройки, а потом решил. Уйду, покончу со всем этим дерьмом раз и навсегда. Сейчас шагаю в полном одиночестве по промозглому Питеру, прохожу упрямо мимо Думской, не сворачивая. По клубам в новогоднюю ночь шастать последнее дело, для меня не имеющее смысла. Уже, черт, ничего не имело смысла. Ноги несли меня к Неве. К этой прекрасной и великой реке, обрамленной гранитным платьем. Вокруг прекрасные здания, украшенные поистине празднично. Все светилось, загоралось и мерцало ярко-ярко. Там елка в чьем то окне светится, на верхушке звезда, а сама вся пылает цветными огнями. Силуэт в окне мелькнул в шапочке, держал он большую тару, может там салат какой, или студень. А может сладкое что то, а еще лучше сладкого — куриные ножки. Немного захотелось есть, но не каких нибудь чипсов или радиоактивных сухариков, какими я баловался часто, а домашнего, уютного, пусть даже и противного холодца. Но я стою посреди тротуара, тут никто не предложит мне крабового салата. Люди спешили доехать до дому и плюхнуться на диван, ведь до полуночи оставалось четыре часа, а пробки и толкучка в метро все портила. Метро у нас вообще отдельное произведение искусства — во всех смыслах. Старинные станции завораживали своими архитектурными и дизайнерскими решениями. Каждая уникальна и неповторима: мраморные, гранитные и всякие разные колонны, их украшения, различные вензеля, розетки, листья и лианы. Все это тянется под землей, скрытое от водителей и простых пешеходов, брезгующих спускаться невесть куда и толкаться в шумных и гулких тоннелях с кучей народу. И в этой многолюдности и живости утопал весь Петербург, не только ветки метро, но и простые улочки. Все было всегда полно людей, самых разных. Одиноких, гуляющих по скверам и разглядывающих здания, если то были туристы. Или просто работяги в теплых пальто, спешащих из офиса и в офис. Или любящие пары, целующиеся у парадных, группы друзей, посетители нашего города с большой экскурсионной группой, под предводительством бабульки или рослого мужчины, размахивающего табличкой со смешным названием. Были и бродяги, музыканты, даже в такое время морозящие себе все, сидя на табуреточке и играющих новогодние хиты на гитаре. Им подпевала и кружилась в танце молодежь, счастливая и добрая. Проходя мимо гитариста, остановился. Мужик ловко зажимал струны, напевая вместе с какой то девчушкой «Новый год». Слова были оптимистичными, их еще так голосили все ребята в кругу, что можно было кинуться в пляс с ними. — А этот год - Новый, тот был – старый. Тот был хуевый, этот будет пиздатый! — кричали молодые парни хором, приправляя веселье прямо из горла бутылки. Я кинул в чехол от инструмента свой единственный косарь из кармана, все равно мне не пригодится. Глаза музыканта так засверкали, словно я оставил ему не одну бумажку, а целую стопку красненьких. Я шел дальше по Невскому, глядя в окна магазинчиков-круглосуточников и закрывающихся ресторанчиков. Надо мной море гирлянд, и белых, и желтых, и голубых. Разных. Вся жизнь у всех была разная, не скучная и веселая. У меня тоже она когда то такой была, сейчас я чувствовал себя одиноким. Родители не пригласили к себе в хрущевку, мама только оливьешку с утра завезла, сказав, что они с отцом в деревню поедут, пришлют мне видео с салютом. Я то праздники не особо любил, особенно когда много родственников, но сегодня даже их душная компания меня бы обрадовала. Друзья тоже не отписались и не позвали никуда, хотя каждый божий день я проверял наши общие чаты — пусто. И там, и на душе. Чертоград — так еще звали этот величественный город. Понятия не имею, почему у молодежи это имечко не прижилось. Звучит смешно, можно было много шуток придумать, но историю мало кто любит, может и не знают вовсе об этом. Читал где то об этом, уж не знаю, пишут ли сейчас такое в учебниках истории, наверно нет. Я не стал никуда заходить, хоть вывеска магазинчика с особо яркими гирляндами и привлекла взор. Мне бы хоть добраться туда, куда иду, тем более денег больше не было. Я уже выбрел на набережную, щурясь от ярких фонарей. Машин оказалось уж слишком мало. Посмотрев на часы, я понял отчего. Уже пол десятого. Долго же я торчал на одном месте, то слушая гитару, то засмотревшись на окна, полные счастья. Двинулся дальше, водя руками по подмерзшим корочкам на граните. На реке льда не было, погода была не морозной совсем, что бы ему нарости плотным слоем. Утки даже, вон, свободно плавали, как только лапы не отморозили. Я прошел дальше, оставляя за спиной Дворцовый мост. Ту еще махину, нависающую над водой. Летом его разводили, зажигали теплыми ночами всеми цветами радуги, но и сейчас он горел тысячами лампочек, украшенный на совесть. Впереди виднелся другой мост, подлиннее и побольше, к нему то я и шел. Можно сказать, что там, где все началось, я решил все и закончить. С Олей я познакомился на Троицком, летом, когда сбил ее на велосипеде. Я был совершенно невиновен, это все мой дружбан, подрезавший меня. Грохнувшись на девушку, чуть старше меня, я потом долго извинялся, вытаскивая из сумки пластырь и бутылку воды. Ох и крика было. Но потом все же она меня простила, а я, чтобы совсем выставить себя в лучшем свете, после оплошности, позвал ее в кафешку. После все и завертелось. От воспоминаний былого, что уже не вернуть, все внутри снова разбилось, кое как склеенное, чтобы хотя б дойти. Я зашагал быстрее, упорно держась за что то, ведь навернуться не желал. Завернул на мост и дышать стало тяжко. Все скручивало, ходило ходуном и я поглядывал за перила на черную водную гладь. По ней плыли белые тонкие ошметки льда, мусор, брошенный наглыми бухариками. И в голове всплыла картина, как по ней будет плыть и мое мертвое тело. Сердце ухнуло. Да, я может молод, может глуп, но я же не безнадежен, хоть и несчастен. Ольга правильно сказала, что в новом году должно остаться все лучшее и качественное, что то, что принесет свои плоды, радость. Я ведь смогу, смогу ведь? Уже стоя на середине Троицкого, я достал бутылку. Она в целости была доставлена сюда, не побитая, гладенькая, с яркой синей надписью: «Водка». Мастерски раскрутив крышку я принялся жадно глотать алкоголь, не закусывая, но медленно смакуя, чувствуя, как внутри разгорается огонь. И от водки, появившейся на голодный желудок изжоги, и в душе. О чем только думал, долбоящер этакий. Самоубийство, подумать только. Я стукнул рукой по перилам, в отчаянии завыл и продолжил отговаривать ту глухую и беспросветную часть себя, так и рвущуюся вниз. Не время и не место. Подумай о родителях, дедке с бабкой, да о соседе в конце концов! Как он там без меня кактусы, да астры кормить будет, сдохнут ведь все. Разумные вещи говорила та часть, которая рвалась к жизни, выпившая пол пузыря, другой, темной, тормоша ее за плечи и заставляя слезть с моей груди и открыть доступ к кислороду. Я задыхался, ощущая панический страх и борьбу, как уже на мечах, мои половины сражались за право овладеть телом. А ты подумай о себе, Ярик. Одинок, все бросили, оставили, сами тусят, пьют, ты один бедный мучаешся. Что, думаешь эта Олька паршивая такая одна? Не-е-ет! Таких будет сотня. И все они разобьют, растопчут, и ты сам бросишься с моста. Лучше сейчас, пока никого нет, или что, так навсегда и обрекаешь себя быть ссыклом, который спился на мосту, так и не решившись? Темная тоже дельное вторила, укладывая на лопатки белую близняшку. Пока шла борьба я пил, сначала медленно, потом как заглотил, чуть не подавившись. Все заплыло, закрутилось, и чтобы не грохнуться, перевесился через ограду, клюя носом. Паршиво было так, с ума сойти. А светлая уже еле трепыхалась под давлением другой, издавая предсмертный хрип. Голоса и крики боли стихли, когда ко мне обратился строгий женский голос откуда то сбоку. — Что ж ты, рыцарь попойки, вставай, оформлять будем. — я судорожно затряс головой. Нет, Боже, только не менты, только не менты! Я вскинул голову и мои светлые кудряшки перегородили обзор. Даже не сразу понял, откуда со мной разговаривали, сзади никого, сбоку с одного, другого тоже. И только пряча бутылку в карман я увидел воистину хрень. По другому не назовешь. Девка какая-то восседала с гордым видом на перилах в позе лягушки. Руками, не человеческими, с когтями и чешуей, красного, такого жгучего огненного цвета, держалась за холодные железки. А еще она была на каблуках, на конкретных таких каблучищах, черных и лакированых лодочках. Подошва стояла на перилах, а каблуки опасно свисали над Невой. Точно зверь она метнулась в сторону, и теперь стояла на тротуаре сбоку от меня и смотрела устрашающими красными, почти бордовыми и светящимися глазами на меня. Глаза светились! Скажу кому, так точно в психушку дернут, еще и белый халатик повяжут, совсем я из ума выжил. То голоса, то черти за мной из ада приходят. Пора кончать пить и стоять тут, мерзнуть тоже. — Ну оформляй, коли явился, черт, за мной. Святов Ярослав Сергеевич, двадцать два года, четвертый курс. — буркнул я и уставился на девушку. У нее на голове в свете гирлянд переливались глянцевым блеском, так же, как туфли, закрученные в несколько оборотов рога. Торчали рожища из черных, как смоль, волос, легко завитых с помощью плойки или бигудю, а может бигуди… А на ней какие-то тряпочки, ей богу. Легкая кофточка такая, будто укороченный пиджак, с широким вырезом, еще чуть чуть и провалятся в нем мои глаза, доставая до кружевного брендового нижнего белья. А штаны вообще прелесть, тоже укороченные, до щиколоток, легкие, как летние, и главное — кожаные. И пиджачок ее резкий и бросающийся в глаза так же из черной кожи. Сразу я вспомнил фильм — «Дьявол носит Prada». И почти угадал. Шмот на вид дорогущий, естественно не зимний. И не успел я подумать, как она не мерзнет, то отвисла челюсть. Мало того, что ее скулы обрамляли чешуйки, это еще можно было списать на грим и в купе с одеждой заявить, что она приехала из Сибири, где все на белых медведях катаются в купальниках, но крылья! Как два больших, нет, огромных крыла, двигались, медленно шевелясь из стороны в сторону, то складывась, то снова расправляясь, показывая светлые перепонки, или что там у демонов на крыльях? Мембраны? Меня, в прямом смысле, сбило с ног не это, в голове и так все в куче, сбивать некуда, я на дне. На тротуар я грохнулся из за хвоста, о который споткнулся, пока отступал назад. Широкого и тоже покрытого чешуей, ну, было бы странно даже для моих фантазий, будь он в мягкой шерсти или, скажем, в перьях. А так вполне сносный для чертей хвост, с какими то волнистыми полосочками, узорчиками в виде пламени, а на кончике — веер из чешуек и шипов. И теперь у меня встал вопрос. Кто это, мать вашу!? Боль от падения вполне натуральная, да и голос ее я тоже слышу не у себя в голове. Хотя, шизофреники все так говорят. — Закурить дашь? — совсем уж по-земному, по-питерски, я б сказал, спросила дьяволица, как я решил обозвать ее в своей голове. — А вы наши сиги, того? Или вам какие то свои нужны. У меня в кармане только Кентовские. — облокотившись спиной на перила и все еще сидя на холодном асфальте поинтересовался я и протянул ей свою пачку вместе с зажигалкой. Я очень удивился, когда она села рядом, тоже на холодное, или хвост под задницу подложила, я не особо рассматривал. Сигареты мои приняла, кивком поблагодарила и как бы всё. Больше ни звука от нее я не услышал, продолжая глазеть на уставшее и ярко накрашенное лицо. Все девушки любят много тона, но на ней я лишь чуть чуть заметил. Синяки под очами не закрашены, но личико приятное, выглядит аккуратно. Зато вот глаза, хоть свои выколи. Красные тени на черной подложке и острые, как ножи стрелки. И в компании с горящими глазами и отблескивающей чешуей это выглядело более, чем странно. Дьяволица протянула мне сигареты назад, чуть задевая мой пуховик крылом. Я понял, что меня обдало бешеным жаром, а плечо попало в мини баню. Пришлось полностью расстегнуть пуховик. — Сиги дарю, зажигалку и душу тоже. Докури и жди где-нибудь в аду, сам спущусь. — я принялся медленно, вставать, она молча следом. Смотрела на меня странно, будто сожрать хотела, или прибить за что то. Может меня оттого в ад, что я шулерством занимался? Так я это, от печали разучился совсем. Да и на деньги я не играл никогда. Значит точно, на меня кто то порчу навел, серьезную такую, что мне теперь только в ад дорожка. Ну это знак значит. Да и голоса притихли, оно и правильно, я бы тоже заколебался себя от чего то отговаривать. И в тот миг, когда я уже разворачивался, отставляя прочь бутылку из кармана, меня насильно притянули назад. Поясница больно уперлась в железку, а когти впились в шею. Нутро всколыхнула эта чертовщина, как мне казалось, жаждущая меня убить. Но я ощутил на своих губах горячее прикосновение, с пьянящим все больше и больше вкусом мяты и еще какой то травки, смешавшимся с моими сигаретами. Ее пальцы все шире распахивали полы пуховика, а руки зарывались в волосы и под свитер с красными оленями. А губы, о дьявол, эти губы. Никогда и ни с кем мне и не мерещилось такого жаркого и откровенного поцелуя. Она кусала мои губы, впивались в них острыми клыками, вызывая томящую боль. Дьяволица резкая, пылающая неземным огнем и внутри и снаружи. Мои руки потянулись к ее спине, в глубине своей головы я не понимал, что это не мираж и что все это не вымысел и не дорисованные перед глазами крылья, пока я сам не убедился. Руки погладили горячую и сухую чешую в том месте, где в пиджаке были прорези и из них вытарчивали две совершенные конечности. Когда она, оторвавшись, снова с прищуром вгляделась в мои глаза, помада матового теплого оттенка оказалась смазанной. Наверняка осталась и на моем лице: бледном, растерянном и очень удивленном. — Душу мне еще никто не дарил. — широко улыбнулась девушка, хватая меня за руку. Я и не сопротивлялся, позабыв про водку, про смерть, про алкоголь в крови и весь свет. — Ты что же, так скверно праздновать Новый Год никак нельзя. Давай со мной. Одну меня дома предки наругают, а с гостем не будут. И ты согреешься, поешь. М? Дьявол говорила не невинно, а твердо и решительно, но не давила. Будто я мог не согласиться! Это же такой шанс снова оказаться в теплом, во всех смыслах видимо, кругу, еще и обижать её не хотелось. Хотя такую врят ли обидит простой отказ от парня. За ней толпы бегают, зуб даю, еще даже заговорить не могут. Так и как же она на меня набрела? Такая, не человек, зимой, в декабре, когда даже нелюди питерские, какие, как оказалось, наверняка существуют, празднуют со своими семьями. Сразу на ум шли книжки про постапокалипсис вроде «Метро» и других. Ну а вдруг, там в далекой Москве эти чудики обитают по тоннелям, а у нас в сталинках и императорских замках, дореволюционных зданиях. Было бы интересно прочесть как какой нибудь вурдалак заходит в пятерочку и ищет рыбу к пиву. Возвращаясь к дьяволице, то почему набрела она именно на меня? Разве мало алкашни по Чертораду шарит, да еще какой! Шуба заворачивалась, но не ее, у нее нет ни шубы Деда Мороза, ни сапожек Снегурочки. Она как все и сразу, огонь летнего солнца, тайны весенних паводков и яркость золотой осени. Зима с ней рядом меркла. Эта девушка тащила меня за руку не долго, останавливаясь у стандартной парадной центра Петербурга. Массивные трубы и сосулищи, как полагается, присутствовали и успешно свисали с крыш. И как то мы дворами прошмыгнули, не повстречав ни одного человека и живой души, даже кошек не было, хотя мы тут у Летнего Сада рядом. Он то, и летом, и зимой неповторимый, великий и древний, узревший царскую Россию, как и пол города вместе с этим домом, у которого мы стояли, собственно. В самом подъезде было не очень радужно. Он старый, кое где облетевший и напоминающий мою общагу, только тараканы из стен не лезли. Она побежала по лестнице, маня меня наверх, я шел, заколдованный всем этим чудом. И вдруг, перед нами, прямо посреди одного из пролетов, выросла дверь. Вот это уж даже для Питера и хваленых солевых нариков странно, ставить двери на ступеньках. Но дьяволицу это не смутило, она прокрутила ключ и отворила вход в ее дом. Когда со скрипом он отворился, я понял, что в доме должно быть пять этажей. А мы только три прошли. Это что же, у нее в квартире два этажа целых вмещается, еще и одного подъезда! А прихожая, это кусок лестницы и продолжение длинного светлого коридора. Теперь понятно, почему на ней такая одежда и выглядит она, как пришелец. Родители у нее, видно, не из бедных. — Тая!!! — на дьяволицу выскочил из двери мальчишка, с первого взгляда самый обычный, темноволосый, худенький. Но глаза уже отказывали мне, клянусь. Он, обнимая шею девушки, размахивал фиолетово-красными крыльями, и не одной, а двумя парами разом! Витражи словно засунули между фалангами, но махалки не могут быть из стекла, он же живой, вон как хвостом машет. Вот тут я осел на подоконник. Чертовщина, не иначе. Рожки у него тоже были, но меньше, дьяволенок пищал от радости громко-громко. Из квартиры я услышал целую бурю голосов. Всякие были, женские, мужские, детские и старческий, кашляющий, но довольный. — Таисия, как смеешь ты пропадать под ночь, пугать нас всех, а потом… ой, — осеклась взрослая женщина, за спиной хлопнули два алых, как кровь, крыла. Наставляла она на, видимо, свою дочь испачканную в салате ложку. — У нас гости, ах, и что ж ты меня, ящерица малолетняя, не предупредила?! Дьяволица Тая, наконец я узнал ее имя, пожала плечами, качая брата, на вид лет пяти на руках, как самолетик. Мои глаза не верили этому безумию. Не верили, когда я ступил на порог и почуял безумный аромат пряностей, вкусностей и домашней еды. Таисию кто-то тихонько отчитывал, пока двое близнецов, тоже таких же крылатых и рогатых, показали, куда вешать куртку, где умыть руки и лицо и посмотреть в зеркало. Там я увидел свои спутанные кудри, синяки под глазами казались темнее кожаных штанов дьяволицы. А на губах смазанным пятном осталась ее помада. Карие глаза мои наконец стали светиться, отражая не только гирлянду на широком прямоугольном и вытянутым в бока зеркале, но и мои собственные эмоции. И забили куранты, мы все считали, когда же простучат часы в телевизоре двенадцать раз, после речи нашего президента в окружении военных. Наступал Новый год и каждый, прислоняя лоб к бокалу шампанского, а дети — сока, или просто прикрывая глаза, загадывали желание. И я загадал. Хотел просто того, чтобы этот миг не кончался, чтобы я остался здесь, в полном счастья месте. Такого праздника у меня никогда не было. Все были добры друг с другом, добры со мной. Самый старший в семье, тот дед, чей довольный возглас я слышал, усадил меня подле себя и, бывало, подливал ужасно вкусного коньяку. За его спиной были две пары крыльев, такие же витражи, но мощнее, покрытые шрамами, словно он бился на войне, или с ним стряслось что то плохое. Но сейчас этот дедушка, которого все звали не как человека, а по странной кличке — Аконит, был весел и пел советскую песню про зиму, а взрослые, в том числе и я, подхватили. Он, да и вся квартира, не пахли старостью, хрущевками и дребеденью с примесью мази для суставов. Витал запах дорогих духов, женского парфюма, и от каждого в этой семье веяло своим. Ярким или наоборот, спокойным и сдержанным. У каждого по паре рожек, завитых или прямых, да разноцветных крыльев и чешуи. Она не повторялась ни у кого. Старший брат дьяволицы тоже имел красный, но более оранжевый, медноватый оттенок. У отца их семейства крылья глубокого голубого цвета, как надпись «Водка», на одной из бутылок. Близняшки похожего лазурно-синего. Еще какие то тетьки, дядьки и их дети тоже ворковали за столом, были самых разных красно-голубых и прочих цветов, сияя пуще новогодней елки и не забывая спросить дьяволицу как она подобрала меня вообще. Одни вздыхали, другие только смеялись,с жалостью поглядывая на смущенного всем этим вниманием меня. А елка была отпад. Я когда ее рассмотрел, поперхнулся. Она была в два этажа, а тут потолки не как в современных квартирках: руку вытяни и уже чужой пол, а как надо. Метра три в высоту, короче, одна комната, а ель стояла на все шесть! А шаров на ветках было больше, чем выделяли на украшение Питера. На верхушке, что странно, горела не звезда, не пика, а крылатая фигурка. Может ангел, или какая нибудь птица. Но я не сразу понял, что это был хрустальный дракон. Там еще балкончик был над нами, наверняка где то и лестница есть. Но я не хотел напрягать хозяев своим присутствием, все так добры, приветливы, а Тая так вообще, шуршала рядом со мной и не отходила всю ночь. Мы играли в карты компанией молодежи. Играли моей колодой, но я не использовал гнилые приемы, честно проигрывая и выигрывая у них, загадочных и непонятных существ. Я не пил так, чтобы в стельку и без памяти. Сейчас воспоминания и сила моих мозгов решила бы все. Так отчаянно я желал не забывать никогда эту ночь, эти двенадцать ударов маятника, когда Тая смотрела на меня красными глазами, а вытянутые зрачки ее сузились до ниточек. Провожали меня всей большой и шумной семьей, то мандаринку в карман запихнут, то шокоадку какую, или даже маленький рисунок положил мне мальчишка в руку, сказал развернуть и посмотреть. Аккуратно на листе были выведены разные линии, идущие друг через друга, где то карандашами, мелками, были и пятна фломастера. Маленький дьяволенок изобразил себя в центре, фиолетовую точку с крыльями, а рядом Я, Тая, Аконит и все остальные. На рисунке мы улыбались, прямо как сейчас. Удержаться не смог бы, так глубоко в моем сердце остались отпечатки их рук. Чувства хлынули наружу, я, повесив голову и убирая бережно рисунок в сумку, между своих игральных карт, расплакался. Горько разрыдался, стараясь не особо громко. А мальчик меня своими крыльями приобнял, от всего мира закрыл, заключил в один витраж счастья и не разжимал кольца рук вокруг моей шеи. Я тоже его не отпускал, пока не закончились слезы и не осталось светлого и приятного чувства своей принадлежности к чему то. К ним. Не демонам, кому то неземному, ужасно доброму. Я чувствовал, как их души пылали, каждая своим огнем. Они делились им со мной в этот Новогодний вечер. Я распрощался со старшими и самыми младшими. Тая вместе с ее братом повели меня наружу, на холодные питерские улицы. Когда мы вышли, на мой нос упала крупная снежинка, потом еще одна, и еще. Все застилало белыми мушками, они плясали в свете фонарей, я хотел танцевать с ними. Парень рядом, смахивающий с темных волос снег, тоже брезговал зимней одеждой. В одной белой рубашке и смешных пляжных шортах двинулся к машине, приглашая меня вперед. Тая разлеглась сзади. Удивительно то, что теперь у них за спинами не было крыльев, они словно втянули их в себя, убирая полностью. Двигатель завелся, заурчал, мы тронулись. Поехали по ночным улицам без единой проходящей души. Так спокойно. Дьяволица не шла у меня из головы, ее громкий голос, горячие руки и требовательные касания губ не просто заводили, становились бурей в скромной баночке. Дай волю и она ворвется к херам, не остановишь. До общаги время пролетело незаметно. Я и её брат тихо болтали о ерунде, машине, снежной напасти, которая уже собирала сугробы и крутила снежинки перед лобовым стеклом. Напоследок он пожал мне руку, пожелав удачи в этом новом, две тысячи двадцать третьем, и принялся рыться в телефоне. Выйдя из машины, я вдыхал свежесть улиц и не услышал, как задние двери хлопнули. Тая вышла следом за мной, разворачивая к себе. Уже не так грубо, как на мосту, хотя бы без тяжести для моей спины. Дьяволица словно ждала чего то, может мне следовало что-нибудь сказать? Дать ей свой номер? Это было бы очень и очень логично, и правильно. Но вместо этого я, как маленький, качнулся вперед, даря ей прощальный легкий поцелуй. Совсем невесомый, без моих рук на ее теле. Открыв глаза, я обнаружил, что она встала еще, ближе, замахав брату через стекло. Он поехал. Дьяволица осталась со мной, теперь уже самостоятельно вжимаясь в меня и жадно целуя. Мои мысли улетучились и я схватил ее, как пушинку, раскрутив на вытянутых руках. В этом заключилось мое счастье. В ее спешных шагах по красной дорожке общажного ковра, тихом смехе, когда я неудачно уронил ключи из кармана вместе с прочим мусором. В ее строгих глазах, окидывающих весь мой хлам в комнате с небольшим презрением, строгостью, присущей декану или вахтерше, проверяющей входные книжечки студентов. — А теперь, скажи, что привело тебя к самоубийству? — буквально выплюнула мне в лицо дьяволица. Она строго двинулась мне навстречу, подпирая пошатнувшиеся ноги своим коленом, блокируя мне путь к отступлению и вжав в стену. Уж что-что, но Она и копается в чужих ментальных проблемах. Да не поверю. Это моя белочка вылезла, смотрит на меня своими красными глазищами, облизывая острые клыки, как у вампира. На ее губах теперь темная матовая помада, только подчеркивающая красоту чешуек и радужки. Тая еще больше придвинулась, своим коленом разводя мои бедра. Я почти уселся на ее ногу, оказавшись не так уж низко. Но на меня теперь смотрели сверху вниз. — Мне показалось, что уже поздно что то менять, стараться выбраться к лучшему и выползти изо всяких ям. Это нереально, сложно, невыполнимо было сделать в одиночку. Я и решил… — на одном дыхании выпалил я, пока дьяволица стягивала с моих плеч пуховик, бросая его на пол. Уверен, что я в своем глупом свитере и обыкновенных спортивках смотрелся безумно ущербно на ее фоне. Когда она чуть наклонилась, то стал виден ее бордовый, зараза, кружевной бра. Глаза не хотели отрываться. — Никогда не может быть слишком поздно. Долбоеб. — она почти рычала, звук исходил из груди и я учуял запах алкоголя, он, казалось, пропитал уже не только меня, но и ее, и одежду, и воздух в крохотном коридоре моих харом. Блочная система комнат тут, конечно, не очень, но все лучше, чем одна душевая на этаж. А кухню и санузел можно и поделить с четырьмя соседями, один из которых в больничке, а два других еще не заехали. Тая залезла руками под вышитых шерстью оленей на мне и я поспешил остановить ее руку, бросившись в алый румянец. Я ощущал, как шершавый хвост, жарящий кожу, стал обвивать меня кольцами, насколько хватало длины. Я подумал, что все это неправильно, ну, вот так, сразу. Слишком мало времени прошло, да что там, и суток не миновало! Видимо, Тая думала иначе, постепенно освобождая свои пальцы и начиная гладить меня по животу. Касания полные огня. Она в прямом смысле рисовала на оголенной коже узоры, оставляя переливающиеся завитки на моем животе, очерчивая пупок, заходя выше. На тело словно прилепили горчичный пластырь, приятно жгло и покалывало везде, где длинные коготки оставляли свои следы. Рисунки сами ползли наверх, будто стремясь оказаться вокруг моего сердца. Я не препятствовал, пока огонь под кожей обретал конкретное очертание крылатой фигуры. Феникса. Медленно сняв с меня верх полностью, Тая глядела на потрепанного и ошалевшего меня, уже не на шутку распаленного. Было стыдно перед ней за такой вид, прерывистое дыхание, просто ведь я знал ее так мало. А казалось, что вечность были вместе. Я потянулся к ней, бережно снимая пиждачок, повесив его на крючок для одежды. Дьяволица только усмехнулась, отпуская меня. Дальше в ванной я вымыл руки, сполоснул лицо и немного тело, пока она, не мигая, смотрела на это. Дальше была ее очередь, Я уже собирался выйти, чтобы не смущать её, но опять наши мысли оказались совершенно разными, мне так это нравилось. Остановив меня, дала позволение разглядывать ее. Тая медленно, словно издеваясь, стягивала с себя кожаные брюки, оказавшись в разном комплекте. Но это меня отнюдь не смутило, хотя я и так уже румяный стоял перед ней в одном полотенце, теребя ленту контрацептивов. Она, хвасталась прекрасной, хоть и не огромной, я бы сказал больше миниатюрной, грудью, растягивая снятие бра, а потом и светлых стринг. Рога в полумраке поблескивали, с них капала вода, когда Тая вышла из душевой, сразу направляясь ко мне. Макияж на ее лице так и остался безупречным. На широких бедрах красовались пятна чешуи, как плавники стекающие ниже. На руках оказались такие же полосы, а спину украшали два не то креста, не то английской буквы «Т», тоже из крохотных и ощутимо горячих чешуек. Все смешалось, вкус ее губ, аромат алкоголя, мы завалились на мою кровать. Властной оказалась дьяволица, подмяв меня под себя, стала творить безумные вещи. То языком, нечеловечески длинным, а главное — раздвоенным, проведет по груди моей, задевая соски, то еще, дразня, ниже опускалась, до паха почти. Терпеть было невыносимо, а температура в комнате все повышалась с каждой секундой, как бы это не звучало банально. Но от Таи веяло печью, горящими углями. На очередном особо рваном своем вздохе я поменял позу, перекладывая дьяволицу на подушки и сам зажимая свои уши ее ногами. Она коварно улыбнулась, почесав меня, как кошару, за ухом. До чего баба — огонь. Я стал медленно, так же как она, доставлять ей удовольствие. То быстро и с легким нажимом проходясь языком по ее половым губам, то круговыми движениями языка, зная, куда лучше нажать и как выбить из самого дьявола томный стон. Тоже получая кайф от своего занятия, я не заметил, как она потянулась рукой к моим плечам, рисуя и на них свои кипящие узоры. Такие мелочи заводили еще больше, до судорог и приятного кома в горле. И не двинуться, и не хочется. Плавно, играючи, мы подошли к самому соку, уже расцеловав друг друга везде, где только можно. Я дарил легкие поцелуи, холодными губами засасывая ее кожу, нежно и сладко. Оставлял редкие красные пятна, не желая портить такое искусство, похлеще картинных галерей Эрмитажа. Наслаждался ею. Она делала по-своему, страстно, по-животному, куся до вяжущей боли, до синяков на шее и груди. Съедала меня без остатка, а я дарил ей свое тело, после того, как отдал душу. Нависая над дьяволицей и глядя прямо в ее полные коварства глаза, кивнул, спрашивая без слов, готова ли она. Мы пока друг-друга плохо знали, не хотелось причинять вред, дискомфорт, а уж тем более как то раздражать и нарываться на конфликты со столь чудесной семьей. Со столь чудесной и обворожительной девушкой. С каждой секундой, что я проводил с ней, понимал, начинаю медленно влюбляться. Мне нравилось в ней всё, как она говорит, игриво и в то же время с серьезными нотками, как выглядит. Становилось интересно какие же тайны она хранит, какие позволит мне узнать. — Да давай уже, не хрустальная. Или боишься, рыцарь? — Тая своей ногой надавила на мою спину, а я поддался, ложась на ее грудь и, раз выдался случай, целуя ее снова. Хохотнув, не столь от призыва, сколько от обращения, аккуратно открыл один презерватив, как то даже слишком пошло раскатывая его по своему члену. Выгнулся в спине, чтобы она точно видела и его, и мои горящие глаза. Дьяволица заранее запрокинула голову, закусив алые губы. Я глупо улыбнулся, получая легкий шлепок по спине. Что то мысли о прекрасном дьяволе передо мной тормозили то, чего мы оба отчаянно желали. Целуя ее в губы, я начал входить. Медленно, так растягивая, что она своей ногой стала торопить меня. Без слов я ощущал эту фразу: «Хочу твой член внутри себя». Но я уперся, медленно войдя до самого конца, что меня не удивило, мы подготовили друг друга достаточно. Я увидел, как она тяжело дышит, как раз за разом с губ ее хочет сорваться вздох или слово. Когда Тая уже стала ерзать, хоть не прошло и пары секунд, я принялся набирать свой темп. Не быстрый, но резкий. Из раза в раз поражался тому, как ее хвост гладил мои бедра, а потом, будто поставив себя на паузу, хлестал мои ягодицы. Конечно я вскрикивал, даже стонал, когда она одновременно сжимала меня внутри мышцами, удерживая на месте ногами. Изнемогая от желания двинуться, я продолжал целовать ее в шею, в щеки, уделяя особое внимание чешуйкам. А дьявольский хвост успокаивающе щекотал мои бедра, гладил, ласкал. Скоро и я начну мечтать о такой части тела, раз ее можно так широко применять. Снова раздался шлепок, уже сильнее, сотрясший мое тело. Мне дали возможность двигаться, трахать это чудесное тело, все заводящее меня, желающее чтобы ее вжали посильней в матрас, грубо взяли, как в самых горячих порно-картинах. Как же славно, что в общежитии никого нет, что я могу тихо стонать ей на ушко, смотреть, как она от этого все сильнее подмахивает бедрами, облизываясь. Или могу не скрывать очередной громкий вздох, когда уже не тормозя, она хлестала меня своим хвостом, как плетью, подгоняя. А я старался, по разному наклонялся, гладил везде ее нежную грудь, мягкую кожу. Руки не знали, куда себя деть, то по ребрам ее пройдутся, то нагло погладят бедро в секундной паузе. Но дольше всего они задерживались в ее волосах. Они мне так нравились, шелковистые, длинные, такие, как будто по моей постели растекалась нефть. Я ощущал, как подхожу к кульминации, когда услышал, как протяжно рыча мне в ухо, дьяволица вся сжалась. Имя мое из ее уст звучало по змеиному, с шипением, с рыком. — Яр-р-р… — выдохнула дьяволица, кольцом своих рук обнимая меня. Я замедлился, еще пару секунд ритмично двигаясь, чтобы получить и свой яркий фейерверк. За пару мгновений до, она обхватила всего меня и руками, и ногами, в заключение ударяя по моему горящему заду хвостом. С таким напором я кончил быстро, как сытый волчара воя от удовольствия. Пока наступала эйфория, накатывала волна расслабления, я не ощутил, как ее клыки впились в мою шею. Это было бы больно, не успокаивай все мое тело жар, исходящий от нее, обвивающий меня путами. Я потерял сознание, когда Тая, подняв голову, улыбнулась, счастливо демонстрируя мою кровь на своих клыках, ставших зрительно длиннее. Жестокая, горячая, дьявол воплоти.

***

Приоткрытое окно приносило прохладный воздух и редкие снежинки, оседающие на моих кактусах. Только посмотрев на маленькие электронные часики, я понял, что уже утро, вернее два часа дня, первого января. Что все мои части тела, а в особенности ягодицы, болели. Я испытывал фантомное жжение в области груди, шеи, плеч. Дьяволицы рядом нет. Не видел я и ее вещей, в коридор, конечно, не пошел, предпочитая отходить от долгого сна сидя. Но осознал, что все это не сон. Только где теперь искать ее? Как найти номер, ее дом и парадную? Я ведь не помнил дороги, каких то знаков. Все было как самый простой двор, как самый заурядный серый подьезд. И отнюдь не тусклая девушка, которая зажгла во мне пламя жизни, небывалой страсти. Любви… — Проснулся, рыцарь общаги? — донеслось откуда то с кухни. Я дернул головой, сразу выбегая на девичий голос. Меня не смутило, что я все еще был голым, что так и не причесался, все мысли бросились к ней. Тая стояла у обеденного стола, целыми столовыми ложками поедая мамино оливье из контейнера. Без макияжа я бы ее не узнал, без рогов и хвоста тоже. Я не понял, привиделись мне эти части ее тела или все же я еще не настолько спился, но знал, что эти волосы, чернее ночи, узнаю из тысячи, и эти горящие ало-карие глаза. Несомненно, передо мной та, вчерашняя дьяволица в моей растянутой футболке, которую я недавно принес из стирки и еще даже не погладил, и моих трусах, натянутых, как шорты. Признаюсь честно, но слов я сразу не нашел. — Будешь? — протянула мне другую ложку и контейнер Тая, забираясь на стул с ногами. — Почему не ушла? — тихо спросил я, обнимая оливье с ложкой в зубах, пока наливал в древний чайник воды. Все светилось приятным зимним светом через полупрозрачные кухонные шторы. На волосы дьяволицы ложились волнами, маяча перед лицом. В лучах пыль активно маршировала, маяча перед взором. Я даже мог бы подумать, что пока еще сплю, поэтому ущипнул себя незаметно. — Дед Аконит таких как ты, тобишь «Наших», за километр чует. Меня тоже научил. — про каких таких «Ихних» Тая говорила я не понял. Но в маленьком зеркале над раковиной увидел и себя, все еще нагого, с красным морем вместо шеи и одним самым заметным укусом: переливающимся внутри, как будто горящим, с отпечатком зубов в ореоле губ. Были и другие горящие узоры на мне, как маленькие цветные тату, между засосами и поцелуями, но уже смотрел я не на них, а на то, как в зеркале из спины дьяволицы торчат широкие крылья, сзади ходуном ходит хвост, а рожки нагло загибаются назад. — И знаешь, чхала бы я на этих дедовых призраков-перерожденцев, не находи моя семья таких каждый раз и не спасая от всякого. Таким, как мы и они, говорят, всегда суждено вместе быть, как рыцарю и его верному дракону, как ящеру и его возлюбленному человеку. Так что, согласен? Тая подошла ко мне, вокруг вначале все потемнело, а потом, когда мои глаза снова открылись, она стояла передо мной. Раскрыла крылья, задрала подбородок, дернула плечом и подала руку. А я задумался, хочется ли мне вообще выбирать. Между скучной одинокой жизнью и яркими буднями даже в сильный дождь, между хандрой и радостью. Умереть в тусклой общажной комнате от передоза или очередной бутылки, или жить. Построить каждый свой день на счастье, вместе с теми, кого я обрел всего за одну ночь. И я не стал выбирать. Смело отдавая ей свою ладонь. Мы сплели пальцы, глядя друг другу в глаза. Я с интересом, она с неподдельной радостью. — А теперь давай чайку и в карты. Только чур раздаю я, идет? — Идет!