О правильном

Он приходит, как и всегда, уже поздно вечером, когда все ученики расходятся по своим комнатам, гаснут последние свечи в покоях, а звезды на небе, наоборот, разгораются ярче с наступлением полной темноты. Не то чтобы грозный лорд пика Сотни Битв обращает на это внимание, но каждый вечер его шисюн может подолгу сидеть у открытого окна, мерно обмахиваясь веером, и что-то разглядывать в небе, так что, волей или неволей, он засматривается тоже. Он не поэт, ему и не нужно, но что-то завораживающее в этом есть — не небо, нет, а то, как ночь отражается в едва подернутых мутной дымкой зрачках Шэнь Цинцю, когда тот о чем-то задумывается. Он может сидеть так минутами, точно медитирует с открытыми глазами, не слышать ничего вокруг и думать-думать-думать. Может только повернуть голову слегка, когда Лю Цингэ садится рядом, — неизменная традиция, — тепло взглянуть на него и, в зависимости от степени усталости, вновь уставиться в небо или опустить голову на грудь шиди, прикрывая глаза. Может быть, в такие моменты он слушает его сердце, бьющееся спокойно и уверенно рядом с ним, или все так же думает о чем-то своем. Иногда он засыпает прямо так, и, насколько бы уставшим он сам ни был, лорд пика Байчжань аккуратно укладывает его, чтобы не потревожить его сон, и без того не слишком крепкий. У него для этого человека несметные запасы нежности, которую он сам не понимает и ему понять не дает, у него для этого человека все сердце и все свободное время. Он приходит, как и всегда, измученный долгими занятиями со своими учениками, наставничество ему дается не трудно, но требует серьезных эмоциональных затрат. Совершенно другой в последнее время — он мягче, добрее, взгляд у него не холодно-колючий, а участливый и как будто понимающий. Но вместе с тем он легче устает, чаще неосознанно показывает свою слабость — правда, по каким-то причинам никто, кроме разве что главы Юэ и самого Лю Цингэ, этого не замечает. Но у главы много дел, и поговорить об этом он с Цинцю бы все равно не смог — упрям почти так же, как раньше. Разве что упрямство у него теперь тоже другое — мягкая настойчивость, скорее, а не грубый отказ. Он не может знать, почему тот вдруг так поменялся, и не уверен, что хочет. Он шисюну верит, слишком уж тот искренен в своих эмоциях с ним. Захочет — расскажет сам, тот уже не раз доказывал, что терпеливым ожиданием от него можно добиться больше, чем уговорами и ссорами. Да и, если откровенно, ему никакие доказательства не нужны, он сам видит, что нежность в глазах неподдельная. Он приходит и, по их молчаливому соглашению, первым делом распускает волосы Лю Цингэ, убирает жесткую заколку на столик рядом с кроватью и легкими прикосновениями разглаживает чуть заломленные волосы, раскладывая их по спине и широким плечам, все еще облаченным в светло-серые доспехи, немного пыльные после тренировок на поле. Сам в это время улыбается, но почти незаметно, губы едва изгибаются, зато в глазах неприкрытая нежность. Верхние одеяния не трогает, позволяя шиди самостоятельно с этим справиться, хотя с озорным блеском в зрачках все это время наблюдает за тем, как тот постепенно остается только в нижних одеждах, прикрывая веером нижнюю половину лица и — о, небо, — эту ухмылку. Потому что знает, что сейчас за ним будут ухаживать, и заранее радуется возможности побаловаться и добро посмеяться над немного неуклюжей, и все равно такой приятной заботой. Это еще одно их негласное правило, Шэнь Цинцю никогда не раздевается — не раздевается сам, то есть. Он усаживается на кровати поудобнее и с все теми же бесоватыми искорками в глазах просто расставляет руки в стороны, позволяя чуть дерганными движениями снимать его многослойные одежды. Когда его наконец высвобождают, руки тянет вверх, как будто собирается предоставить возможность стянуть и нательную рубашку, но будто невзначай кладет ладони на сильные плечи склонившегося перед ним Лю Цингэ, поглаживая почти от самой шеи до локтей, и льнет ближе, подается вперед всем телом, внимательно заглядывая в спокойные глаза напротив, запрокидывает голову, невольно обнажая манящую шею, и касается губами где-то у виска, вздыхает тихо, трепетно почти. Его шиди знает этот вздох, по смыслу он больше всего походит на «наконец-то, я дома». Поэтому в ответ он просто приобнимает Шэнь Цинцю за плечи и талию, и, даже если ему неудобно стоять вот так, согнув спину, кто он такой, чтобы не потерпеть немного ради шисюна. Кажется, сегодня тот в немного игривом настроении, потому что одним поцелуем не заканчивается. Размыкая объятия, Цинцю садится на кровати чуть дальше, подгибая под себя ноги, и одним коротким взглядом просит сесть рядом, что Лю Цингэ и делает, как только складывает чужие одежды. Он, слегка разморенный недавними объятиями, опускается рядом и тянется прохладными грубоватыми ладонями к лицу горного лорда, такому привычно расслабленному сейчас, только с ним, но касается нежно, ведет от скулы к подбородку, гладит большим пальцем и едва касается уголка губ, которые тут же растягиваются в улыбке. Цинцю голову поворачивает и наклоняет, утыкаясь губами в чужую ладонь, глаза прикрывает и дышит размеренно. Потом неожиданно шевелится, губами мажет по пальцам шиди и двигается еще ближе, изящным каким-то жестом обнимая его за плечи, из-за чего привстает на коленях, тянется выше, опираясь на него, и вдруг заваливает обоих на кровать, тихо посмеивается с растерянно схватившегося за его спину Лю Цингэ, и устраивается у него на груди. Дышит шумно, весело улыбаясь, упирается ладошками в его грудь, приподнимается и заглядывает ему в глаза. Хочет что-то сказать, но не успевает, потому что к нему тянутся в ответ, губы мягкие накрывают, своими аккуратно, все еще несколько неуклюже, раздвигают, чтобы поочередно сжать верхнюю, нижнюю — отстраниться, нарочито нахмуриться и сразу же сдаться под теплой улыбкой и сияющими глазами, в которых приглушенно отражаются огоньки еще не потушенных свечей. Весь он такой сияющий, но лучше звезд. Лю Цингэ думает, что ему и небо не нужно, если Цинцю рядом. Тот, кажется, забывает, что хотел сказать, и потому хмыкает недовольно, но легкое раздражение тут же испаряется, когда его снова целуют, гладят по спине и волосам, спадающим на плечи и грудь его шиди. Они никуда сейчас не торопятся, а Цинцю, по всей видимости, решает отложить или отменить рассматривание звезд, поэтому весь поздний вечер, плавно перетекающий в ночь, в их распоряжении. Нет необходимости спрашивать: «Как твой день?» В усталых глазах легко читается, что для обоих он прошел утомительно, хоть и в разных смыслах, но оба рады, что сейчас у них есть время друг для друга. Жизнь горных лордов не настолько праздная, чтобы часто выбираться куда-то вдвоем, однако молчаливое обещание, что, если одновременно выдастся свободный денек, его можно провести, спустившись в город, уже давно известно им обоим. Им в этой тишине хорошо, и нарушается она только шуршанием постели, дыханием и стуком сердец, одним на двоих, даже если не в унисон. Они просто лежат так какое-то время, пока Лю Цингэ не замечает, что человек, до недавней времени возившийся на нем, притих и, кажется, задремал. Сердце топит в нежности и любви, и он ласково гладит, едва касаясь, его по волосам, собирая их с плеч, чтобы во сне не придавило ненароком. Он поднимает голову, проверяя, действительно ли его шисюн спит или просто притворяется, и лицо Шэнь Цинцю такое… Спокойное. Он весь для лорда пика Байчжань воплощение спокойствия, с ним рядом все становится таким простым и правильным. Рядом с ним — правильно. А Лю Цингэ любит, когда все правила соблюдены. Особенно если они касаются его Цинцю. Он засыпает, точно зная, что утром придется долго будить шисюна, потому что тот крайне не любит пробуждения, целовать его, такого сонного, недовольного, но мягкого и разнеженного ночными объятиями, — одно удовольствие. Зная, что тот будет пытаться обнять и утянуть обратно на постель, а Лю Цингэ будет упираться руками и ногами, но в итоге окажется рядом, уже почти одетый, и начнет щекотать Цинцю, на что тот будто нехотя станет отбиваться, а потом все же засмеется и сдастся, поднимаясь и уже в спешке собираясь, ведь ему еще нужно вернуться на свой пик, прежде чем на утренние занятия соберутся ученики. И это… Так привычно, спокойно, правильно — рядом с ним, бок о бок с его повседневными делами. А Лю Цингэ любит, когда все правила соблюдены.