***
Холодно. Энни зябко прячет руки в карманы лёгкой куртки, расхаживая взад-вперёд по летней кухне. Зик возится в погребе. Через открытую дверь ветер заносит внутрь снег. Раздаётся грохот. Энни вздрагивает от неожиданности. — СУКА, — по звуку особо не поймёшь, упала лестница или сам Зик. Она подходит ближе и заглядывает в погреб: — Ты живой там? Тот кряхтит, как дед, разгибаясь: — Живой, — Зик поднимает с земляного пола деревянный ящик. — Коробка упала. — Что ты там ищешь вообще? Вместо ответа он протягивает несколько бутылок: — Подержи, а то я не вылезу. Энни хмурится, забирая их из его рук: — Это что? — А сама как думаешь? — кряхтит Зик, выкарабкиваясь из погреба с ещё несколькими такими же. Та вертит в руках бутылку с подозрительной, плавающей внутри шишкой и вполне себе догадывается о содержимом. — Отца обокрал. — Ничего, у него много ещё. — Да? Не думала, что твой отец алкаш, — усмехается Энни. — Это не алкоголизм, — Зик наконец встаёт на ноги и отряхивает пальто, — это искусство. — А, так ты у нас деятель искусства. Понятно. Он закрывает погреб и оглядывает помещение в поисках чего-то: — Так, надо хорошо уложить, чтобы не побились. А то там дорога такая. — Какая? — без особого интереса уточняет Энни. — Отвратительная. Кочки-ямы, а снег чистят так, для вида, — Зик наконец находит то, что искал (какие-то тряпки, подозрительно напоминающие чью-то старую одежду) и заботливо оборачивает каждую бутылку по отдельности. — Вот. Так точно ничего не разобьётся, — всё это богатство, честно украденное из отцовский запасов, он укладывает на задние сидения. Энни хмыкает, наблюдая, как он любовно возится с бутылками, пока не заключает наконец: — Ладно, поехали, ещё в Центр надо заскочить и за Гувером. Энни кивает и садится в машину: — Включи печку хоть. Холодно.***
Пик за столом грозно стругала морковку на салат. Райнер, поглядывая на неё, ловил жёсткие флешбэки из детства, когда мать с бабушкой перед Новым Годом накрывали стол. Сам он устроился на диване в кухне и, слившись с окружающей средой, смотрел очередной советский фильм. Картина маслом: мать, батя и дети в гостиной, наряжающие ёлку (которая от этого действа грозилась совсем облысеть). Хистория, которая к делу отнеслась со всей серьёзностью, развешивала по веткам цветастые шары, пучеглазых мышей, ободранных птиц на прищепках и прочие экспонаты кунсткамеры, именуемые гордо «винтажными ёлочными игрушками» (это так на коробке написано было). Имир, сидя на полу и без особого энтузиазма подавая игрушки из этой самой коробки, наблюдала за Хист, кружащей вокруг ёлки, чтобы повесить очередную пучеглазую мышь на самое подходящее место (будто этой мыши не похуй, где висеть: снизу или ближе к верхушке). — Она повесилась, — ровным тоном констатирует Имир. — Кто? — Она, — и демонстрирует мышь, петелька которой оборвалась и закрутилась вокруг шеи. На часах около семи вечера, когда с улицы раздаётся шум. Пик приподнимается с места, упираясь руками в столешницу, заглядывает в окно: — Райнер, посмотри, кто там приехал. Тот уже было поднимается с места, но его опережают. В прихожую вваливаются Зик с Бертольдом: у одного в руках пакет, в котором звенит что-то подозрительно стеклянное, у другого – аляповатая коробка с надписью «фейерверк» и явно недоспелый ананас. Следом за ними преспокойно заходит Энни, закрывая за собой дверь. — Это Вам, — объявляет Зик вместе приветствия, протягивая ананас Пик, только что прихромавшей в прихожую. — Ебать какой весёлый, — Райнер здоровается за руку с Бертольдом, после протягивает Зику. — Ты там по дороге уже накатил или что? Тот мотает головой с видом самого оскорблённого на свете человека: — Я за рулём! — А, то есть ты сегодня чай пьёшь? — Ты чё, — подключается к разговору Имир из гостиной, — не верю, что он бухать не будет. — Буду, как же, — скромно признаётся Зик, снимая пальто, под которым оказывается празднично-светлая шёлковая рубашка. Шум в прихожей такой, будто там не трое товарищей гостей, а цыганский табор (хотя ещё неизвестно, что хуже: табор цыган или Зик с ананасом). — А обратно как? — уточняет Райнер, когда они, разувшись-раздевшись, разворачиваются и несут этот шум на кухню. — А обратно Энни за рулём будет, — тот разводит руками и идёт следом. К сожалению, путь до кухни лежит через гостиную, и там Зик останавливается тоже: — Не ну ёлочка у вас замечательная, — и вот непонятно, говорит он это серьёзно или стебётся над пучеглазыми мышами. — Чёт слабо верится, что ты трезвый, дед, — Имир переглядывается с Хисторией, усмехаясь. — Да нормально, он всегда такой, — уверяет Райнер. — А ёлка, да, классная, — как бы невзначай ответила на комплимент Пик, хромая обратно в сторону кухни, — Покко принёс на той неделе. А в кладовке игрушек старых много было. Там ещё две коробки таких, - рассказала она просто так, но Зик данной информацией явно заинтересовался (и явно не к добру). Табор переместился на кухню. Пик снова устроилась за столом, с активной помощью Хистории доводя до конца несчастный салат. Бертольд зашёл последним, поставив на табуретку звенящий пакет. — Боюсь спросить, что это, — усмехается Райнер. — Я тоже, — тот кивает, поглядывая на Энни, устроившуюся на диване. — Это искусство, — ровным тоном отвечает она, на что слышит одобрительный смешок Зика. — Да, оно самое, — он, довольный как кот на Масленицу, выставляет на стол три бутылки. Пик, перед лицом которой это происходит, удивлённо поднимает брови: — И зачем так много? Знаешь же, что кроме тебя эту гадость никто пить не будет. — Сама ты гадость, — Зик вновь включает явно умершего в нём актёра и разводит руками. — Ты может и не будешь, а мы будем, — и оборачивается к товарищу, — да, Райнер? — Даже не знаю, что тебе сказать, — бормочет тот. — Ну, — заключает Йегер, — не ценитель, значит. Ну с ней-то точно выпьем, — и кивает в сторону Имир. Та на это лишь смеётся, что в данном случае можно истолковать как однозначное «да». Зик по итогу открыл одну из бутылок, на пару с Имир опрокинул залпом несколько рюмок, попытался напоить Бертольда, который сам вроде как не сопротивлялся, но Райнер, ошивающийся неподалёку (в той же кухне), это действо прервал настойчивым: — Он пока не будет. Да? — и выразительно посмотрел на товарища. Бертольд, который пару секунд назад уже собирался пойти за рюмкой, как будто опомнился. — Да.. точно, — проговорил с каким-то определённым осознанием в глазах, — потом. Зик с Имир переглянулись, но особо никак не отреагировали. Райнер удовлетворённо кивнул. У Бертольда ещё на сегодня планы, которые лучше исполнить в трезвом рассудке, а напиться он ещё успеет. Тем более в случае с ним обычно даже до второй рюмки не доходит, унесёт ещё на первой. Чего не скажешь об этих двоих придурках. Друзья из них никакие, зато собутыльники выдающиеся. Оба сходятся на том, что могут бухать, как черти, а чувствовать и вести себя, будто трезвые. Почти. — Кста-ати, Пик, — вдруг обратился к ней Йегер, — я когда зашёл, видел.. У вас во дворе така-ая ёлочка. Что ты там говорила про старые игрушки? Пик, которая посреди всего этого действа, устав, прилегла на диван на кухне, подняла на него взгляд: — Игрушки? — и указала пальцем куда-то назад, в гостиную. — В кладовке, под лестницей. Поищи там, коробка такая, серая. Ответив удовлетворённо «понял, благодарю», Зик поднялся из-за стола и направился в указанном направлении. — Ты чё, ёлку наряжать собрался? — со смехом спросила ему вслед Имир. — А почему нет? — тот развёл руками. — Пик, дорогая, ты же не против, если мы позаимствуем игрушки? — Да берите, — засмеялась та, снова складывая руки на животе, — всё равно они старые. — Вот, — Зик выразительно поднял указательный палец и, развернувшись, отмаршировал из кухни. Все присутствующие переглянулись. В принципе, ничего нового. Не прошло и минуты, когда он вернулся на кухню, уже одетый в пальто и с коробкой из кладовки в руках: — А вы чё расселись? — обратился к двоим товарищам за столом. — Пошли. — Да ты заебал, — вымученно прорычал Райнер, но, чуть помедлив, всё-таки поднялся следом. Имир приобняла Хисторию за плечи и, наклонившись, спросила: — Пошли тоже на улицу? Та, на секунду задумавшись, отрицательно мотнула головой: — Холодно там. — Ну, не хочешь, как хочешь, — заключила Имир и, невесомо чмокнув её в висок, отстранилась. Хист вздрогнула и на секунду замерла. Обернулась только, когда та уже скрылась в прихожей. До курантов оставалось больше часа, когда компашка товарищей по несчастью выперлась на улицу. По телевизору начиналось какое-то унылое новогоднее шоу, Пик, поднявшись на ноги, пошла искать что-то в шкафу. — Ничего себе у тебя заначки, — пробормотала Энни, когда та поставила на стол бутылку вина. Пик рассмеялась: — Для настроения. А то до полночи ещё долго, — и, обратившись к Хистории, спросила: — Будешь? Та пожала плечами: — Не знаю даже. Пик достёт три бокала. В один наливает совсем немного и придвигает Хистории: — Попробуй, — в два других льёт чуть больше и объясняет ей же, — маленькими глотками, надо немного подержать на языке, чтоб вкус почувствовать, — сама улыбается тому, как серьёзно звучат её указания. Хист выслушивает и не менее серьёзно кивает. Отпивает совсем чуть-чуть и морщится. Горько. Пик смеётся — как-то по-своему спокойно и вымученно, как получается только у неё одной — и подвигает к той коробку конфет, которую сама уже открыла и несколько по ходу дела съела. Энни сразу делает большой глоток. Если на чистоту, полчаса назад она бы с радостью выпила с Зиком его грёбанных настоек, честно спизженных сегодня утром из погреба его отца, но, увы, она вроде как за рулём. Собственное состояние оставляет желать лучшего. Из праздничных желаний только желание набухаться, уснуть и по-хорошему не проснуться. Пик замечает это её настроение, но ничего не говорит. Энни выглядела не то, что грустной. Скорее уставшей, нормально так уставшей. Интересно, кто инициировал её приезд сюда. Зик, скорее всего, решил, что, отметив праздник со всеми, она сможет развеяться. Но прямо сейчас Энни выглядела буквально никакой. Её размышления прервал звук открывшейся двери.***
За городом темнеет быстро. Фонарей здесь мало, а те, что есть, светят не особо ярко. Порко зевает, пока едет к дому по тем самым ненавистным кочкам. Сейчас бы поел и лёг спать, ибо смена с раннего утра и до самого вечера. Завтра — то же самое. Сам не понимает, когда его жизнь успела превратиться в это. Сил что-либо праздновать нет, но Пик только что позвонила, мол, гости, все дела, кенты тут твои, езжай домой и не выпендривайся. Вот он и едет. Подъезжая к дому, сперва замечает расчищенный снег, а после какой-то явный движ в собственном дворе. И наряженная ёлка, замотанная еле рабочей гирляндой. Можно догадаться, чьих рук это дел. Вот они слева направо: Браун, Гувер — причём оба в снегу с ног до головы, — девка, имя которой он не запомнил, и мать-его-нахуй-Йегер. «Что здесь эта каланча бородатая делает?» — про себя ворчит Порко, паркуясь у дома. Первым его приезд замечает как раз таки Йегер. И рукой машет. Порко, как самый что ни на есть гостеприимный хозяин, этот жест игнорирует. — А ты здесь как оказался? — это вместо приветствия. Тот ржёт. Ну всё как всегда, ей богу. — Пробрался через неплотно закрытую дверь, — и в ответ на фырканье товарища добавляет, — невеста твоя позвала. — Ну охуеть, — бурчит Галлиард, здороваясь за руку сперва с Райнером, потом с Бертольдом. — Вы в снегу валялись или чё? — обращается к ним же. — Они просто снег любят, — беззаботно отвечает за них же Зик, вешая на ветку очередную облупленную шишку. В него тут же прилетает охапкой снега от Райнера. Слепил бы снежок, но на улице холодно, и снег не лепится. Порко уворачивается от ответного залпа и, бросив краткое «понял», тушуется в сторону дома, дабы не быть закиданным.***
Размышления Пик прервал звук открывшейся двери. Через секунду: «Я дома». Ещё через секунду грохот: — ТВОЮ МАТЬ. Пик, вздрогнув, вылезла из-за стола. Порко споткнулся о цветастую коробку с фейерверком, которую Зик оставил прямо на полу в прихожей. — Специально что ли, — бурчит себе под нос, поднимаясь на ноги. Замечает Пик, хромающую в его сторону, и тем же ворчливым тоном добавляет. — Ну чё ты вскочила… Та не обращает внимания на его недовольную рожу, еле заметно улыбается, обнимает, тянет за собой на кухню. Хистория оглядывается на ещё одно незнакомое лицо и, скорее домыв бокал, бормочет негромко: «Я на улицу». И как-то слишком быстро выходит из кухни. Напряжённая, однако, атмосферка здесь собирается, Пик это прекрасно понимает. Прекрасно понимает потому, что последнее время её основной вид деятельности — эту самую атмосферу разряжать. Порко не особо разговорчив, приобнимает девушку за плечи, кивает Энни в знак приветствия, садится за стол — ничего нового. Своим голодным видом грозит сожрать весь салат ещё до ночи. Пик что-то спрашивает, он что-то отвечает. А потом, бросив сухое «спасибо», тоже уходит на улицу. — М-да, — начинает Энни, когда они с Пик остаются одни, — он вообще не изменился. Та вновь вымученно улыбается, кивает: — Есть такое, — задумывается на пару секунд и продолжает, — у Покко всегда был сложный характер, а теперь ещё и работа тяжёлая. Так что неудивительно, что он устаёт. Энни недолго смотрит на неё, но после вновь молча отводит взгляд. — Давно с тобой не виделись, милая, — Пик протягивает руку через стол и накрывает ладонь Энни своей. Та поднимает взгляд, руку не убирает, кивает «ага». — Как ты вообще? Плохо. Обе знают, что плохо. — Потихоньку, — выдыхает Энни, еле заметно улыбаясь.***
Зик с Порко даже не поубивали друг друга до курантов, а это уже, знаете ли, достижение. — Только к коробке этого алкаша не подпускайте, — орёт Райнер через весь двор, — а то.. — Сам ты алкаш, — орёт ему в ответку Зик. Бертольд с Порко всё возятся возле коробки, матерясь на весь хутор. Оба в растёгнутых куртках, голыми руками копошатся в снегу: — Тут в инструкции написано, двадцать — двадцать пять метров. — И чё? — А у нас до забора десять максимум. А до соседского и того меньше.. — Похуй, — отмахивается Порко и поджигает фитиль. — Десять.. Девять.. Оба со всех ног бросаются к дому. — Семь.. Шесть.. Из окон напротив тоже выглядывают заинтересованные лица. — Четыре.. Три.. БАХ Пик подскакивает от первого залпа, взлетевшего в воздух. Небо окрашивается разноцветными искрами. — Твою мать.. — бормочет Бертольд, задрав голову кверху. — Точно какая-то китайская подделка, — Порко хлопает его по плечу. Юные пиротехники вдвоём валятся в снег. От громких выстрелов закладывает уши. — А залпов то пятнадцать было! — почти возмущенно констатирует Зик, когда салют затихает. — И чё? Ты их считал что ли.. — Порко вопросительно изгибает бровь. — Конечно считал. Должно было быть шестнадцать. Бертольд поднимается на ноги, отряхиваясь. Поглядывает на крыльцо. Энни стоит рядом с Пик, не уходит, с тенью улыбки на лице поглядывает в сторону. — Может в него камнем кинуть.. — задумчиво предлагает Зик, всё ещё озабоченный недостающим последним залпом. — Я в тебя сейчас камнем кину. Пик с улыбкой касается плеча Порко: — Успокойся. Эти двое продолжают препираться. Пик что-то со смехом рассказывает Энни, краем глаза наблюдая за перепалкой. Райнер закатывает глаза, отходя и закуривая. — Пойдём, — негромко зовёт Хистория и легонько дёргает Имир за локоть. — А? — Холодно, — та утыкается носом в шарф, — пойдём в дом. Они переступают порог дома, и Хист тянет её на кухню. Имир не сопротивляется, идёт следом, умиляется даже тому, как маленькая, будто детская ладонь цепко обхватывает её запястье. — Чего ты? — Говорю же, холодно. Я замёрзла, — на кухне, пока они только вдвоём, придвигается ближе и целует куда-то в уголок губ. Имир улыбается: — Замёрзла, говоришь? Хистория ничего не отвечает. Лишь заливается смехом, утыкаясь в её плечо. Имир позволяет себе залюбоваться чуть порозовевшими то ли от холода, то ли от алкоголя щеками, растрепавшимися волосами, обкусанными, оттого чуть припухшими губами. Зацеловала бы прямо здесь и сейчас — и это чуть ли ни самое приличное из всего того, чего хотелось бы. Но нельзя. Из прихожей доносится звук открывшейся двери и топот. Райнер ворчит что-то под нос и отряхивает сапоги от снега. — Пик сказала, что, если останемся на ночь, то будем в гостевой на втором этаже.. — как бы невзначай упоминает Хист. Это правда так. В доме достаточно комнат, и они с Пик ещё днём обсудили, кто где будет спать. За Райнером начинают заходить остальные. Хистория зевает. — Пойдём, — и это не вопрос.***
— Энни, погоди, — вдогонку бормочет Бертольд, когда та уже собирается зайти в дом. — М? — она оборачивается. Тот замирает, чувствуя, как в ту же секунду растворяется его решимость, и как предательски потеют ладони. — Можно тебя на пару слов, — самое адекватное, что удаётся из себя выдавить. Энни удивлённо приподнимает брови, но, кивнув, остаётся на крыльце. Бертольд подходит ближе, мнётся. Твою ж.. когда он думал об этом разговоре последние недели, в голове было столько заготовленных фраз, столько разных слов. А сейчас, когда ОНА стоит перед ним, кутаясь в куртку… в голове звенящая пустота. — Слушай, — начинает Бертольд, молясь, чтобы голос не задрожал. Не дрожит. В отличие от трясущихся как в припадке рук. — Я даже не знаю, как сказать. Энни молчит. — Уже давно хотел рассказать на самом деле, но как-то случая подходящего не было, — старается придать своему тону более уверенное звучание, — в общем, — вдыхает поверхносто и выпаливает на одном дыхании, — я люблю тебя, давно, ещё со школы, и хочу быть с тобой, — и замолкает. Возможно нужно добавить что-то ещё, но в голову, как назло, ничего не лезет. Только дышать тяжело, как будто грудную клетку обхватывают железные прутья. Энни поднимает взгляд. Молчит. По выражению её лица не читается ничего. Бертольду кажется, что он сейчас упадёт. В обморок или замертво — хрен знает. — Это невзаимно, — наконец произносит Энни. В её голосе не слышно ни насмешки, ни удивления, — извини. А что дальше? — А.. – тупо бормочет Бертольд. — Я.. – а что говорить? В голову упрямо бьётся осознание. Отказ. Он так долго собирался с мыслями, столько раз прокрутил в голове собственные слова, что, видимо, забыл, кому собирается признаться. Энни ещё раз встречается с ним взглядом, и в её глазах будто промелькивает что-то, напоминающее жалость. Не говоря больше ни слова, она заходит в дом. Бертольд остаётся стоять на крыльце.***
С первого этажа доносятся громкие разговоры и смех: преимущественно голос Зика, перекрикивающего всех. — Чего это ты вдруг? — спрашивает Имир, полулёжа на разложенном диване в небольшой комнате. Хистория тихо усмехается: — Не знаю. «Ты весь день была с ними, с Райнером, Зиком и остальными, а на меня почти внимания не обращала», — но эту мысль она не озвучивает. Ложится рядом, уложив голову на грудь Имир. Если замолчать, слышно биение сердца. — Не хочешь с ними внизу посидеть? «Не мешай, я тут сердце слушаю, непонятно что ли». — Не-а, — откликается Хист, — честно, я уже устала. Имир тихо смеётся, поглаживая её по голове. Аккуратно снимает с волос резинку, и светлые пряди рассыпаются по спине. — А ты? — Хистория чуть приподнимает голову, заглядывая в её глаза. — Не хочу. Хрен с ними. Та довольно кивает. — Интересно, они нас не потеряют? — недолго помолчав, бормочет Хист. — Похуй. Максимум Зик расстроится, что потерял собутыльника, — отвечает Имир, прикрыв глаза. — Хотя ладно, не расстроится. Просто заметит. Но тоже не факт. Глаза закрываются сами собой, и обратно идти уже действительно не хочется. Хистория размеренно дышит, не пытаясь особо бороться со сном. Всё равно. Главное, что они здесь вдвоём, на остальное плевать.***
— Ну что? — осторожно спрашивает Райнер, когда Бертольд возвращается. Тот не отвечает на поставленный вопрос. Ставит на стол рюмку: — Налей. Райнер переглядывается с Зиком. — Понятно, — заключает тот и наливает стопку.***
Время близилось к часу ночи. Пик, зевая, вышла на крыльцо к Порко, который ушёл курить пару минут назад. — Покко, — негромко зовёт, — пойдём спать. Тот откликается даже как-то раздражённо, оглядываясь: — Чего ты выскочила? — С тобой постоять. — Заболеешь. Та устало смеётся. — Не волнуйся, — и кутается в куртку. Порко на это лишь хмыкает. — Помнишь, я говорила про задержку? Сегодня утром сделала тест, — вздыхает. — Отрицательный. Пик невесело усмехается, глядя куда-то вдаль. — Ну и слава богу. — Разве?.. — Да, Пик. Мы уже говорили об этом. — Ну да, — мягко соглашается та. — Просто я всё думаю.. ведь всё есть. И жилье, и деньги, все условия. У нас мог бы быть ребенок, — мечтательно вздыхает Пик, — ты только представь.. — Не говори глупостей, — перебивает ее Порко. — Рано тебе детей. Успеешь еще. Сперва для себя пожить надо, как нормальные люди. — Так я не хочу для себя, — тихо произносит та. — А ты разве…? Тот вновь перебивает: — Что «я разве»? Я разве не хочу ребенка в двадцать четыре? Нет, не хочу, Пик. — Хорошо, — выдыхает та, примиряюще улыбаясь, — я понимаю тебя, — и игнорируя то, как Порко фыркнул на это, продолжает: — Просто на будущее, подумай, ведь для тебя особо ничего не изменится. Как и сейчас, будешь работать, а я дома с ребёнком. Я понимаю, для тебя это выглядит так, будто сразу что-то изменится, станет тяжелее в плане домашних дел или денег. Не станет, я.. — А деньги на то, чтобы вас обеспечить, откуда возьмутся? Из воздуха? Я не смогу тянуть ещё и ребёнка.. — Ну потом и я на работу устроюсь. Диплом то мой никуда не денется к тому времени. — Успокойся, Пик. На этом разговор можно было закончить, но Порко добавляет: — Думай лучше о том, что происходит сейчас. О настоящем, хватит про будущее. — Почему ты не хочешь говорить о будущем? — переспрашивает вдруг она. — Никогда не говоришь. Порко напрягается: — Забей, — тушит сигарету. — Просто не забивай голову глупостями, — выкидывает её в банку-пепельницу. — Я пойду с пацанами выпью, окей? — чмокает её в щёку и уходит. Вот такое оно, её «С Новым Годом». Идти следом не хочется. Пик остаётся одна на веранде, глядя через заиндевевшее стекло на расплывчатый силуэт светящейся ёлки, наряженной Зиком. Холодно.