Не скучай

Ника включала камеру, стараясь не думать о том, что у неё, возможно, ничего не получится. Она любила играть на гитаре и вела ютуб-канал, где проводила стримы, потому что играть одной и для себя ей было скучно. Любила когда-то давно, будто в прошлой жизни… — Закрылась книга у меня, и лес пропал куда-то… — тихо и задумчиво проговорила Ника. Со смерти Миши прошёл год, и весь этот год она не брала в руки гитару. Она просто не могла петь, в горле словно вставал ком, голос дрожал и срывался. Было… больно, как бы она себя не убеждала, что ей чужды подобные чувства. Песни, что раньше вдохновляли и наполняли её обыденную жизнь каким-то новым смыслом, теперь вызывали лишь слёзы, напоминая… Напоминая о нём. А вчера вечером, бесцельно перебирая струны, решила, что стоит попробовать. Просто захотелось этой ночью спеть его песни, вспомнить о нём… о том, что между ними было. Их отношения, запретные, такие странные и неправильные. Впрочем, разве много было в её жизни правильного? К тому же, Ника не любила слёз и терпеть не могла себя жалеть. «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь, да, Миш? Вот и буду улыбаться и развлекать народ», — решила она. Она соскучилась по музыке, как и её зрители, которые, впрочем, ничего ей на этот счёт не говорили, относились с пониманием и дурацким сочувствием, от которых Нику просто воротило. — А вообще, — бормотала она себе под нос, настраивая гитару, — я просто боюсь, что опять напьюсь до потери сознания, если чем-нибудь себя не займу. Ника включила камеру, улыбнулась, от этой лживой улыбки свело скулы, поздоровалась со зрителями, пролистала чат, увидела сообщение: «А ты ведь была знакома с Горшком, да? А расскажи, как вы познакомились». — Непременно расскажу, но сначала что-нибудь сыграю, — ответила она, обрывая себе все пути к отступлению. Положила руки на струны, от таких знакомых аккордов на глаза наворачивались чёртовы непрошеные слёзы. Тряхнув головой, она запела, сначала тихо, то и дело сбиваясь и запинаясь, потом громче, уверенней: — Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах. Им суждено уснуть в моих стенах, Застыть в моих мирах. Пела, слегка прикрыв глаза, уже не думая ни о камере, ни о чём ещё. Пела, и в голове будто сами собой возникали картинки, как юная журналистка с микрофоном ищет после фестиваля группу «Король и шут», чтобы задать пару вопросов, и чувствует, как у неё потеют ладони, и сердце бьётся часто-часто — ей первый раз приходилось участвовать в таком серьёзном мероприятии, в первый раз разговаривать с такими людьми. Вероника любила рок-музыку, «Короля и шута» любила слушать тоже, впрочем, не причисляла себя к фанатам никакой группы, относясь к подобному немного свысока. Однако сейчас ей это не мешало волноваться так, как не волновалась никогда в жизни. Найдя наконец участников группы, девушка едва не столкнулась с Горшком. — Эй-эй, осторожнее, — усмехнулся он, удержав её от падения, отчего у неё в груди разлилось смущение и что-то ещё, чему она не знала названия. — Чего тебе? — Я журналистка, можно вам задать пару вопросов? — сказала Вероника заученную фразу, стараясь добавить в голос уверенности. — Ну давай, если недолго, — нехотя согласился он. После интервью Миша спросил: — Тебя как зовут-то, журналистка? — Вероника. — Вероника — это Ника, да? — Да, — кивнула она. Обычно ей не нравилось, когда так сокращали её имя, но сейчас это показалось отчего-то такой ерундой. — Слушай, Ник, а может, погуляем? Я тебе для интервью что-нибудь расскажу, — предложил Горшок со всё той же ироничной усмешкой. Нике очень захотелось ответить ему тем же, и она не подав вида, насколько шокирована этими словами, ответила: — Конечно, я с радостью. — Вот это правильно, — с одобрительным смехом ответил Миша и, прищурившись, спросил. — А не боишься? — Вас? — с искренним удивлением спросила она, вырвалось как-то само. Горшок расхохотался, покачал головой: — Ну даёшь. И может, хватит «выкать» -то? — Это я… нечаянно, — покраснев, с улыбкой ответила Ника. — Ну подожди тогда, я щас. Ника услышала краем уха, как Горшку говорит кто-то из группы: — Эй, Мих, отвисни, ты меня слышишь вообще? Влюбился ты, что ли? — Нет, просто хочу пообщаться с симпатичной девчонкой. А что, нельзя, ё-моё? Ника улыбнулась, провожая его взглядом. Ну а что тут, в самом деле, такого? — Ну вот как-то так мы и познакомились, — тихо сказала Ника, улыбнувшись мимолётным воспоминаниям, запела следующую песню, вновь думая о Мише и той юной девчонке, какой она была десять лет назад. Интересно, осталось в ней что-то от той Вероники? — Утро станет сном, и будет вечно длиться ночь. Мы одни в огромном темном мире… Они шатались по питерским улицам, Горшок увлечённо рассказывал Нике об анархии, она слушала, изредка кивая: «Понимаю, да». Он рассказывал, размахивая руками, довольный таким вниманием, а Нике отчего-то неудержимо хотелось улыбаться. — А ты, молодец, разбираешься, — сказал ей Миша после затянувшейся на час лекции. — Так-то я не и слова вставить не успела, — ответила Ника и, полюбовавшись искренним замешательством на его лице, вновь рассмеялась. — О, а хочешь мороженого? — предложил Миша. Ника кивнула с какой-то детской радостью, Миха, улыбаясь своей клыкастой улыбкой, купил и протянул ей слегка подтаявший вафельный стаканчик. Миха потрепал Нику по голове, закинул руку ей на плечо. — Ты мне всю причёску испортил, — возмутилась она. — Прости, — хитро улыбнулся Горшок. — Значит, больше так не делать? — Делай, — усмехнувшись, разрешила Ника. Миша потянулся губами к её шее, опаляя кожу горячим дыханием, проговорил дразящим хриплым шёпотом: — А вот сейчас я кого-то укушу… — Миша! На нас люди смотрят. — Пускай смотрят, — прошептал он, приобняв Нику за талию, — и завидуют. Ну или пойдём ко мне, там никто нам не помешает. — Да за кого ты меня принимаешь? — Тише-тише, не злись. Что такого в том, что мы… приятно проведём время, а? — Так нельзя… — неуверенно сказала она. — А тебе не похуй? — насмешливо уточнил он. Ника рассмеялась, и… «Чёрт, да что же я творю?» — А давай! — Всё ещё не боишься? — сказал Горшок таким голосом, что у Ники по спине побежали мурашки. — А должна? — Ника посмотрела ему в глаза, вопросительно изогнула бровь. — Наверное. Но не надо. Миша привёл её к себе в квартиру, едва только закрыв дверь, напористо смял её губы, скользнул языком в рот, сжал аккуратную грудь, потом, как и грозился, прикоснулся зубами к нежной шее. Ника прерывисто застонала от сладкой боли, прислонившись к стене, а в голове не было ни одной связной мысли, кроме той, что ей всё это чертовски нравится. А наутро они с Мишей на кухне пили кофе, и Ника не знала, как смотреть ему в глаза, не краснея. Миша, посмеиваясь, наблюдал за её смущением. — Да ладно, ночью ты не такая скромная была. А я бы даже повторил, что скажешь? — Удачно я интервью взяла, ничего не скажешь, — наконец выдавила она. — Между прочим, знаешь, сколько девушек тебе бы обзавидовались? — невозмутимо продолжал он. Ника на это молча развернула его к себе и, встав на носочки, впилась в его губы. — Это типа «затникись»? — фыркнул он. — Нет, это на прощание. Мне пора. — Постой-ка, — Миша торопливо записал на листочке номер телефона, и со всё той же наглой усмешкой сказал. — Позвонишь. Если смелости хватит. Ей хватило. Хватило смелости ей не раз и не два, но их отношения всё так же ограничивались редкими встречами. Её, Нику, всё более чем устраивало, его — тем более. Горшку не хотелось отношений, не хотелось обязательств, а ей… Ей просто было слишком хорошо с ним, чтобы о чём-то задумываться. — Вот ты меня понимаешь, мозги не ебёшь, — говорил ей Миха. — А я тебе не жена, чтобы мозги ебать, — смеялась в ответ она. Ника правда разделяла почти все его интересы, она была молода и беззаботна, и ей было так легко и весело с этим панком-раздолбаем. Легко и весело, и совсем не хотелось что-то усложнять. А что было бы, если бы тогда, десять лет назад она поступила по-другому? И смогла бы она? Нет, не смогла бы. Ника всё же убрала улыбку с лица, за ненормальную же примут, нашла время, пролистала чат, посмотрела, что просят спеть, выцепила взглядом «Прыгну со скалы». У неё до сих пор внутри что-то внутри сжималось от этих слов, отзываясь невыносимой болью, но почему-то захотелось перебороть себя, заставить. Хотелось отделаться от ощущения, что эти строки — будто про неё. — Разбежавшись, прыгну со скалы, Вот я был и вот меня не стало, И когда об этом вдруг узнаешь ты, Тогда поймешь, кого ты потеряла. Только не получалось избавиться от воспоминаний, как она сидела на диване, не шевелясь, смотрела в одну точку, потеряв счёт времени. В голове, будто набатом, звучало биение собственного сердца и одна-единственная мысль: «Как теперь жить?». В наушниках играла какая-то музыка, Ника не понимала слов, просто не могла сосредоточиться ни на чём другом, кроме… Спокойный голос вокалиста раздражал, казался безумно неправильным, чужим и инородным в этом рушащемся мире. «Да заткнись!», — отчаянно выкрикнула она, выдернула из ушей наушники и со злостью бросила в стену. Теперь виски сдавливала невыносимой болью тишина. Неужели она сможет когда-нибудь привыкнуть к этой жуткой пустоте в душе? Ника резко встала, прошлась по комнате, ударила кулаком в стену и, увидев кровь, поняла, что даже не почувствовала боли. Ника не плакала — он ведь не любил слёз. Так непривычно и больно, так неправильно было думать о Мише в прошедшем времени. Ника пыталась осознать, уложить в голове, что Михи нет, и что больше никогда он не положит ей на плечо тяжёлую руку, не скажет: «Ну не грусти, ё-моё», никогда больше не увидит она его добрую улыбку и глубокий тёплый взгляд карих глаз. Пыталась — и не могла. Никогда… Никогда больше не ждать его с гастролей, не провожать, замирая от какой-то необъяснимой и даже, наверное, не осознаваемой тревоги. «Нет, нет, нет! — горячо прошептала она. — Я не верю!». Ну разве Миха может умереть? Вот сейчас ей кто-нибудь позвонит и скажет, что всё это всего лишь ужаснейшая ошибка, что всё в очередной раз обошлось… Нет. Никто не позвонит. Не выручила его удача в девятый раз… Ну почему, ей так больно сейчас, почему? Почему это вдруг в одночасье стало таким важным? Смерть — это, конечно, ужасно, но сказал бы ей кто ещё вчера, что без Горшка её жизнь разрушится в один миг… Они виделись раз в полгода, Ника никогда не знала, да и не задавалась вопросом, где он и с кем, ей было, откровенно говоря, плевать на все его проблемы. А вот теперь спустя почти десять лет их романа, после его смерти поняла, что, кажется… любила. Ника не знала, что такое любовь и с насмешкой говорила обо всех этих чувствах, но как это ещё называется, если без него в сердце поселилась холодная пустота, будто что-то надломилось, что-то ушло безвозвратно, забрав с собой и радость, и лёгкость, и всё, что казалось важным раньше? Ника никогда не думала, как больно было бы его потерять, не представляла, что не сможет без него тоже. — Тогда поймёшь, кого ты потеряла… — голос предательски сорвался и задрожал. Поняла. Ника тряхнула головой, пытаясь избавиться от минутной слабости, взялась за следующую песню. — Как назло при этом Образ стал тюрьмой. Проще негодяем быть отпетым, чем самим собой. Смерть Горшка ужасно подкосила Нику, она не ожидала такого предательства от самой себя, от холодного, не способного любить сердца. Она не знала никакого спасения от этой мучительной боли, от вины, жгущей душу, только понимала, что просто на может вынести этого, и отчаянно хотела забыться хоть ненадолго. Для того, чтобы забыться, прекрасно подходил алкоголь, и Ника пила беспробудно, чуть ли не каждый вечер. Ей было плевать, что она творит со своей жизнью, ей и даром не нужна была эта жизнь без него. Просто хотелось хоть ненадолго расслабиться, не думать вновь и вновь по кругу о Мише, не думать, что она делала не так. И пусть потом станет ещё хуже, ещё противнее будет смотреть на себя, ей просто хотелось не думать ни о чём хоть иногда, потому что этот камень на душе был ей не под силу. После случившегося друзья звонили ей, наверное, хотели поддержать, но Ника сбрасывала звонки, не глядя на номер, боялась случайно послать кого-нибудь нахуй. А ещё она совсем не хотела выслушивать лживые слова сочувствия, она была убеждена, что всем её знакомым на неё всё равно, как, впрочем, и ей на них на всех было всегда абсолютно поебать, так что всё логично и закономерно. Вот и в тот вечер всё вокруг было словно в пелене тумана, звуки слышались словно через толщу воды, и Ника не сразу услышала звук телефонного звонка. — Ну что ещё за сволочь мне может сейчас звонить? — устало пробормотала она, но отчего-то всё же трубку взяла. И обомлела, услышав голос Маши Нефёдовой. Девушки общались какое-то время, когда Ника только познакомилась с Горшком — встретились как-то, когда та заскочила к ним на репетицию. Но после её ухода из группы редкие необременительные встречи сменились столь же редкими звонками, а потом общение и вовсе сошло на нет. — Слушай, насчёт Миши… Я тебе очень сочувствую… — Зачем мне сочувствовать? — Только не делай вид, что тебе всё равно, Ник. Будто я тебя не знаю. Она в ответ только фыркнула и закатила глаза. — Не стану, только оставь своё сочувствие для других, — получилось грубее, чем хотелось. — Для кого других? Вы ведь с ним… — Трахались, да, — подсказала Ника. Сказала, и тут же поняла, что что-то ляпнула не то, буквально почувствовала, как Маша на том конце провода опешила, потеряла дар речи. — Я вообще-то хотела сказать, любили друг друга, но, знаешь, тебе, наверное, виднее, — тихо и зло сказала она. — Никогда б не подумала, что у тебя совсем нет сердца. В пьяное сознание ворвалось осознание, что она только что сказала и кому, Ника хотела кинуться извиняться, но Мария уже бросила трубку. Ника уронила голову на руки, очень хотелось заплакать, но из глаз не могло выкатиться ни слезинки, только в горле словно застрял ком, и она хрипло, истерично расхохоталась. — Я была бы рада… Не было бы сердца… Не было бы… плохо… Я никого никогда не любила, так почему… сука, какого хера? — вновь сделала глоток из бутылки. — Кажется, ты права, Машка, во всём права… Помолчала и сказала тихо, уже осмысленно: — Да, приберегла бы ты свои соболезнования для других… Для тех, кто этого заслуживает. Для Ольги, например. И это её он любил, не меня. Что ж, и правильно делал… Да, Ольга… О том, что Миша собирается жениться, Ника узнала одной из последних: с ней он ни о чём таком не говорил. Она разрывалась от противоречивых чувств: с одной стороны, ей хотелось, чтобы Миха был счастлив, чтобы успокоился наконец и прекратил с упоением гробить свою жизнь, а с другой — она отчаянно жаждала того, чтобы всё оставалось, как раньше. Ника поздравила его со свадьбой, почти от души, он ответил кратким «спасибо», вновь заставляя её мучиться неизвестностью. А когда ей уже казалось, что она уже совсем забыла Горшка, решив, что страдать об этом ниже её достоинства, услышала звонок: — Ник, ты дома? Я зайду? Ника потеряла дар речи от злости и… Радости? Проглотив сотни гневных слов, сказала очень спокойно: — Да, сейчас открою. Горшенёв пришёл мрачнее тучи, Ника догадалась, спросила: «Поссорились?». Он только махнул рукой и пробурчал что-то невнятное в ответ. — Ты не хочешь мне ничего объяснить? — строго спросила она, скрестив руки на груди, хоть и хотелось говорить совсем другое. — А ты так хочешь выслушивать мои объяснения? — усмехнулся Миша. — Может, и хочу, — упрямо ответила Ника. — Я люблю Олю, но… Нам ведь хорошо с тобой, Ник, ё-моё, только не говори, что нет. Блин… Ну, прости… Хочешь, я сейчас же уйду? — горячо говорил Миха, взяв её за руку, а Ника только тяжело вздохнула. Она понимала, что должна сделать, но только мысль о том, что Миша ведь… хочет, чтобы она его поняла, ждёт её ответа, одна мысль заставила крепко сжать его руку, решительно выпалить: — Не хочу! Горшок ответил ей такой привычной нагловатой усмешкой, вовлёк её в страстный поцелуй, отрезая последнюю возможность остановиться. Да пошло оно всё к чертям и пусть горит синим пламенем! Разве быть счастливой — это такое страшное преступление? — А я думал, ты меня сковородкой по башке встретишь, — говорил ей Миша, приобняв за плечи, когда они вдвоём валялись в кровати и, как всегда, непринуждённо шутили и смеялись. — Я просто не решила, чего больше хочу: треснуть тебя по башке или поцеловать. И до сих пор не могу решить, — со смехом ответила Ника. — Ах, так? Ну держись, ё-моё, — он запустил руку ей под футболку, пощекотал обнажённую спину. Провожая Мишу, Ника взяла его за руку и тихо сказала: — А с женой ты помирись. После этого они ни разу не возвращались к этому разговору, и между ними всё было, как прежде. Да, ей казалось всё это ужасно неправильным, хотелось спросить: как так, Миша, ты же любишь её? Но всякий раз между лопаток бежал холодок от мысли, а вдруг, правда уйдёт? Конечно, она бы с этим справилась и даже бы, наверное, не особенно страдала, но… Наверное, за все эти годы эти отношения стали привычкой, с которой непросто расстаться. Наверное, она просто не может противиться его обаятельной улыбке и хриплому шёпоту. Конечно, Нике было неприятно чувствовать на себе вину за гипотетические слёзы незнакомой ей женщины, но… Если никто не узнает, то и страдать никто не будет. И вообще, почему она должна об этом думать, это ведь Горшок изменяет жене, не она. А откровенно говоря, Ника просто не очень-то об этом, она прекрасно научилась гнать прочь все неудобные мысли. А теперь… Теперь накатывал жгучей волной стыд и за это, и Ника надеялась только, что Ольга правда ни о чём не догадывалась. Теперь ей казалось, что она не простит себе ни слезинки этой женщины, действительно заслужившей счастья. Теперь всё было так запутанно, так сложно, так… Так невыносимо больно без него… Ника вздохнула, покачала головой, запела, стараясь отвлечься от этих всё ещё тревожащих душу мыслей. —Тяни, ты все равно меня не вытянешь, Тяни, я все равно останусь для тебя в тени Ничем не сможешь ты мне, милая, помочь. Отвлечься не получалось. Все эти воспоминания пробуждали мысль: я виновата. Мне не было до него никакого дело, и это, в общем, не преступление, но… Какого чёрта ты тогда льёшь слёзы? «Нет, нет, не плачь, не думай, Ника, не думай… Не думай, какая, какая теперь разница? Что теперь? Он мёртв, и что толку от твоих сожалений? Только не вздумай сейчас заплакать», — твёрдо говорила она себе, только всё равно не могла отогнать от себя мысль: я виновата. Могла ли я? Могла ли… Нет, Ника понимала, как глупо, как жестоко было бы винить кого-то в Мишиной смерти, но это совсем не мешало ей винить во всём себя. Просто не давала покоя, сводила с ума, заставляя всякий раз судорожно замирать от ужаса, мысль: «Если бы я вела себя по-другому, может, он сейчас был бы жив». Думая о близких Мише людях, спрашивала себя, и эти вопросы отчаянно жгли сердце: «А я? Я ведь тоже была рядом…» Рядом… Рядом ли? Ника вспоминала, как Миха в очередной раз вдохновенно рассказывал ей, как здорово сдохнуть в тридцать лет. Ей очень хотелось спросить: «Зачем, Миш? Почему?» — Прекрати, — раздражённо сказала Ника. — Надоело это слушать. — Чё это вдруг? — Потому что ты придурок, Горшенёв, — устало ответила она. — Вот исполнишь ты свою самую идиотскую мечту, и что я тогда буду делать? — Наверное, будешь рыдать по мне днями и ночами, — пожал плечами Горшок. — Заткнись, — зло прошипела Ника, повела плечами, пожалев о дурацкой откровенности. Больше Миша с ней об этом не говорил ни разу, этим тогда дело и кончилось. Но кто она такая, чтобы вот так взваливать на свои плечи ответственность за чужую жизнь? Кто она ему такая? Он ведь… Послушал ли бы Миша её вообще? Ника надеялась, что была дорога ему хоть немного, что была для него не просто удобной девушкой, которая не выносит мозги. Впрочем, что там на самом деле творилось в Мишкиной голове — да шут его знает. Смогла бы она тогда… его спасти? Если бы знала, не боялась бы показаться глупой, навязчивой, да какой угодно, не боялась бы его потерять, если б знала как больно и страшно — терять навсегда. Если бы… Если бы только знала… Да кто ж, чёрт возьми, об этом знал? Кто знал, что это закончится… так? Однажды, когда Ника пришла с ним на репетицию, после Андрей попросил её задержаться на пару минут, и она, очень этим удивлённая, согласилась. — Знаешь, я насчёт Михи… Ты на него хорошо влияешь… — Да? — Ника усмехнулась, потом осторожно спросила. — Ну хорошо, и к чему это? — Поговори с ним. Может, хоть тебя послушает. — Ты о чём? — прошептала Ника, вглядываясь в его серьёзное и тревожное лицо. — О наркотиках, — спокойно ответил он. — Ты что, ничего не знала? — Нет, — тихо покачала головой головой она. — Но знаешь, догадывалась. — Поговори с ним, Ник, — ещё раз попросил Князев. Ника пообещала ему, конечно, но… Андрей, он ведь просто не понимает, не знает ничего об их отношениях… Миша… Нет, он точно её не послушает, только скажет, скажет, что это не её дело, так стоит ли… Стоит ли портить отношения? Первой реакцией было желание бежать, сверкая пятками, второй — забыть. Забыть и никогда не вспоминать. Раз Миха не хотел, чтобы она об этом знала, так, наверное, не зря? Ника впилась ногтями в ладонь до крови, вспоминая об этом. «Как? Как ты могла?» — спрашивала себя. Только — что толку? Что теперь? Если бы тогда у неё нашлось хоть капля смелости… Едва ли бы это что-то изменило, конечно, но хотя бы не было так мучительно стыдно сейчас. Она была бесконечно далека от этого всего — он никогда не посвящал её в свои проблемы, и теперь это было поводом для невыносимого жгучего чувства вины. Она бы справилась, только бы… Да, чёрт возьми, она бы справилась с чем угодно! Ника бы не бросила его, никогда и ни за что… если б только ей тогда было хоть какое-нибудь дело до его судьбы. — Я жив, покуда я верю в чудо, Но должен буду я умереть. Мне очень грустно, что в сердце пусто, Все мои чувства забрал медведь. Ника пела, а в голове звучал Мишин низкий бархатный голос, от которого у неё всегда против воли бежали мурашки. Пела, и вспоминала почему-то, как приходила на Богословское. Лишь однажды. Проститься. Вспоминала, как, опустив голову, быстрым шагом шла на кладбище, как без труда нашла свежую могилу, усыпанную цветами, как сердце вновь сжалось отчаянно, как покачала головой, всё ещё не в силах осознать, поверить происходящее. Она сжимала в руках две красные розы, в волнении теребила холодные бутоны и стебли, не замечая, что в руки впиваются острые шипы. Ника подняла голову, встретившись взглядом с надписью «Михаил Горшенёв 7.08.1973 — 19.03.2013», и с трудом сдержала желание упасть на колени перед могилой, с трудом сдержала отчаянные рыдания. Ника положила истрёпанные цветы, взглянула на свои ладони, все в царапинах и крови. Слабо улыбнулась, представив, как сейчас выглядит. В чёрной водолазке с глухим воротником, несмотря на жару, круги под глазами, ни грамма косметики на безжиненном измождённом лице. На похоронах Ника не была, хоть ей и предлагали попрощаться так, чтобы никто не знал, не портя его репутации. Она отказалась. Просто не нашла сил, понимала, что она этого не вынесет, просто не сможет увидеть… Теперь отчаянно корила себя и за это. А ещё ей казалось, что она не имеет на это никакого права. Вот и сейчас она пришла ранним утром, чтобы ни в коем случае ни с кем не встретиться, потому что ей казалось, что она умрёт от стыда, увидев чужие слёзы о нём. Потому что она сама не имела никакого права на то, чтобы лить эти слёзы. — Ну здравствуй, — мысленно произнесла она, коснувшись холодного камня. У неё перехватило дыхание от ужаса, от мысли, что это просто холодный могильный камень, и что человека, которому она так многое не успела сказать — больше нет. Там, за гранью, ничего нет, он сам так говорил, и… Его нет — это факт, с которым нужно просто смириться. Это реальность, которую невозможно осознать. — Прости… — прошептала Ника, горло сжал спазм, она вновь неверяще покачала головой. Прости — сама не зная за что. Прости — вместо тысячи слов любви, сожаления, которые так бы так хотелось теперь сказать, только… Кому? Прости — за то, что не сказала тебе их вовремя, когда ты был жив. Прости… Ника вытерла рукавом набежавшие слёзы, развернулась и быстрым шагом пошла прочь отсюда, опасаясь встретиться взглядом с редкими прохожими. Буквально убегала, понимая, что оставила здесь ещё один осколок разбитого сердца. Она думала, что после этого станет проще, хоть немного, только этот камень на душе с ней, кажется, надолго, на всю жизнь. На всю её оставшуюся невыносимо холодную жизнь без Миши. Ника тихо покачала головой, запела другую песню. Интересно, о ком она? О Мише? О ней? Кажется, будто о них обоих. — Всё случится как всегда, не желая вам вреда, Буду вас я развлекать опять, опять. Посмотреть хотите вы, что под маской, но увы, Мне вас так не хочется терять, вас терять! Вечером седьмого августа Ника пила в одиночестве, не хотела, но всё равно поставила на другой конец стола вторую рюмку. «С днём рождения, Мишка», — хотела сказать она — не смогла, слова застряли комом, царапающим горло. По щекам текли слёзы, такие запретные, так тщательно сдерживаемые. Слёзы, которые он… нет, они вместе так не любили. — Ты уж прости, — сказала она вслух. Все дни с тех пор, как Ника узнала о его смерти, слились в один бесконечный серый беспросветный кошмар. Ника вытерла ладонью такие непривычные для неё слёзы. Всю жизнь она прятала чувства за маской циничности, сарказма и грубых шуток. Подруга Горшка — она всегда была так похожа на него. Или… хотела быть похожей? А за годы маска так приросла к лицу, что, казалось, ничто не могло ранить её сердце. А оказалось, что сердце у неё есть, живое и трепетное, и оно никак не может примириться этой новой страшной реальностью, в которой нет больше человека, которого она, кажется… любила. — А такой я тебе нравлюсь, а? — горько усмехнулась она. Голос дрогнул на окончании фразы. Вот она, материалистка до мозга костей, сидит и говорит в пустоту, обращаясь к умершему человеку. — Ты меня не знал. Я саму себя не знала. И… что я знала о тебе? Ничего. Теперь кажется, что совсем ничего. Так почему… так больно? А ведь Ника помнила его и совсем другим: спокойным, задумчивым и рассудительным. Настоящим. Помнила Миху без вот этого образа, который он демонстривал на сцене и в жизни. Только как же редко он позволял ей видеть себя таким… Впрочем, и она, наверное, платила ему тем же. Решила тогда, десять лет назад, что будет шутом, будет плевать на все правила и нормы, смеясь в глаза этому больному обществу. Досмеялась. Наверное, на некоторые вещи всё же плевать нельзя. На чувства, например, чужие и свои. Но теперь, когда Миши не стало, всё это в один миг потеряло смысл, и осталась только невыносимая тоска и вина. Вина, тяжёлым камнем лежащая на сердце. Вина, не дающая ей ни на секунду свободно вздохнуть. — Не могу я без тебя, Миш… Не могу, понимаешь, да? — прошептала Ника, глядя в чёрное ночное небо, не сдерживая больше горьких рыданий. Интересно, сколько она уже вот так сидит? Со смертью Горшка время будто замерло и остановилось, слилось в одну вязкую серую массу, остановилось вместе с её жизнью. Ника стряхнула пепел с очередной сигареты, открыла окно, впустив свежего воздуха. Выглянула, и от высоты, а может, от выпитого вина вдруг закружилась голова, Ника горячо и отчаянно прошептала: — Ну почему ты умер, а я жива? Забери меня с собой, Миша… Видишь, я без тебя не могу… Забери, меня ничего больше здесь не держит… Ника замерла, уже готовая к страшному шагу, как вдруг гнетущую тишину разрушил звон разбившегося бокала, того самого, что она поставила на другой конец стола. Ника вздрогнула, резко обернулась, сердце заколотилось как бешеное, она дрожащими руками закрыла окно и тихо отошла. Конечно, это просто сквозняк, она ведь сама открыла окно. Или… Впрочем, эту попытку повторять она в любом случае не станет. — Ладно! — выкрикнула Ника. — Ладно, я буду жить! Буду! Доволен? Ника до утра сидела у окна, смотрела в ночное небо, задумчиво водила пальцем по стеклу, будто что-то писала, и вслушивалась, вслушивалась в звенящую тишину. — Мне тебя не хватает, Миш… И с тех пор едва ли что изменилось, безумная боль не утихала ни на секунду, без него всё было как-то не так, неправильно и… всё ещё чертовски непривычно. — Как бессонница в час ночной Меняет, нелюдимая, облик твой, Чьих невольница ты идей? Зачем тебе охотиться на людей? После того случая Ника забыла и думать о том, чтобы покончить с собой, пить не бросила, наоборот, продолжила разрушать себя с ещё большим энтуизмом. А однажды, когда ей было совсем плохо, Ника вспомнила, что у неё благодаря общению с Мишей остались пара знакомых и парочка мест, где она без проблем найдёт то, что точно поможет забыться. Её юность прошла без подобных экспериментов потом, насмотревшись на Мишу, повторять уж точно не хотела, а теперь… Какая теперь разница, что будет с ней потом, если больше всего на свете она хочет однажды заснуть и не проснуться? Что, если только наркотический кайф способен заставить её почувствовать хоть что-то, кроме непрекращающейся тупой боли? Ника держала в руках пакетик с белым порошком и не решалась вскрыть. В голове словно сирена вопила о том, что что она сделала что-то ужасное. Ника всё понимала, что потом просто так остановиться сможет едва ли, что без последствий это не останется, всё. Да, а что сказал бы ей Миша… Только Миши нет, и никто не помешает катиться в пропасть, никто не остановить, никто не вырвет из рук эту дрянь, не закричит, встряхнув её за плечи: «Что ты за хуйню творишь, Ник? Жить надоело нахуй?». Никто. У Ники против воли задрожали руки, она тихо покачала головой, прошептала: — Чёрт, что я вообще делаю? Ника засунула злосчастный пакетик под матрас, не в силах ни выбросить, ни открыть. Она сидела за компьютером и пыталась работать, печатала статью, получалось плохо, мысли путались, слова забывались и не желали складываться в предложения, как вдруг её отвлёк звонок в дверь. Ника проигнорировала его, пусть решат, что её нет дома — кто бы это ни был, видеть его она не хотела. Впрочем, незваный гость оказался очень настойчивым, и после пяти минут Ника, не выдержав, решила всё-таки открыть. На пороге стояла Маша. — Решила зайти, — пожала плечами она в ответ на немой вопрос в глазах Ники. — Я уже поняла, что ты не сильно этому рада, но извини, я за тебя волновалась. — Не против, конечно, но ты же… Я же… — неуверенно проговорила она. — Если ты про то, как ты мне нахамила, то считай, что я забыла. — Прости, я не хотела… тебя обидеть, — опустив голову, прошептала Ника. — Забыли, — резко сказала Маша. — Может, пригласишь уже войти? — Я не ждала гостей, — смутилась она. — Да я заметила, — усмехнулась Маша, оглядев беспорядок в квартире, пустые бутылки на столе, футболка в пятнах, в которой Ника вышла ей открыть дверь. — Но меня сложно чем-то удивить. Маша прошла в квартиру, села рядом с ней, глядя ей в глаза, мягко спросила: — Ник, ты понимаешь, что это ненормально, то как ты себя ведёшь? — Ты мне нотации читать пришла? — тут же ощетинилась она. — Если да, то я всё это и без тебя знаю. — Да, у вас с Горшком правда один характер, — покачала головой Маша. — И это не комплимент, если что. — Ты не понимаешь, — яростно прошипела Ника. — Ты ничего не понимаешь! — Конечно, я не понимаю. Мне же на него всё равно, правда, только ты у нас имеешь право страдать, — язвительно сказала Маша. — Серьёзно, Ник, возьми себя в руки хоть немного. И прекрати отталкивать тех, кто хочет тебе помочь. — Извини ещё раз, — вздохнула она. — Я не это хотела сказать. — Да неважно. Ты меня слышишь вообще, что я тебе говорю? Тебе тридцать пять лет, а ты решила похоронить себя заживо. Что бы тебе сказал на это Миша, ты не думала? Слова о Горшке заставили её встрепенуться, кажется, впервые за этот разговор, Ника подняла взгляд на Машу и, помолчав, тихо сказала: — Думала. Конечно, думала. Но какая разница? Он ведь больше никогда и никому ничего не скажет… — Но ты-то жива, — мягко сказала Маша, взяв её за руку. — Нет. Без него — нет. — Я думаю, тебе нужна помощь. Мне кажется, у тебя депрессия или что-то вроде, и сама ты не справляешься. Может, тебе стоит обратиться к психологу? — осторожно предложила она. — Ему после меня самому психолог понадобится. Хм, довести психолога до психолога… А что, звучит как прекрасная идея, — усмехнулась Ника. — Это, конечно, хорошо, что хоть чувство юмора на месте но я вообще-то серьёзно. Это ты сейчас шутки шутишь, а завтра в окно выйдешь. — Во-первых, одно другому не мешает, во-вторых, вряд ли кто-то сильно расстроится. — Я расстроюсь, — холодно сказала Маша, и Ника благоразумно решила не продолжать тему. — Да не волнуйся, не собираюсь я в окно выходить, — поспешила успокоить её Ника, и сама не заметила, как у неё вырвались вслух эти слова, — я… Мне Миша… не дал этого сделать. — Он умер, Ника, — спокойно и невозмутимо напомнила она. — Так говоришь, как будто я могу как-нибудь случайно об этом забыть. «Хотя, может, и правда могу. А мне нельзя, никак нельзя об этом забывать». — Знаешь, схожу я, пожалуй, к твоему мозгоправу, а то ещё, чего доброго, крышей поеду, — сказала Ника, а Маша, торжествующе улыбнувшись, записала ей на листочке номер. Собираясь уходить, Маша вдруг вспомнила что-то, взяла Нику за плечи, посмотрев в глаза, строго спросила: — Ты ведь ничего не употребляешь? — Маш, как ты могла такое подумать? Как я могу вообще после того, что… Действительно — как? — Ну ладно, — сказала Маша, немного задержав на ней взгляд, в котором читалось подозрение. — Послушай, за что ты мне вообще помогаешь? — спросила Ника. — Разве помогают за что-то? — пожала плечами девушка. А Ника, оставшись одна, крутила в руках клочок бумаги. Она обещала Маше, и она обязательно запишется к этому, мать его, психологу. Как-нибудь потом. Стоит ли говорить, что к психологу она так и не записалась? — Если сможешь, то ответь — Что по ту сторону сна видишь ты? Солёные слёзы, спутанная реальность и сны, после которых так не хочется просыпаться. — Миша… — хочет сказать Ника, не может — голос срывается, и она молча кладёт руки ему на плечи. Он смотрит на неё исподлобья, яростно, зло, резко сбрасывает её руки и рычит: — Ты что, блядь, творишь? Ты не виновата в моей смерти, а если ты продолжишь, то я буду виноват в твоей! Понимаешь ты это? — А ты, ты понимал? — едва не срываются с губ горькие слова, но Ника молчит. Отступив на шаг, поднимает голову и встречается с ним взглядом, видит злость, которая плещется в Мишиных карих глазах, таких… Родных? Целую вечность назад, когда он был жив, Ника на это бы только усмехнулась и сказала, покачав головой: «Не впечатляет, Горшенёв». Теперь всё изменилось, и ей кажется, что он никогда не смотрел на неё… так. Ей так хочется сказать ему что-то такое важное, самое важное на свете. Что-то, что не успела сказать ему при жизни. Что-то, что она никогда бы не сказала ему раньше, когда он был жив. — Миша, я… — начинает она, берёт его за руку, вернее пытается, но силуэт Горшка начинает таять, окутанный какой-то дымкой. Картинка перед глазами смазывается, превращаясь в нестерпимо яркие светлые пятна, и Ника просыпается в своей кровати, обнимая мокрую от слёз подушку. На душе было пусто и отчаянно горько. Перед глазами вновь стояло лицо Миши, такое бесконечно от неё далёкое — сейчас, как, впрочем, и всегда. — Чёртов сон, — пробормотала Ника, тяжело дыша, уже привычно сказала вслух с грустной улыбкой. — Не хочешь со мной разговаривать, да? Ну и ладно. Я не обижусь, ты ж знаешь. Потом нервно усмехнулась, пробормотала: «Чёрт, как же глупо», сама даже не зная, про что. Ника ещё раз прокрутила в голове сон, резко встала с кровати, взяла стоящую на кухне бутылку и решительно вылила содержимое в унитаз, туда же отправила пакетик с наркотиками, всё ещё лежащий под матрасом. Ей напугали даже не сами слова Михи — она ни капли не боялась умереть, она, чёрт возьми, этого хотела, просто она сделала бы всё, чтобы он никогда не смотрел на неё так, пусть даже во сне. И сидела до утра без сна, прокручивая в голове одно и то же, пытаясь убедить себя, что это всё это лишь её подсознание — и только. Потому что она, Ника, никогда не верила ни во что подобное. Потому что смерть — это навсегда и, черт побери, насовсем. А сердце ныло, в сердце жила надежда, от которой ей становилось страшно. Слишком страшно, потому что… Потому что она не хотела обманывать себя. Потому что Михи нет, просто нет, как бы чертовски больно не было это принять. — А когда придёт любовь, То спалит дотла все вокруг дома Огненная кровь, и горят сердца, А в небе снова будет гроза. Их последняя встреча одним летним днём, короткая и скомканная до невозможности. Последняя… Впрочем, тогда… Да кто тогда вообще мог об этом подумать? Они расстались тогда так легко, будто у них будет ещё сотни таких. «Как я могла тебя так отпустить? Как я могла?» Страстный поцелуй в каком-то прокуренном грязном подъезде и замирающее от страха сердце, что кто-нибудь их за этим делом застанет. Его привычная ухмылка и руки у неё под футболкой, мурашки по спине, её холодное: «Не наглей, Горшенёв». И голова кружилась то ли от летней жары, то ли от Мишиных крепких сильных рук. — Мне пора, — сказал вдруг он. — Пойдём, до дома тебя провожу. Ника не помнила, о чём они говорили тогда. Может, смеялись и подкалывали друг друга, может, молчали, думая, как всегда, каждый о чём-то своём. А может, спорили до хрипоты из-за какой-то ерунды. Почему-то — не помнила ни единого слова. — Пока, Ник, — Миша привычным жестом взлохматил её волосы. Ника взглянула ему в глаза, и сердце сжалось, так непривычно, от какой-то странной, безотчётной тревоги. — Миш, ты только… Береги себя, ладно? — тихо сказала она. — Ты чего это, Ник? Как будто не знай куда меня провожаешь. Увидимся же скоро, ё-моё, — усмехнулся Миха. — Да ничего, забей, — отмахнулась она, сама не зная, что не неё вдруг нашло. — Мне пора, — повторил Горшок, поцеловал её руку, заставив удивляться уже Нику, небрежно бросил. — Не скучай. Она смотрела на его удаляющуюся фигуру, словно растворяющуюся в ярком солнечном свете этого такого жаркого дня. В голове звучало, будто эхом: «Не скучай». Так тепло, так искренне. Так… непривычно. Миша ушёл, а она ещё долго стояла у подъезда своего дома, курила и смотрела, смотрела ему вслед. Смотрела — и в сердце теплилось счастье вместе с какой-то необъяснимой тоской. Ника много раз после прокручивала в голове эти воспоминания, и понимала, что не было никаких предчувствий, никакого желания бежать за ним, догнать и не отпускать, нет. Она просто смотрела на него — дурочка — и улыбалась. Миша… Если бы тогда кто-то ей сказал, что он умрёт через несколько дней… Ну почему смерть всегда приходит так внезапно, когда кажется, что впереди столько планов и столько счастья, что хватит на несколько жизней, почему? Чёрт, а почему же она не думала эти десять лет о том, насколько хрупким было её счастье? Не берегла его. Не сберегла… Поздно она его попросила беречь себя, поздно, поздно… Почему? Ника не была уверена, что эта встреча была на самом деле, что она не придумала её в пьяном бреду, в обрывках ночных кошмаров, в которых она вновь и вновь бежала за ним, кричала, звала. Но отчаянно хотелось верить, что нет — не придумала. «Миша… Не могу я по тебе не скучать… Глупо, правда? Прости… Не могу…» Ника и не замечала, что по щекам ручьми текут слёзы, и она уже не обращала внимания, просто пела. Уже больше не стеснялась — разве сегодня она не может поплакать о нём? Ника смахнула рукой слёзы, обнимая гриф гитары, запела новую песню: — И на сцене всегда Умереть он мечтал, Когда смерть увидал, Коду недоиграл. Голос дрожал от слёз, которые теперь уже совсем невозможно было сдерживать. Почему-то эти слова заставляли замирать всё внутри, заставляли болезненно сжиматься сердце. Заставляли вновь и вновь думать о Мише с горечью и не отболевшей тоской. Ей казалось, что она будто слышит его сильный и красивый голос, будто он вот сейчас поёт вместе с ней. Ника подумала, что надо будет заканчивать после этой песни, чтоб совсем уж не разреветься перед камерой. — Ненавижу тебя! — звонко выкрикнула Ника со слезами на глазах. — Ненавижу! Почему-то от этих отчаянно-правдивых слов, от этого крика стало легче. Ненавидит за то, как он обошёлся со своей жизнью. За то, что так вот легко и просто заставлял страдать своих близких и стольких людей, что его даже не знали. За то, что умер, оставив её жить с камнем вины на душе. Сказала тихо, почти шёпотом: — Что ты наделал, придурок? Что натворил? Ненавидит за то, что ушёл, но всё-таки будто бы рядом. Вот и сейчас ей казалось, что-то должно произойти, что-то случиться, что разрушит эту безмолвную тишину. Ника замерла, затаила дыхание, вслушиваясь, всматриваясь… Надеясь? Мимолетное, едва уловимое призрачное касание, колыхнувшаяся занавеска… Нет, ничего. Только звенящая пустота внутри. Она всегда считала себя реалисткой, но сейчас… Сейчас, казалось, была поверить во всё, что угодно, кроме того, что человек, которого она так любила, такой человек, как он, просто гниёт в земле. Ей так хотелось верить, что он… живёт. В своих произведениях, где-то там, где-то очень далеко, пусть не с ней, да ведь он никогда и не был с ней по-настоящему, но он есть и смотрит откуда-нибудь на них на всех, может, и на неё иногда. И Ника верила, верила всем сердцем… Верила… Потому что как иначе жить? — Ненавижу, — прошептала она. — И люблю тебя, чёрт возьми, всем сердцем… Ника закончила играть, попрощалась со зрителями и ещё долго сидела в тишине, слушая бешено колотящийся ритм собственного сердца. Ника дёрнулась на какой-то шорох, подошла окну, за которым уже начинало светать, побарабанила пальцем по стеклу, прошептала: — А ты просто не представляешь, как я тебя люблю… И ты знаешь, я справлюсь, со всем справлюсь… Только ты там меня совсем не забывай…