*****
Сон, что снится, мне знаком. Грейнджер лежит в моих объятиях, а ее волосы душат меня. Это один из моих любимых снов. Реальность тянется к краю моего сознания, но я сопротивляюсь. Я собираюсь понежиться в сиянии отрицания. Грейнджер не наговорила мне грубостей прошлой ночью. У меня нет ужасного похмелья. Мне не нужно анализировать эмоциональные обломки от предыдущего вечера. Я вздыхаю. Это кажется верным решением. Я медленно открываю глаза, не в силах нежиться во сне вечно. Солнечный свет проникает сквозь занавеску, создавая вокруг мягкое сияние. Моя пульсирующая головная боль и тошнота ужасно сочетаются с красотой Грейнджер. Ее кудри веером рассыпались по моей подушке, и свет сияет на гладкой коже. Грейнджер прекрасно выглядит в моей постели. Подождите-ка. Грейнджер прекрасно выглядит в моей постели. Я резко сажусь. — Что за черт? — спрашиваю я, когда понимаю, что она по-прежнему здесь. Я все еще сплю и все еще пьян. Это единственное логическое объяснение данному факту. Грейнджер просыпается так же внезапно. Она оглядывает мою комнату, прищурив глаза и поджав губы. Мы сидим с ней рядом в моей кровати, в том месте, где я представлял ее в бесчисленных фантазиях, и она смотрит на меня с выражением ужаса на лице. Это холодный душ для любых фривольных мыслей, которые у меня могли бы возникнуть по поводу данного сценария. — Малфой, — медленно произносит она высоким дрожащим голоском. — Почему я в твоей постели? Я открываю рот, потом закрываю его. Что я должен на это ответить? Грейнджер яростно смотрит на меня, словно это моя вина. Что ж, полагаю, так оно и есть. Волна эмоций накрывает меня, когда в голове всплывают воспоминания о событиях предыдущей ночи. Я вижу себя, сидящим на коленях у взрослого мужчины и умоляющим его подарить мне шанс с девушкой, которую люблю. Нет. Я не умолял подарить мне шанс с ней. Я умолял о ней. Отвращение к самому себе сливается с остатками алкоголя в моем желудке. Я чувствую тошноту. Этот подарок — воплощение всего того, что мне даровалось. Внезапно я понимаю, что Грейнджер — это олицетворение моего места в команде по квиддичу, подаренного отцом, который хотел всего для своего избалованного сына. Она — это мои слизеринские одноклассники, которые делали все, чтобы стать моими друзьями. Не из-за меня, а из-за того, что я мог им предложить. Подарок Отца Рождество — это не благословение. Это пузырек с кислотой, которая навсегда разъест все то, что, как я думал, я заслужил. Грейнджер права. Я избалованный засранец, которому не пришлось зарабатывать ничего из того, что мне когда-либо давалось. — Малфой? — повторяет она, щелкая пальцами перед моим лицом. — Какого черта я здесь делаю? И, поскольку я идиот, то я смотрю на Грейнджер и пожимаю плечами. Отрицание — мой единственный союзник в данном случае. — Понятия не имею. Ты пробралась ко мне в дом? — Уж точно я этого не делала. — Кажется, она осознает, что все еще находится со мной в одной постели, и выпрыгивает из нее. — Ты заманил меня в ловушку или похитил? — Я ничего подобного не делал. — Нет, ты что-то сделал, Малфой. С какой стати я случайно просыпаюсь в постели с тобой? — Потому что ты вежливо меня об этом попросила? — Хоть раз в жизни будь серьезен. Резкий тон Грейнджер заставляет меня снова посмотреть на нее и неизбежно осознать, что я не могу ей лгать. — Я попросил тебя, ясно? — бормочу я, отводя взгляд. Она хмурит брови. Я повторяю постыдную правду. — Я был пьян, и, возможно, … попросил Отца Рождество подарить мне тебя. Она моргает, глядя на меня, и медленно делает шаг назад. — Что ты сделал? — Я был пьян в стельку. Ты не можешь винить меня в том, что я натворил в таком состоянии. — На самом деле еще как могу. Ты попросил на Рождество человека. Я морщусь. — Прости, Грейнджер. Я… мне очень жаль. Она вздыхает, потирая переносицу. — Итак, как мы можем покончить с этим? — Полагаю, что раз тебя подарили мне на Рождество, это должно означать, что желание исполнено. Наступает пауза — краткий момент, во время которого мы пристально смотрим друг на друга. Мой взгляд устремляется на ее язык, который она чуть высовывает, чтобы облизнуть пересохшие губы. Мы ничего не говорим. Слова, которые она швырнула вчера мне в лицо, как будто повисают между нами. Они словно пасмурный день, дождевая туча, угрожающая все испортить. — Драко, прости за то, что я сказала вчера вечером. — Все в порядке. — Ложь легко слетает с моего языка. Грейнджер выглядит так, будто хочет что-то еще сказать. Черт возьми, я хочу еще много чего сказать. Но никто из нас этого не делает. — Что ж, полагаю, что раз мое присутствие здесь квалифицируется как твой подарок, то, думаю, я могу идти. — Да, вероятно, так и есть. — говоря это, я представляю себе все те слова, которыми я описывал Отцу Рождество свои сексуальные желания, что я испытывал к Грейнджер. Я искренне надеюсь, что его подарок это покрывает. Было бы действительно неловко, если бы мое сексуальное влечение убило Отца Рождество. Честно говоря, я бы предпочел случайно убить его, чем обнаружить, что мой неудачный выбор слов был воспринят настолько буквально. Что это значит — обладать кем-то? Все ответы на этот вопрос кажутся отвратительными. — Думаю, я пойду. Если бы я был храбрее, то остановил бы ее. Я бы сказал ей, как сильно ее люблю. Но я не храбрый. Мое наказание за это — смотреть, как она отдаляется от меня осторожными шагами. Грейнджер открывает дверь моей спальни и останавливается на пороге. Ее силуэт словно неземное затмение, ее фигура освещена свечами, горящими снаружи моей спальни. Этот образ олицетворяет все, чем Гермиона является для меня. Она всегда была моим камнем преткновения на пути, заслоняющим будущее и мешающим двигаться дальше. Внезапно я чувствую озарение, и у меня кружится голова от осознания будущего. Я знаю, почему я пьяным умолял о женщине, которой на меня наплевать. Для того, чтобы у меня не осталось другого выбора, кроме как двигаться дальше. Может быть, теперь моя привязанность к ней пойдет на убыль, пока от нее не останется ничего, кроме осколков. Когда Грейнджер отдалится от меня, я сделаю то же самое. Мое будущее, которое, сколько я себя помню, было черной дырой, формирует свою собственную галактику. Мой мир — это мириады потенциальных возможностей. Каждая дорога, что простирается передо мной, создает бесчисленные перспективы. Но Грейнджер не двигается с места. Проходит несколько мгновений ожидания с затаенным дыханием, пока она стоит ко мне спиной, сжимая ручку двери. Но остается неподвижной. Внезапно она поворачивается, и ее гравитация, такая же мощная как и всегда, втягивает меня обратно на свою орбиту. — Драко, почему ты попросил меня у Отца Рождество? Это вопрос ниже пояса. Тот, который, как я надеялся, она никогда не задаст. — Потому что был пьян? — увиливаю я от ответа, и мой голос звучит вопросительно. — За этим скрывается нечто другое. — Она делает шаг ко мне. — Ты бы не стал просто просить о ком-то только потому, что был пьян. О чем именно ты попросил? — Я уже говорил тебе. — Какие точно слова ты произнес? Мое лицо пылает жарче солнца, когда я смотрю в ее широко раскрытые глаза. А мои собственные глаза сами по себе останавливаются на ее вздымающейся и опускающейся груди. — Я сказал ему… Я хотел бы переспать с тобой и выбросить тебя из головы. Мои слова — это не то, чего она ожидает. Ее лицо разочарованно вытягивается. — Ох, — это все, что она произносит. Черт. Она смотрит на меня так, будто я сказал ей, что отвергаю ее. Она думает, что мое тело не тоскует по ней, что мои сны не наполнены ею и что цель моей жизни не в том, чтобы находить оригинальные способы вызвать ее улыбку. — Гермиона, подожди, — внезапно говорю я. Она ссутуливает плечи. — Драко, я устала. Я просто хочу вернуться домой. Паника обрушивается на меня словно ливень. Я не смельчак. Я никогда не был храбрым. Но Гермиона уходит, и у меня такое чувство, что она никогда не вернется. Это мой последний шанс попытаться убедить ее полюбить меня. — Ты не можешь уйти, потому что я должен сказать тебе нечто очень важное. — Я делаю глубокий вдох и готовлюсь к тому, чтобы произнести самую непростую вещь, которую я когда-либо говорил. — Я гребаный идиот. Ее рот в удивлении открывается и закрывается несколько раз. — Думаю, что уже поняла это. Я говорю быстро, и слова вырываются, словно отчаянно хотят покинуть меня и найти ее. — Я идиот и чрезмерно самоуверенный идиот, и строю слишком много схем. Но самое худшее во мне то, что иногда мои слова звучат вовсе не так, как я имел их в виду. Кажется, я поставил ее в тупик. Она молчит. — Поэтому просто необходимо, чтобы ты дала мне возможность объясниться. Даю слово, что если я скажу что-то не то, я не имею это в виду. Все это из-за вышеуказанной причины — «я гребаный идиот». Хорошо? Она кивает. Вот он. Момент, когда я, наконец, смогу поэтично рассказать о том, как люблю ее. С помощью тщательно выстроенного монолога смогу убедить ее, насколько много она для меня значит. — Я-я люблю сиськи. — Не знаю, почему я начал с этого. Просто вырвалось. — Особенно мне нравятся твои. Она издает тихий писк, и на ее лице появляется сочетание ужаса и смущения. — Я понимаю, что кажусь сейчас настоящим придурком, и, вероятно, не стоило этого говорить, но раз уж я это ляпнул, то "отдал кнат и все такое". — Драко, я… Я справляюсь с этим разговором также хорошо, как если бы был несущимся к ней астероидом. Мне необходимо найти способ вернуть ход разговора под свой контроль. — В течение многих лет ты остаёшься самой красивой женщиной, которую я знаю. И ты не только красивая! Ты умная, забавная, невероятно добрая и настолько не в моей лиге, что как будто находишься в другой галактике. Уголки ее губ приподнимается. — И ты была отчасти права вчера — я засранец, — говорю я. Она открывает рот, чтобы попытаться остановить меня и, вероятно, снова извиниться. Но мне это не нужно. Я не хочу этого. — Меня баловали всю мою жизнь. Я гонюсь за тем, чего не могу получить, и делаю все, чтобы добиться своего. — Драко, мне не следовало говорить тех слов вчера вечером. — Но ты также была и неправа, потому что я не приверженец чистоты крови. Гермиона, я хочу тебя. Я влюблен в тебя. Мне нравится, как ты всегда пробуешь свой чай, чтобы он не был слишком горячим. Мне нравится, как ты грызешь свои ногти, когда думаешь. И мне нравится, как ты морщишь нос, когда смеешься. Она ахает. — Я хочу жениться на тебе, целовать тебя, заниматься с тобой сексом. Если бы это было возможно, то все время. Я хочу сделать с тобой детей и состариться с тобой. — Слова слетают с моих губ, прежде чем я соображаю, что говорю. — И я понимаю, что, вероятно, все это слишком для одного раза, но я честен. Так что вот. А сейчас я замолкаю. Моя речь заканчивается на довольно унылой ноте. Мои глаза блуждают по ее лицу. О чем она думает? — Драко, знаешь, почему я вчера наговорила тебе все эти ужасные вещи? — Потому, что ты ненавидишь меня, верно? Мне, вероятно, не следовало говорить всего этого, я возьму свои слова обратно… Она поднимает руку и делает мне знак замолчать. — Я дала тебе возможность высказаться, поэтому отплати мне той же любезностью. Я киваю, готовясь приступить к самому сложному испытанию в своей жизни — помолчать. — Я не верю ни во что из того, что вчера наговорила. Честно говоря, я едва ли злилась на тебя. Но я сходила c ума от злости, что кто-то другой поцеловал тебя. Мои мысли несутся со скоростью света. Надежда вспыхивает в сознании, сияя словно падающая звезда. Она подходит ближе и становится надо мной. — Я не могла вынести мысли, что там с тобой был кто-то другой. Я не хотела, чтобы кто-то другой целовал тебя. — Ты говоришь то, что я думаю, ты говоришь? — У меня так пересохло во рту, что я едва могу выговаривать слова. Возможно, я сплю, но это не может быть сном тогда, когда она так сияет. Следующие слова Грейнджер произносит медленно, тщательно их подбирая. Она будто пробует каждый слог на вкус, прежде чем преподнести их мне, слово это и есть мой настоящий подарок. — Я ревновала. — Ты ревновала. — К Нэнси Бэгшот. — Этой ужасной женщине. — И ко всем тем, кто осмелился обратить на тебя внимание. Грейнджер стоит прямо передо мной. Я мог бы дотронуться до нее, если бы попытался. Мог бы прикоснуться к ее телу. Это так просто. Но я застыл от нервного возбуждения и предвкушения. Она берет мои дрожащие и неуверенные руки в свои уверенные и кладет их себе на бедра. Мои ладони опускаются ниже, и я сжимаю ее ягодицы, на мгновение отвлекаясь на мысль, как хорошо ее задница ощущается в моих руках. Грейнджер толкает меня назад, на спину, так что оказывается на мне сверху. Мое сердце готово выпрыгнуть из груди, когда она наклоняется, чтобы прошептать мне на ухо: — Счастливого Рождества, Драко. А потом она целует меня. Ее губы приоткрываются, и моя вселенная расширяется и трансформируется из этой единственной точки пространства. Я неохотно отрываюсь от ее рта. Моя потребность в ответах на мгновение перевешивает мою потребность в ее теле. — Как давно ты любишь меня? — спрашиваю я. Грейнджер улыбается, прикусывая губу, чтобы попытаться скрыть улыбку. — Это смелое предположение. Я не говорила, что влюблена в тебя. Мне кажется, ты единственный из нас, кто признался в своих чувствах. Если бы не тот факт, что она медленно трется об меня, ее насмешки заставили бы меня чувствовать себя неуверенно. Даже через нашу одежду мой член ощущает тепло ее тела. Она хочет этого. Все мои сомнения исчезают. — Да, но ты не отрицаешь этого. Грейнджер снова наклоняется, чтобы поцеловать меня, но застывает прямо над моими губами. Когда она заговаривает, ее дыхание, словно призрак, касается моих губ, и я хочу впитать его в себя. Я хочу впитать ее яд навечно. — Значит, ты не пытаешься трахнуть меня и выбросить меня из своей головы? — Я думаю, что достаточно ясно выразил свои чувства к тебе, но готов повторить еще раз, поскольку считаю, что коммуникация важна, — бормочу я. Моя похоть сломала мой, честно говоря, и без того непрочный речевой фильтр. — Мы могли бы заниматься сексом каждый день в течение ста лет, я мог бы превратиться в брюзгливого старика, у которого выпали все волосы, мы могли бы покрыться морщинами и поседеть, и я все равно уверен, что никогда не устал бы от тебя. — Хм, полагаю, меня бы это вполне устроило. Я просто должен ощутить ее губы на своих. Наш поцелуй состоит из соприкосновения зубов, в нем слишком много языка и слюны. Наши носы сталкиваются друг с другом, и я не знаю, куда деть руки. Осознание того, что это начало чего-то большего, так сказать, большого взрыва (каламбур) наших отношений, делает этот поцелуй лучшим из тех, что у меня когда-либо были. Я собираюсь трахнуть ее так сильно. Она будет умолять меня. Или я кончу в ту же секунду, как только окажусь внутри нее. Оба варианта кажутся одинаково вероятными. Гермиона снимает с себя одежду так, будто разворачивает подарок. Она и есть подарок. Ее рубашка снята первой. Я хватаю ртом воздух, задыхаясь от недостатка кислорода. Если я умру сейчас, то буду полностью счастлив. Смерть от самопроизвольного удушья — какой прекрасный способ уйти. Я хочу прикасаться к ней. Я хочу видеть ее. Я хочу делать с ней все сразу. Я опускаю руку и щиплю себя за бедро. Что заставляет меня хотеть плакать от боли и любви. Но это значит, что я не сплю. На Грейнджер надето то, что, как я полагаю, является зеленым бюстгальтером. Но для меня это не более чем кусочек кружева — единственное препятствие к тому, чтобы я, наконец, смог лицезреть ее грудь. Осознание, что я так близок к осуществлению всех своих фантазий, — это слишком для меня. Я откидываю голову на кровать и крепко зажмуриваюсь. — Что ты делаешь? — смеясь, спрашивает она. — Запоминаю этот момент. Я собираюсь дрочить на твой обнаженный образ в течение долгого, долгого времени. Она смеется. — Открой глаза и, возможно, ты найдешь материал еще лучше. Я повинуюсь, и мой взгляд фокусируется на ее груди. Ее великолепных, роскошных сисечках. Я деградировал до того, что несу чушь. — Такие хорошенькие. Идеальные. Дерзкие. Я протягиваю руки и сжимаю их. Слушайте. Понятно, что каждая грудь — это хорошая грудь. Я видел в свое время достаточное количество и никогда не жаловался. Большие, маленькие, средние, – все они хороши, даже прекрасны. Но грудь Грейнджер? Ничто и никогда не сравнится с ней. Ее соски идеального оттенка, а груди точно размером с мою ладонь. Они упругие. И мне просто необходимо, чтобы они оказались у меня во рту. Поэтому я так и поступаю. Я начинаю с правой. Я обвожу языком вокруг ее соска и понимаю, что это моя самая любимая грудь на свете. Но потом я как будто слышу, как левая тоже требует моего внимания. Я переключаюсь на нее, и теперь это моя самая любимая грудь на свете. У меня есть ощущение, что внутренний спор о том, какую часть ее тела я предпочитаю больше всего, будет моей проблемой на всю оставшуюся жизнь. И думаю, я смогу смириться с этим. Она ахает, и я тяну ее вверх по своему телу. Я должен попробовать ее на вкус. Грейнджер следует моему направлению, и только когда она оседлывает мое лицо, она заговаривает. — Я думала — о да, вот здесь — я думала, что это должно было стать твоим подарком. Мой рот занят, поэтому не знаю, как, по ее мнению, я должен ей ответить. Но если она все еще обладает способностью разговаривать со мной, то я, должно быть, делаю что-то неправильно. Несмотря на мое хвастовство, что я бог секса, по большей части это всего лишь имидж. В принципе я не слишком силен в искусстве соблазнения или доведения девушки до оргазма. Но то, где я проседаю в мастерстве, я восполняю энтузиазмом. Сегодня мой энтузиазм заставляет меня вылизывать Гермиону Грейнджер так, словно это единственное блюдо, которое мне когда-либо давали в жизни. — Черт, — стонет Грейнджер. Я отстраненно осознаю, что в первый раз в жизни слышу, как она ругается. И хочу, чтобы она делала это каждый божий день моей жизни. — Драко, я хочу трахнуть тебя. Она скользит вниз по моему телу. — Я думал, что это у меня в наличии все необходимые секс-аксессуары, чтобы трахнуть кого-нибудь сегодня. — Это наводит меня на восхитительный ход мыслей о том, как она меня трахает. — О, просто трахни меня уже. Я кладу руку ей на бедро и переворачиваю нас так, что оказываюсь сверху. — В реальности ты такая же властная в постели, как и в моих фантазиях. Я неуклюже вожусь со своей одеждой, пытаясь раздеться и найти правильный угол, чтобы погрузиться в нее. Она стонет, когда головка моего члена, должно быть, скользнула по ее клитору. Я дразню ее этим движением еще раз, чтобы она подумала, что я сделал это нарочно. Она раздвигает ноги шире, и я проскальзываю глубже в рай. Все связные мысли заменяются прекрасными невыразимыми прилагательными вроде «влажная», «тугая» и «горячая». Я двигаюсь в ней, и просто удивительно, что я не кончаю сразу, когда она начинает стонать. Единственное, что ощущается лучше, чем быть внутри нее, — это слышать, как она стонет, когда я внутри нее. Мои руки сжимают ее ноги так сильно, что останутся синяки, но я теряюсь в ощущениях, когда вхожу и выхожу из нее. Я пытаюсь замедлиться, чтобы ей тоже было хорошо. Я издаю неопределенные звуки. О, подождите! Это, оказывается, слова. Черт, я опять что-то несу. — Черт. С тобой так фантастически хорошо. Я собираюсь кончить так быстро. Потом я собираюсь сделать передышку и вылизать тебя, заставить кончить, а потом трахнуть тебя снова. Идет? Она задыхается, ее ногти впиваются мне в спину. — Да… о боже… пожалуйста, сделай это. — Куда ты хочешь, чтобы я кончил? — умоляю я хриплым голосом. — Куда ты захочешь. Черт. Она совершенна. Ее влагалище сжимает меня, и я теряю самообладание. У меня вырывается стон. Думаю, она ожидает, что я кончу в нее, но я выхожу и кончаю ей на грудь. Ее тело — это мой холст. Моя сперма — довольно нетрадиционный тип краски, но черт возьми, если это не выглядит потрясающе. Мне всегда было трудно отвести взгляд от ее грудей, но видя их покрытыми моей спермой, я не могу смотреть куда либо еще.*****
Прошло два года, а мне все еще трудно не пялиться на ее грудь. Но теперь это официально моя грудь. Сегодня на Грейнджер надето белое платье, а в руках она держит букет цветов. Но я не смотрю на платье. Кружево, атлас, шелк? Это не имеет значения. Все оказывает на меня одинаковое воздействие. Мы выбрали зимнюю свадьбу. Это отражает нас. Безумный вихрь платьев и каблуков мчится на танцпол, когда Гермиона готовится бросить свой букет. Я стою в стороне с бокалом шампанского, избегая ударов непредсказуемых своенравных локтей, и перевожу дух. Гермиона бросает букет, и он едва успевает пролететь над ее головой. Я смеюсь, а потом понимаю, что смеюсь не я один. У мужчины рядом со мной красные щеки и белая борода. Я предлагаю ему выпить. — О, у меня уже есть напиток. — Он показывает на свою кружку с горячим какао, из которой торчит леденцовая трость. — Отец Рождество! Не думал, что ты откликнешься на приглашение. — Я должен был прийти сюда, дабы убедиться, что твое желание сбылось, дорогой мальчик. Мне пришлось несколько лет понервничать в ожидании, пока этот день, наконец, настанет. Я в замешательстве от его слов. — Разве ты не сказал миссис Грейнджер-Малфой, что хотел обладать ею и быть с ней? — Отец Рождество подмигивает мне. — Все, что мне нужно было сделать, это привести все в движение. Ты же сделал остальную работу. Я поворачиваюсь к Гермионе, отвлекаясь на ее смех. Затем разворачиваюсь обратно к Отцу Рождество, намереваясь задать еще несколько вопросов и, возможно, попросить еще об одном подарке, но вижу, как он растворяется в воздухе. На краткий миг меня охватывает разочарование, когда я осознаю, что не смогу попросить еще подарок. Но потом понимаю, что мне нечего больше желать. Кроме того, я знаю, что сегодня вечером увижу грудь Гермионы и что дар настоящего — это подарок на всю жизнь.