***
Анатолий знал, кто зайдёт в эту аудиторию. Саша ему рассказал. Иностранный студент, ученик нерадивый, понимает через слово, постоянно говорит на английском. Тянет его учёбу подружка, с которой он приехал. Зато он исключительно интересный шахматист, играющий на международном уровне и не заинтересованный буквально ни в чём, кроме этого. Исправно ходит на пары практически только в дни, когда есть собрания шахматного клуба. Ну, так и вышло. И на первый взгляд он был именно таким, каким Анатолий его представил по описанию: до известной степени беспардонный, не имеющий желания ни понимать, ни хотя бы слушать материал. Даже внешне очень выделялся из всего потока, взгляд сам по себе к нему притягивался. Хотя, он был менее шумный, чем думалось. Видимо, к третьему курсу научился вести себя прилично. Просили быть к нему не слишком строгим. Мол, честь университета и даже города и страны защищает. Анатолию все эти обычаи не нравились, но он здесь не то чтобы надолго, чтобы устраивать свои порядки. Но ему определённо стало интересно, что за персонаж перед ним окажется.***
Шахматный клуб базировался в одной из практических аудиторий четвёртого корпуса, в который приходилось переходить по улице, поскольку у факультета Фредди занятий там вообще не бывало. Несмотря на начало ноября, валил снег, а ветер дул такой, что едва ли можно было вдохнуть, так что Фредди даже куртку застегнул перед выходом из корпуса. Поначалу, конечно, вся эта «настоящая зима» завораживала, но после первой недели холод начинал уже надоедать и хотелось домой в тепло. Причём домой — в Штаты, а не в общагу. Потому что из общаги-то ещё неизбежно придётся выходить и в минус пять, и в минус десять, и даже в минус двадцать, если понадобится. Только ради клуба, конечно же. Поэтому зимой присутствие Фредди на парах было величиной непостоянной, а то и стремящейся к нулю. Сейчас же он пытался быстрым шагом преодолеть площадь между корпусами, поскальзываясь на засыпанном снегом обледеневшем асфальте, стараясь не столкнуться ни с кем из тех, кто ещё совершает этот нелёгкий путь. Был и повод позавидовать попутчикам: тем, кто шёл из четвёртого, а не в него, ветер дул хотя бы в спину. Фредди вдруг на середине дороги перестал сыпать в лицо снег, и он поднял голову, чтобы посмотреть перед собой — а увидел только чужую спину в сером пальто. Не глядя вперёд, он чуть не врезался в кого-то. Чем решил стратегически воспользоваться — кажется, маршрут совпадал. Если расчёты верны, то до цели удастся добраться при минимуме потерь. Потеря будет одна — совесть. А если её и не было, то какие там потери? На входе в корпус стряхивающий с себя снег невольный спутник всё-таки обернулся. Оказалось, это был тот самый Сергиевский. — О, мистер Трампер, — это «мистер» очень чужеродно звучало после трёх лет в России, но Фредди оценил жест. Хотя, можно было и на паре так сказать. С другой стороны, сам мог бы явиться вовремя. Туше. Препод протянул ему руку. — Наслышан. Фредди, скептически глянул на протянутую ладонь, но холодную руку всё-таки пожал. Сергиевский начал занятие с часа задач и вёл его так же увлечённо, как и пару, разве что теперь Фредди всё-таки понимал, о чём речь. Было непривычно от того, что говорил препод ёмко и чётко, поскольку тот же Сергеич всегда стремился объяснить каждому максимально доходчиво. Здесь, конечно, новички не занимались, и каждый в клубе имел свой рейтинг и свои амбиции, так что объяснения были не скучными, но временами затягивались. Сергиевский же был немногословен, но удивительно понятен. И энтузиазма всё-таки у него было чуть больше, чем на матане. Сдавала скорость речи, чуть более живые жесты, искренняя заинтересованность вопросами каждого студента. Даже Фредди не только слушал, но и принимал активное участие в разборе интересных эндшпилей прошедшего первенства. Потому что выяснилось, что Сергиевский говорит с ним на одном языке. Одноклубники с завистью в глазах слушали обсуждения, стоило Фредди с преподавателем за что-то зацепиться. Он увлекался, да и Сергиевскому было явно очень сложно вернуться к общему разговору. Но он возвращался. Флоренс говорила, что в клубе завидуют тому, сколько Фредди понимает. Потому что сама знала это чувство — стоило ему за что-то взяться, и он тут же разбирался в самой сути, тогда как ей приходилось зазубривать тот же матан и тратить на это тонну времени. А Фредди влёт сдавал экзамены, если снисходил до подготовки, имея на вооружении только её конспекты. Со своими нереализованными амбициями эти студенты и студентки не могли подойти и поздравить его с успешно проведённым турниром, задать вопрос. Могли только смотреть. И Фредди гордился, ощущая на себе эти взгляды. Довольствовался тем, что есть. Тренировка пролетела так быстро, что никто не заметил, как время перевалило за девять вечера. За окном стемнело ещё в начале занятия, а в коридоре перестали шуметь уже даже пересдающие и факультативщики. Осознав время, Сергиевский даже извинился, и все засобирались домой, сгребая фигуры и относя в шкаф таймеры, пока он отключал явно непривычную интерактивную доску. — Мистер Трампер, останьтесь ненадолго? — произнёс он вдруг, отвлекаясь от компьютера. Всё воодушевление как рукой сняло. Фредди закатил глаза и сел обратно за парту, развалившись на стуле. Кто-то похихикал. Что ж, ничего нового. Сейчас он в очередной раз, как и от Сергеича, справедливо получит за отсутствующую учёбу и пойдёт, наконец, в общагу, досыпать. Он сложил фигуры в доску и подпёр голову рукой, со скучающим видом ожидая, когда это всё закончится. Интересно, каким тоном его будут отчитывать, таким же усыпляюще спокойным? Студенты из клуба вышли, а Сергиевский подошёл к его парте, сел напротив и вдруг заговорил на чистом английском с лёгким акцентом. — Я читал трансляцию ваших игр вчера в Новосибирске. Очень достойно. Уже через пару ходов после дебюта было ясно, что вы Ремизову в финале и шансов не оставите. Хотя парень талантливый и много может. Но вы отлично разыгрываете отравленную пешку в сицилианской защите. Фредди аж опешил и захотелось как-то подобраться — он сел за парту поприличней и непроизвольно скрестил руки на груди. Он ожидал чего угодно, кроме этого. Думал, что сейчас по классике отпинают за прогулы и будут читать отдельную лекцию о том, как важна учёба и как его потом никуда не возьмут и нигде ценить не будут. А тут?.. — Э-э… Спасибо? — тоже по-английски ответил он, до конца не веря ни услышанному, ни собственным словам. — Я… Спасибо? Какое-то очень непривычное тёплое чувство свернулось клубком в груди.***
Анатолий действительно был впечатлён игрой и думал сказать об этом ещё до занятия, но не посчитал нужным. Но и сейчас был восхищён живыми аналитическими способностями этого парня не меньше. А, заметив, как смотрят на него одноклубники, понял, что сказать всё-таки стоит. Но всё равно ждал иной реакции даже после серьёзных и неожиданно вдумчивых разборов. Он ожидал маски картинного самодовольства, возможно, даже чего-то грубого в ответ. Но внезапно искренне потерянное выражение лица Фредерика Трампера и поведение остального клуба всё-таки говорили сами за себя — никто из них явно не привык к искренней похвале. Только Фредерик, будучи ярким и нужным университету и шахматам в целом игроком, ещё и получал за свою увлечённость в отличие от остальных, балансировавших между учёбой и игрой. Так что он наверняка ждал чего-то другого. Чего угодно, кроме «ты молодец». Может, даже обратного — от чего придётся защищаться. А может, просто растерялся от неожиданного факта разговора. В любом случае: ведь он абсолютно точно был исключительно хорош в том, чем занимался. А Анатолий как никто другой знал, как важно такому человеку может быть услышать хотя бы пару добрых слов. — Правда, я искренне впечатлён вашими успехами и уровнем анализа. Очень рад знакомству, — серьёзно произнёс он. И вдруг Фредди схватил таймер, выставил на нём три минуты и снова принялся расставлять фигуры. Анатолий вопросов решил не задавать, только помог.***
Фредди вдруг осознал, что не ошибся. Что Сергиевский отделяет учёбу от шахмат. Что признаёт его успех, потенциал и способности. И больше всего сейчас захотелось с ним сыграть. Пусть докажет, что достоин произносить такие менторские речи. — Блиц? Анатолий, э-э… — Евгеньевич, — кивнул Сергиевский и запустил таймер. Фредди опомниться не успел. И сделал первый ход.***
Они освободили аудиторию только через полчаса, когда на них пришла ворчать уборщица. Пришлось вспоминать, что на улице жуткая холодрыга, а продолжающийся снег явно высыпается на месяц вперёд. Фредди думал, что когда они выйдут, Сергиевский снова заговорит по-русски, но тот начал говорить первым, и язык сменять не собирался, свободно оперируя шахматной терминологией и предлагая обсудить прошедшие партии. Он включился и морально был готов проговорить до самого метро, чтобы потом свернуть к общежитию в сторону Чёрной речки, но уже через несколько минут они оказались у чёрного автомобиля, припаркованного неподалёку от университета. — Вас, может, подбросить? — неожиданно на русском спросил Сергиевский. Фредди чуть не пошутил про то, что на первом свидании рановато, но вовремя прикусил язык. Каком, к чёрту, свидании? Может, они и играли в шахматы на равных, но это препод. И они день знакомы. — Спасибо, мне недалеко, — ответил он тоже по-русски, отчего-то едва сложив слова. — До свидания. Фредди никогда не чувствовал себя таким нужным. Вот и забылся.***
Анатолий до конца осознал своё предложение только уже сидя в машине. Нет. Бред. Это была просто вежливость. Они говорили как профессионал с профессионалом. Нельзя забываться. Фредерик Трампер — студент. Даже не его студент.***
Всё ещё не начавший за три недели понимать ни слова в матане, Фредди наблюдал. Преподающий Сергиевский был удивительно красивым. Причём речь шла совершенно не о внешности. Фредди заметил это ещё на клубных встречах, но там они всегда были сосредоточены на шахматах, и отвлекаться было попросту кощунством. А сейчас, когда сосредотачиваться больше не на чем, он мог разглядеть то, на что мельком обратил внимание. Этот уверенный взгляд, наполненный осознанным желанием донести то, что хотят сказать, вместо пустых рыбьих глаз и нудного тона, отчитывающего лекцию по отработанной за годы программе. Каждый спокойный жест, имеющий в себе жизнь и цель… — Фредди. Фредди! Ты витаешь в облаках, — вдруг с каким-то раздражением произнесла Флоренс. — До того два с половиной года тебя совершенно не беспокоило, что на парах я чисто номинально, — лениво откликнулся он. — Да. Но только слепой не заметит, что ты смотришь на него как половина девочек потока. Фредди удивлённо обернулся на неё. Девушка спрятала глаза в тетрадь. Во-первых, правда что ли? Во-вторых… Это что, ревность?***
— Я прошу тебя, начни хотя бы за ним записывать, раз ты хоть иногда на парах смотришь в сторону доски, — вздохнула Флоренс, подойдя к Фредди в перерыве между парами по программированию. — Я очень устала. — А, да, ты напомнила… И он съехал спиной по стенке и положил на колени тетрадь с зарисованным заданным на дом сложным этюдом, вместо решения которого он вчера лёг спать, поздно вернувшись из клуба. Флоренс цокнула языком. Фредди не обратил внимания. Она всегда нервничала под сессию. А потом успокаивалась, и всё вставало на круги своя. — Я уже даже не думаю, что собираюсь заканчивать этот универ, — честно сказал он, закусив ручку. — Давно пора уходить в спорт. — Ты хоть, знаешь, оповести, — Флоренс скрестила руки на груди. — Не хочу выяснить, что зря делаю двойную работу. Ты вообще уже. — Курсач по проге когда? — спросил Фредди. — Тебе даже не интересно, написала ли я его? — в тоне Флоренс сквозило раздражение. — Через неделю. После последнего матана. Попробуй только не явиться. Фредди поднял голову. Она явно закипала. А игр с огнём сегодня по плану не было. — Прости. Обещаю, я приду! — он поднял раскрытую ладонь. — Извинения твои такие же номинальные, как и посещаемость. Флоренс покачала головой и ушла к подругам, а Фредди, оставленный в покое, снова погрузился в этюд, чтобы явиться на тренировку во всеоружии.***
Вечером они с Сергиевским снова уходили позже всех, говоря о только что проведённой серии партий в блиц, в которой Фредди так и не смог догнать преподавателя по количеству побед. Зато он наконец-то чувствовал в своих университетских буднях какую-то осмысленность. Тренировки и до того были тем, ради чего он появлялся в вузе, но сейчас всё это вышло на совершенно новый уровень. И в пылу обсуждения он вдруг ляпнул: — Знаете, Анатолий Евгеньич, мне наконец-то снова стало интересно играть. Проморозило насквозь, и он осёкся. Не ожидал от себя подобной искренности, сказал быстрее, чем подумал. Он уже забыл себя таким, каким его делали шахматы в последние пару недель: искренне заинтересованным в игре, желающим развития, не помнящим о времени за доской. До того игра могла вызывать и скуку, и раздражение, и Фредди успел даже решить, что это нормально для его уровня. Но сейчас он снова чувствовал себя собой. И Фредди знал, что это за обманка от собственной головы. Он просто хотел поделиться эмоцией с тем, кому не всё равно, с тем, кто подарил ему этот энтузиазм. Он всегда оступался на таком. Давно ничего не говорил матери. Перестал рассказывать что-то Флоренс после расставания. Никому нельзя было верить. А хотелось. И он оступился снова. — Нет, не берите в голову, — жёстко сказал он и ускорил шаг. — Постойте. Сергиевский поймал его за плечо, пытаясь притормозить. Фредди резким движением плеча скинул его ладонь и обернулся. Неожиданное прикосновение почти обожгло. Тот как-то спешно спрятал руки в карманы и выглядел так, словно ищет слова. Фредди понятия не имел, что сейчас услышит. И хочет ли слышать. — Это ведь прекрасно, — сказал, наконец, Сергиевский. — Играйте. Мало кто создан для этого настолько же, насколько вы. Фредди удивлённо промолчал. Отчего-то казалось, что предложение не закончено. Но его спутник больше не произносил ни слова. — И что?.. Не будет никакого «но»? — задал Фредди гложущий его вопрос. Ах, да. Всегда было «но». «Но не стоит забывать об учёбе». «Но из этого не может состоять вся твоя жизнь». «Но ты забываешь обо мне». Но, но, но. — Нет, — произнёс Сергиевский. — Это ровно то, что я хотел сказать. Фредди разобрало до мурашек. Он развернулся и пошёл в сторону метро, надеясь, что было не расслышать его неловко брошенное: «Спасибо». А потом вдруг подумал, что предложение подвезти сейчас звучало бы ещё хуже. На углу он поймал боковым зрением силуэт под фонарём. Сергиевский достал руку из кармана, посмотрел на ладонь, сжал кулак, вздохнул и ушёл к машине. Фредди закурил.***
Отдавая студентам время на то, чтобы сыграть партию, Анатолий не мог отговорить себя от наблюдения за сосредоточенным Фредериком. Он завораживал. Эти живые, горящие глаза. Эти воля к победе и непоколебимая уверенность. Этот нестандартный образ мысли. За ним хотелось тянуться. Он вдохновлял. Анатолий начинал жалеть, что оставил спорт, а это дорогого стоило. Хотелось сыграть с ним. Однажды. На большом настоящем, официальном турнире. Не думать о жизни, политике, камерах, журналистах. Неуютно глазеющей толпе людей. Просто наслаждаться игрой. А ещё Анатолий был уверен, что ему не кажется, что Фредерик на парах наблюдает в ответ.***
Фредди опоздал на матан и обнаружил Флоренс сидящей в тесной группе подруг на первых рядах. Она не поднимала на него взгляд не только специально, но и явно на чём-то сосредоточенная. Фредди пригляделся к аудитории. Ах, да. «Если ты опять опоздаешь, я тебе помогать не буду». Потоковая контрольная. Которую Фредди надо написать хотя бы на какой-то положительный балл, чтобы в ведомости за лекции стоял зачёт. Он покосился на Сергиевского, который снисходительно пожал плечами, протянул лист с вопросами и жестом указал занять свободное место. Фредди спустился за листком и без особого желания вернулся на последний ряд. Теоремы Ролля, Лагранжа и Коши… Доказать одну на выбор… Кто такой Чебышёв… Что ж. Отчисление так отчисление, раз уж он теперь сам за себя. Всё равно он почти уже решил. В таком случае, Фредди планировал расставить все точки над «i» сегодня же.***
Молчаливая игра в гляделки сломалась ровно в момент, когда Фредерик коснулся руки Анатолия, сдавая работу, на которой вместо теорем была нарисована шахматная доска, когда они случайно остались наедине после последней контрольной. Вроде как на мгновение, чтобы можно было решить, что это случайность, но всё равно достаточно долго, чтобы понять правильно. Анатолий сделал вид, что не заметил этого. Нельзя замечать. Ни его взгляды, ни это. Это студент. Да, удивительный. Да, такой, какого он никогда больше в жизни не встретит. Но студент. С другой стороны, осталось недолго… Анатолий пригляделся к листку. На клетках было нарисовано решение последнего заданного в клубе этюда.***
Может быть, Сергиевский сделал вид. Может быть. Но Фредди знал, что он смотрит. И, не встретив сопротивления, отступать не собирался. Сергиевский встал из-за стола и стал застёгивать портфель с работами и ноутбуком, старательно не глядя на него. — Что ж, как вы помните, встречи клуба сегодня нет, так что можете потратить этот вечер на подготовку к пересдаче. Завтра у вас будет последний шанс. Этюд вы решили верно, но математический анализ закрыть вам это не поможет. Фредди подошёл к нему вплотную, протянул руку и беспардонно зацепился пальцами за лацкан его пиджака. — Я вижу, что вы смотрите, — отрывисто сказал он, тщетно пытаясь поймать взгляд. — Куда я смотрю? Сергиевский пытался блефовать? — На меня, — Фредди надменно вздёрнул подбородок. — Я в эти ваши игры играть не люблю. Знаете, почему? — Фредерик, послушайте… — Ненавижу проигрывать, — прервал его Фредди на полуслове. — Да вы что? — Сергиевский поднял брови. Он отвечал вопросом на вопрос. Не давал, казалось бы, никакой информации. Но отчего-то совершенно не сопротивлялся. Фредди скептически вгляделся в его лицо. Взгляд зацепился за его губы, и Фредди понял, что думать больше совершенно ни о чём не может. Что ж, раз уж начал… Белые начинают и выигрывают. Он сражался с собой с минуту, прежде чем резко поцеловать Сергиевского, притянув к себе за шею — просто прижаться губами к губам. Долгие несколько мгновений ничего не происходило, но настойчивость дала свои плоды — Сергиевский придержал его широкой ладонью за спину, чтобы не потерял равновесие, и очень аккуратно ответил на поцелуй. Каким-то неловким полудвижением. Но ответил. У Фредди чуть колени не подкосились, и он потянулся прижаться ближе, но Сергиевский вдруг отстранился и поднял руки. А потом спрятал лицо в ладонь, не давая посмотреть в глаза. — Простите. — Да это же я... — Простите. Фредди даже растерялся. — Да что вы заладили, простите-простите! Вы ответили! Эй! Сергиевский нетвёрдой рукой отодвинул стул. Сел, упёрся локтями в стол. Глаз так и не поднял и руки от лица не отнимал. — Знаю. Пожалуйста, уходите, — глухой, тихий, пустой голос дрогнул. — Не понял. — Уходите! Говорят, никто и никогда не слышал, как Сергиевский повышает голос. Фредди этот звук показался инородным. — Что я непонятно сказал? — Сергиевский вдруг сжал кулак, и рука в напряжении задрожала. Он с трудом опустил её на стол и процедил сквозь зубы, — Выметайтесь. Фредди понял, что ни слова от него больше не добьётся и ушёл. Закрывая дверь, он увидел, как Сергиевский прячет лицо в обе ладони, а плечи его тяжело опускаются. Из-за двери послышался телефонный звонок. Ноги несли к зимнему саду над входом в корпус. Щёки всё ещё горели, но осознание того, что его поцеловали в ответ, начинало отдавать какой-то горечью. Хотелось одновременно остановиться и стоять как столб или нестись куда глаза глядят. Фредди упал на один из стульев возле огороженных кадок с растениями и коснулся губ пальцами, не веря самому себе. — Эй, Трампер! Ну как, сдал? — услышал он вдруг из-за угла. Он поднял голову, раскинул локти на спинки соседних стульев и неестественно засмеялся, стараясь выглядеть как можно более непринуждённо. — Ага, щас! Сергиевского хрен прошибёшь! Ага. Ещё и прошибёт так, что зашибёт, до сих пор сердце не на месте. — О, так это ты его разозлил? — спросил, как оказалось, Стас из их группы. — В смысле, ты о чём? — Фредди похолодел. — Видел его возле нашего деканата, он даже здороваться не стал, бежал куда-то, адски злой. — Где он? — глухим голосом переспросил Фредди. — Так а зачем? Он всё равно тебя больше не примет. — Мне... Фредди подскочил и не успел договорить. Внимание привлёк чёрный силуэт на фоне белого снега в окне. Уходящий к воротам. — Я щас. Он подхватил рюкзак и сорвался с места. Что-то было напряжённое в быстром шаге Сергиевского, в осанке, во всём. Всё было как-то не так. Коридоры были невыносимо длинными, лестницы — кошмарно высокими, корпус — невероятно огромным. Фредди вылетел из корпуса, не одеваясь, вырвавшись в холодный воздух, и побежал к воротам. — Анатолий Евгеньич! Анатоли... Мимо проехала его машина. Фредди не увидел ни его выражения лица, ни даже практически силуэта за рулём. Так и остался стоять, как придурок, под падающим снегом, глядя вслед чёрной Ладе. Ну ничего. Завтра последний матан первой парой. Ещё и к двум. Фредди даже перерыва ждать не собирался.***
Больше всего Анатолий сейчас хотел оказаться дома. Не решать сейчас никаких вопросов. Не проверять сотню работ. Не получать больше никаких звонков. Не думать об идиотских бумажках. Просто забыть обо всём и оказаться подальше отсюда. От этого беспардонного Фредерика Трампера, в котором оказалось столько таланта и любви к шахматам. От всего, что в холодном и пустом сердце для него не должно было вдруг найтись, но нашлось. От собственного обманчивого, отравляющего чувства важности и значимости, говорившего только о том, насколько он сам слаб. От того, что он настолько хочет оказаться для кого-то дорогим человеком, что мозг решил, что отличной кандидатурой станет проявивший внимание студент. От собственного вопиющего непрофессионализма. От растраченного впустую времени. Жаль было только, что никакой разгон новой машины не позволит сбежать от заходящегося от картинки в памяти сердца. Жаль, нельзя просто стереть все эти чувства и выполнять только свои непосредственные функции. Почему он сам не машина?***
Фредди проспал. Даже к двум часам. Вылетел из общаги со скоростью пули, бежал как мог, до железного привкуса во рту, но всё равно влетел в лекционную через пятнадцать минут после начала. Дверь распахнулась так резко и громко, что, кажется, тихое испуганное «блять» было сказано как минимум в десяток голосов. Но потом повисла тишина. Фредди уставился на пустой преподавательский стол. Постоял так с минуту, не зная, что делать. На столе не было ни ноутбука, ни листков, ни даже ручки. Стол будто час назад купили и только что в аудитории поставили. — Садись, блин, — шикнула Флоренс откуда-то из середины класса. Фредди опомнился и пошёл на голос. Все вокруг как будто избегали друг на друга смотреть. Кто-то тихо переговаривался. Кто-то спал. — Чего, опаздывает? — спросил как и всегда по-английски Фредди, садясь рядом с внезапно заговорившей с ним девушкой и роняя рядом рюкзак. Но его уже неприятно морозило. Если она говорит с ним, то явно случилось что-то посерьёзней уже привычного неуда. — Ты не слышал? — Флоренс сделала страшные глаза. — А, ты в чат не заходил... — А чего в чате?.. — Сергиевский уволился. Вообще. Одним днём. — Что?! — воскликнул Фредди на пол-аудитории. — Что слышал. Говорят, роман со студенткой. Но это слухи. — Флоренс понизила голос до шёпота, поскольку английский их всё равно от лишних ушей не спасал. — Мне по большой дружбе сказали, что вообще что-то срочное семейное, собрался домой в Москву. Пары последние вчера провёл, а лекцию эту хотел отменить за ненадобностью. Но Сергеич должен был прийти, проставить всё в зачётки и договориться по допускам к практике. Как видишь, не смог, теперь только потом. Но как-то это всё слишком резко… Фредди уронил голову на парту. — Бля-ять... — Ты чего? Он молча указал пальцем на самого себя. — Ты — что?.. Ты... Из-за тебя?! — интонация Флоренс повышалась с каждым слогом. Фредди поднял голову с парты. — Я тебе клянусь, — и уронил обратно. И как? И что теперь? Как с ним связаться? Как откатить всё вчерашнее дерьмо, которое Фредди натворил? Как начать всё сначала? — Теперь понятно, чего к тебе претензий нет… — почти шёпотом с долей сарказма произнесла Флоренс. — И чем вы там занимались после клуба. — Ничем мы не занимались, — огрызнулся Фредди. — Сегодня у него крайний срок по ведомости, остальное на Сергеиче, — девушка постучала пальцем по лежащему перед ней журналу. — Он все оценки внёс, сказали, ушёл недавно. Стас говорил, что ты не сдал, но у тебя вообще-то зачёт. Фредди встал так резко, что она даже отшатнулась. Он вдруг осознал, что сейчас Сергиевский уедет, и они больше никогда не сыграют друг против друга. Оставался последний шанс. Один на миллион. Голова сама по себе просчитала вероятности, и он сорвался с места. — Фредди! Фредди, куда ты?! Ты же обещал, что мы сегодня сдадим курсач! Но он уже оказался за порогом аудитории. Телефон завибрировал. «Да пошёл ты» «Чтобы я ещё хоть раз пыталась тебе помочь» «Ты меня вымотал» «Шахматы — это не жизнь»***
Снег валил, не переставая. Было едва видно дорогу, по которой Фредди нёсся сломя голову. Мелькали люди, он врезался, спотыкался, поскальзывался, но бежал дальше. Остановиться пришлось только перед перронами. Сквозь летящие белые хлопья проглядывали неоновые цифры и едва видные названия городов. Москва. Москва. Где Москва. Фредди пробежался по платформе. Девятый путь. До отправления полчаса. И он полетел сквозь толпу, тщетно выглядывая силуэт в угловатом сером пальто. Остановиться смог только у конца платформы, глядя на убегающие вдаль, в снежную пелену, рельсы. Никого. Болели перенасыщенные холодным воздухом лёгкие, изо рта вырывались клубы белёсого пара. Фредди закашлялся. Может, бежал быстро? Не заметил? Обратно он пошёл пешком, посматривая в окна. Обнимающиеся на перроне люди вызывали гложущую тоску, но ему приходилось вглядываться, чтобы не пропустить знакомое лицо. Сергиевский стоял у второго вагона, возвышался на две головы над остальной толпой, сгорбленной над чемоданами. На плечах и волосах уже успел осесть слой снега. Путеводным огоньком сверкнула зажигалка. Он закурил. Фредди пошёл вперёд. Ускорился. Перешёл на бег. Не хотелось терять ни секунды. — Анатолий Евгеньич! На Фредди обернулось полперрона. Сергиевский оглянулся на возглас среди затяжки и чуть не закашлялся дымом, который постарался выдохнуть в противоположную от лица затормозившего Фредди сторону и развеять рукой. Взгляд его заметался в поисках возможности культурно затушить сигарету. Не найдя ничего лучше, он так и остался стоять с нею между пальцами. — Господи, что с вами… Всё хорошо? — обеспокоенно спросил Сергиевский, заглядывая в глаза. — Вы ужасно выглядите. Что вы здесь делаете? Фредди покачал головой, хмуря брови. Он чувствовал, как от холода жжёт нос, щёки и пальцы. Он заговорил резко и громко, на нервах выдавая акцент: — Вы… На какой хрен вы мне предмет закрыли?! Не надо меня жалеть! Я, может, и тупой, но не блатной и не калечный. Что за оценка через постель?! И вообще я собирался отчисляться! Сергиевский не растерялся. — Во-первых, Фредерик, выражения. Во-вторых, вы не тупой. И понимаете гораздо больше, чем думаете. Просто вам это не нужно. Вам только не хватает знаний по техническому русскому, и вы во всём разберётесь и без меня. — Нихера я не понимаю! Особенно какого хрена вы здесь, а не в универе! — Вы пассажир? Пожалуйста, покиньте перрон. К ним подошёл проводник, но Сергиевский тут же обернулся к нему, чтобы почти шёпотом объясниться. — Прошу прощения, это мой студент. Я разберусь. Проводник смерил их подозрительным взглядом, но отошёл. Фредди заметил, как он стал что-то объяснять стоящей возле вагона обеспокоенной девушке. Вот же… Бдительные граждане. Фредди хотел было ответить, но вместо этого звучно шмыгнул носом. Сказывалось то, сколько он носился по холоду. Он вытер нос костяшкой пальца. Фредди вдруг почудилось во взгляде Сергиевского столько боли. Тот спрятал свободную руку глубоко в карман и весь словно в комок сжался, как будто в два раза меньше стал. Он заговорил вполголоса. — Моё поведение отвратительно и непедагогично. Такой, как я, не должен преподавать. И больше не будет. Фредди кольнуло виной. Преподавателями не становятся просто так. Люди заканчивают вышки, курсы, проходят годы практики, потому что хотят нести знания другим. Их не бесит чужой идиотизм — они хотят избавить от него людей. И жизнь такого человека, который действительно мог научить тому, чему хотел, сейчас ломается из-за него. И настоящие шахматы в клубе показать тоже будет больше некому. — Вы не виноваты. Я уволился не из-за вас, — будто прочитал мысли Сергиевский и коротко затянулся. — Сама мысль о том, что то, что я сделал, может быть возможно — уже отвратительна, и я подвергаю опасности учеников. Мне как преподавателю нельзя доверять. Так не может продолжаться. — Что за бред?! — вспылил Фредди. — Зачем вы это всё говорите?! — Послушайте, — попытался урезонить его Сергиевский. — Я объясню. Чтобы такого больше с вами не случилось. Чтобы вы понимали этот паттерн и больше в него не попали. Я был слишком дружелюбен и старался вас понять. Вы получили внимание авторитетной фигуры, а неосознанное чувство долга за это заставило вас возвращаться. Вы… одиночка. И живёте не в том же мире, что остальные. Вас мало кто может понять. Решив, что лучше меня вас не поймёт никто, вы приняли желаемое за действительное. А я, решив, что ваше внимание искренне, позволил себе лишнего. Такого быть не должно. — А давайте я сам решу, кого я где что получил и где я был искрен-…нен, а где нет?! — повысил голос Фредди, споткнувшись на сложном слове. — Авторитетная, блять, фигура. — Вам кажется, — надломившимся голосом произнёс Сергиевский, невидящими глазами глядя куда-то над головой Фредди. — Это буквально так и работает. — Да блять! — Фредди аж подпрыгнул, чтобы привлечь внимание. — А давайте хоть кто-то тут послушает ещё чье-то мнение! Я был первым! Я первый пришёл! Я первый к вам полез! Головой подумайте. Окей, да, вы мой типаж. Глаза Сергиевского едва заметно округлились, и он свёл брови к переносице и приоткрыл рот, желая возразить, но не успел ничего сказать, потому что Фредди выхватил почти истлевшую сигарету из его пальцев и спешно затянулся, выпуская дым в сторону. А потом затушил её об асфальт и бросил в снег. — И вы любите и знаете шахматы. Как никто другой в моей жизни. Вам одному на них не плевать. — Мы заигрались, — всё тем же надломившимся голосом проговорил Сергиевский, качая головой. — Но «мы», — хмыкнул Фредди и, не найдя нужного слова, вдруг выпалил по-английски, — off with the drama! Мне нахрен ничего не нужно, вы правы. Кроме шахмат. Кто теперь будет меня учить? — Александр Сергеевич вернётся к началу сессии. — Нахер Сергеича! Это был летаргический вопрос. — Риторический, — на автомате поправил Сергиевский, не успев среагировать на грубость. — Да и вас туда же! В очередной раз объявили скорое отправление поезда. — Вы... Как меня нашли? — спросил вдруг Сергиевский. — Кто вам сказал, где я? — Я просто рассудил, что человек ростом два метра не захочет ехать до Москвы чёртовым плацкартом, а вы упоминали, что не любите самолёты. А днём вас в универе видели. Оставались вечерние Сапсаны. Мне просто повезло. Фредди звучно шмыгнул носом. Он начинал осознавать, что слишком легко оделся для сегодняшнего дня, и холод начинает пробираться уже не только под куртку. От мороза начинали болеть уши, всё так же жгло нос и щёки. — И чего вы ждали от этой встречи?.. — Не знаю, — усмехнулся Фредди. — Вчера я вас не догнал.***
Анатолий смотрел на Фредерика и поражался его самоотверженной настойчивости. Замёрзший, запыхавшийся, но стоящий здесь, перед ним, просто из-за того, что, кажется, не хотел так просто отпустить. Старающийся доказать, что вся та чушь, что происходит в голове у Анатолия — абсолютная правда. А сердце стучало так, что, казалось, ещё чуть-чуть, и его будет слышно снаружи. Если бы они встретились при других обстоятельствах...***
Взгляд Сергиевского отчего-то потеплел, но всё равно отдавал тоской. Фредди пробрало до костей, но если бы от холода. Дыхание сбилось, но если бы от долгого бега. Он горько усмехнулся, качая головой. — Вы мне не верите. Сергиевский сжал губы и тоже покачал головой, не отводя от него глаз. — Нет. Фредди больше не думал. Фредди схватил его за руку и прижал её к своей груди, а свою свободную — к его, забираясь пальцами под пальто и чувствуя кожей шершавую водолазку. Он не был уверен, что оба чувствуют то, что чувствуют. Слышно ли, ощущается ли, как колотится ошалевшей птицей за рёбрами сердце. Руки очень замёрзли. Но времени было ровно на то, чтобы пойти напролом. — Мозгами не верите — поверьте телу. Сергиевский отдёрнул руку и отшатнулся. Он всё равно был сильнее. Его взгляд метался от руки Фредди к глазам, а изо рта вырывались облака пара от частого дыхания.***
Он ощутил этот бешеный стук. Показалось даже, что ритм тот же, что у него самого. Страх прошил с головы до ног. Он не должен узнать. Не должен почувствовать, что прав. Тогда у Анатолия уже не останется стен.***
Горькое чувство внутри Фредди не нравилось. Он на каком-то уровне подкорки понимал, что осталось совсем немного дожать. Но совершенно не представлял, что делать. Это мужик на десять лет старше, тут так не угадаешь. У него оставался буквально последний аргумент. Самый важный. Главнее мозга. Сильнее сердца. — Во-первых, это выглядит как тупое прощание из мелодрамы, и вы меня бесите. Во-вторых, будьте моим тренером, — произнёс он, неотрывно глядя в глаза напротив. Сергиевский оцепенел. — Что? — Я повторяю, мне эта учёба не нужна, — Фредди инстинктивно сделал шаг вперёд. — Ничего не нужно. Я поступал ради шахмат. И вот я нахожу тренера своего уровня, а он сбегает! Серьёзно, не хотите через пару лет рядом с чемпионом мира стоять? Чего вдруг испугались? Что я вас переиграю? Так я уже!***
Последний бастион пал. Этот Фредерик Трампер. Потерянный в шахматах одинокий парень, едва ли видящий в чём-то помимо них смысл. Что он такое? Что-то очень, очень знакомое. Поразительно знакомое.***
И Фредди услышал смех. Почти беззвучный, только на дыхании, но Сергиевский вдруг чуть ли не пополам согнулся и закрыл рукой лицо, как будто в очередной раз не хотел, чтобы хоть кто-то видел, что он способен на живые эмоции. — Какой вы... — не в силах прекратить нервно смеяться, еле проговорил Сергиевский. — ...потрясающе самонадеянный! — Ничего не сказал, кроме фактов! — воскликнул Фредди, скрещивая руки на груди. — Так что?***
Анатолий не знал, когда пожалеет об этом. Но точно пожалеет. И пустит под откос жизнь этого парня. И собственную. Или же будет стоять рука об руку с чемпионом мира по шахматам. Третьего не дано.***
— Я не стану вашим тренером, если вы не выпуститесь из института, — сказал Сергиевский. — Иначе не поверю в ваши цели. Но я готов помочь. Фредди усмехнулся в ответ на ультиматум и протянул руку. С таким учителем — хоть на край света. — Идёт! В таком случае, для начала… — Технический русский, — Сергиевский пожал его руку. — Технический русский! Проводник окликнул Сергиевского под паровозный гудок. — Кошмар. Вам бы согреться… — тот осторожно сжал холодную ладонь Фредди в своих. — А вам бы на поезд не опоздать окончательно, — Фредди похлопал свободной ладонью по его пальцам. — Вы вернётесь? — Вернусь. Кто ж вас учить будет. Запишите мой номер.***
День тридцать первого декабря выдался безветренным и на редкость холодным. Огромная ель на Дворцовой площади светилась тёплыми огнями, усыпанная старомодными игрушками и обвитая гирляндами из флажков и конфетти. Толпа людей скользила по обледеневшей мостовой: дети смеялись, а взрослые следили за тем, чтобы они не попали под копыта лошади, запряжённой в катающуюся по площади карету. Падал медленный, спокойный мягкий снег. Фредди и Сергиевский стояли возле самой ограды, зажатые туда толпой в какой-то момент, и так там и оставшиеся, дыша запахом живой ели. Только вот молчали неловко — это был первый день после ударных недель, когда пришлось забыть о шахматах и окунуться в непривычную учёбу и сдачу бесконечных долгов. И в праздничный день Фредди решил, что они должны выбраться в центр и просто прогуляться. Сергиевский даже перешёл на «ты». Но, спокойно говорившие друг с другом на занятиях, они до сих пор не обменялись ни словом, кроме приветствий возле выхода из метро. А что теперь? Вроде как всё в порядке. Вроде как… Они… — Ты извинился перед Васси, наконец? — вдруг спросил Сергиевский. Фредди отвёл глаза и хмыкнул, только сильнее закопавшись руками в карманы. Это холод или нервный тремор? — Мы же всё сдали. — Буду считать, что это «да». А если нет, то мне есть, у кого узнать, — Сергиевский улыбнулся краем губ. — Да извинился, — Фредди сделал ещё шаг к ограде и оперся на неё локтями, чтобы спрятать лицо. — Хорошо, — послышался тихий голос за спиной. Фредди услышал, как к нему делают шаг. Выпрямился, обернулся и, не успев ни понять, ни возразить, непроизвольно ткнулся лицом в шершавый свитер. В нос пахнуло знакомым резким ароматом одеколона, который он чувствовал каждое занятие непозволительно близко, а щёки и губы обдало теплом чужого тела. Сергиевский обнял его полой пальто. А потом неловко попытался накинуть на его спину вторую. Фредди оцепенел на секунду, но быстро осознал: ему ведь ответили тогда на поцелуй. И этот жест сейчас — совершенно не преподский. Он всё-таки может. Они — всё-таки «мы». Фредди выдохнул и обхватил тёплую спину Сергиевского своими холодными руками, спрятанный в огромное пальто. А потом почувствовал, как вздымается чужая грудь от глубокого вдоха. Услышал чужое чуть ускорившееся сердце. Он ощутил, как его совсем чуть-чуть, но теснее прижимают к себе. Пробрало. Он зацепился пальцами за ворот свитера, потянул его вниз и мягко прижался губами к тёплой шее, пользуясь тем, что его практически не видно со стороны из-за пальто. Сергиевский вздрогнул от неожиданности. И сжал объятия ещё немного крепче, но очень бережно. — Фредерик, не стоит, — послышалось где-то сверху. — А что? — нахально усмехнулся Фредди, поднимая голову и едва ли не утыкаясь носом в подбородок Сергиевского. И даже не хотелось его исправить, мол, «Фредди» достаточно. То, как он говорил это «Фредерик»… Только из его уст это никогда не напоминало то, как обращалась мать. Это было только его. Фредди никому бы не позволил так больше. — Потом, — коротко ответил Сергиевский, отводя взгляд. Щёки и уши у него были красные. Наверное, от мороза. Но Фредди предпочёл записать это на свой счёт. — Кстати. Вы же ездили в Москву всего на пару дней. Было какое-то дело? — спросил он о давно интересовавшем, отстраняясь и делая шаг назад. — А, да… Очень не вовремя последний суд назначили, — Сергиевский, кажется, чуть не запнулся, пытаясь отвлечь внимание от того, что сказал. Он спрятал взгляд, застёгивая пальто. — Я всё равно не должен был принимать экзаменов ни у вашего потока, ни на своей кафедре. Собирался уволиться и вернуться к шахматам, но там была вероятность, что застряну в Москве, решил не тянуть… — Какой ещё суд?.. — Разбирался с разводом, — коротко ответил Сергиевский. — Так вы женаты были что ли?! — Фредди удивлённо распахнул глаза. — Охренеть. Я даже не подумал. Да, надо сказать, обнаружить, что подкатывал к женатому мужику, не входило в его планы на это… Свидание? Что это? И ведь Сергиевскому же совсем чуть-чуть за тридцать. И кольца у него нет и не было… — Уже полгода как только по бумагам, — Сергиевский всё-таки сподобился на него посмотреть. — Нас давно ничего не связывает. Но стоит, наверное, сказать, что у меня есть сын. Он остался с мамой в Москве.***
Анатолий не был уверен, что хочет напугать кажущегося легкомысленным Фредерика своей жизнью именно в Новый год. Но и не сказать не мог, и был готов к этому вопросу. И сейчас с молчаливым смирением ждал любого вердикта. Кроме того, который был озвучен.***
Фредди только посмеялся. — А он будет называть меня дядей или решит, что я старший брат? Сергиевский не смог сдержать улыбки. А потом засмеялся тоже. — Должен ли я был сомневаться, что ты так среагируешь? — Вообще не надо во мне сомневаться, — ухмыльнулся Фредди. — Я тебя не боюсь.***
Будильник звенел час назад, они должны были уже давно собраться, но всё ещё не вышли из номера. Анатолий, стоя у зеркала, нервно застёгивал последние пуговицы на рубашке. Но с самой последней не успел, его развернули к себе за плечи. Стоящий напротив Фредди смерил его оценивающим взглядом. — Да всё красиво, Анатолий Евгеньич, ты чего. Только... Он протянул руки и расстегнул вторую пуговицу. А потом его пальцы скользнули по шее к затылку, путаясь в отросших волосах. Он потянул Анатолия наклониться к себе. — Вот, так-то лучше, — усмехнулся Фредди в самые губы и коротко поцеловал его. — Ты же всё-таки мой секундант, соответствуй. — Может быть, — серьёзно ответил Анатолий. — Ты бы об игре думал. — Против кого, против Виганда? Очень смешно! — воскликнул Фредди. — Что он там такого за доской делает все эти годы, чего я не знаю? Индийская защита... — Ладно, — взгляд Анатолия потеплел. — Кажется, я переживаю больше, чем ты. — Не понимаю, с чего ты решил, что можешь во мне сомневаться, Сергиевский? — Фредди скептически вскинул бровь. Тот только покачал головой и улыбнулся. — То-то же, — Фредди ухмыльнулся и вышел из номера, договаривая уже из коридора. — Давай, идём, жду не дождусь, когда журналисты нас на тряпки порвут. И как ты будешь без меня, когда мы окажемся соперниками? Сергиевский снова повернулся к зеркалу оценивая отражение, чтобы всё-таки застегнуть рубашку. Хотя, впрочем, зачем? За эти несколько лет он убедился, что Фредди никогда не отличался оголтелой уверенностью. Этот парень не был обычным наглым и самонадеянным дураком, который ничего не умел. Он был исключительно умён и обладал чертовски точной интуицией как за доской, так и вне её. А ставя цели, умел их добиваться. Иначе Анатолий бы здесь не стоял. Фредди сказал, что так лучше — и так, с парой расстёгнутых пуговиц, правда было лучше. Когда они будут стоять рядом, даже по внешнему виду можно будет считать расслабленную уверенность их команды, хотя Сергиевский и будет напряжён как струна, словно ему самому за доску. Впрочем, скоро придёт и его время. Фредди как-то сказал, что однажды Анатолий будет стоять рядом с чемпионом мира по шахматам. Тогда это было смелое, амбициозное заявление студента, который не был даже на тот момент уверен, защитит ли диплом. Но сейчас от этого факта их отделял едва ли десяток партий. Что ж, Анатолий не сомневался, что этого момента оставалось только дождаться. Сомневаться было запрещено с самого начала. Да и повода не было.