Фаворит

Залитую солнцем площадь заполонили люди. Толпа вплотную окружала ограждение из стражи, потому свободное пространство обнаженной мостовой оставалось только у самого помоста. Горожане перед ним переговаривались, красноречиво поглядывая на стоящих на коленях служителей церкви. Одетые в белые и черные рясы, они ожидали начала жертвоприношения с не меньшими нетерпением и тревогой, но с большим смирением, чем все прочие — каждый из них готов лечь на алтарь Дрима или, если он изъявит свою волю, под кинжал Найтмера. После стольких лет у него наконец появилось на это право и, несмотря на сказанное пару недель назад, он не собирался выжидать и взращивать в людях молчаливый страх. Найтмер озвучит свой выбор сегодня. Они с братом незримо наблюдали за приготовлениями со стороны, заняв место на балконе ближайшей таверны. Ныне она пустовала без посетителей, но работники уже суетились в обеденном зале, ожидая наплыва гостей с окончанием церемонии. Найтмер оперся о резные перила. — Люди боятся, — просто сказал он, скользя взглядом по тесной цепи стражи, не позволяющей никому приблизиться к агнцам. — Твои последователи — нет. В тех, что стоят сейчас там, больше нетерпения, чем страха. Для них честью было бы погибнуть под первородным кинжалом, — отозвался Дрим, нервно поведя плечом. — …не люблю, когда наш праздник сеет страх. — Ну, если бы ты выбирал только из тех, кто сам всходит на помост, их жизнь точно была бы проще. Но, верно, тогда нам не понадобились бы Ловчие, а уж это было бы и вовсе, — человек в ярко-красных одеждах воздел вверх чашу с тушью, — скучно. Найтмер усмехнулся. Церемония начиналась — и он, и люди внизу, и его беспокойный брат умолкли. По разным причинам, правда. Глава местной церкви громогласно возвестил весеннее жертвоприношение, и испуганное благоговение наполнило площадь, будто волна свежего воздуха. Найтмер чувствовал, как бились людские сердца, глухо и с усилием. Священник вещал ввысь, обращаясь к ним с братом, и, пусть и имел в виду далекие небеса, в принципе не ошибался: со второго этажа открывался вид на его прилизанную макушку и полную черноты краски чашу. Вместе с затаившей дыхание толпой Найтмер наблюдал, как тот проходит вдоль ряда служителей. Будто потерянные щенки, они подставляли щеки под его теплые ладони, позволяя оставить на своей коже безобразное пятно туши — их с братом воля способна обратить это пятно в несмываемую отметину, возвещающую выбор оставленного позади года. Неизменно молчаливый, Найтмер — короткий телепорт — переместился за тесный круг стражи, стоящей теперь спиной к толпе; золотая ряса его брата солнечным бликом замерла за границей из перил. Склонив голову, Найтмер пронаблюдал за тем, как чаша достигла конца стройного ряда и как несущий ее начал движение вновь, с первого агнца и до последнего. Бог поднял руку и с улыбкой щелкнул пальцами — деревянное полукружие наполнила родниковая вода. Священник опускается на колени перед служителем. Кладет руку на его плечо, шепчет вплетенные в молитву наставления. Обмакивает шершавые подушечки пальцев в чистую воду и смывает черноту с доверчиво подставленного лица, оставляя взамен лишь походящие на слезы разводы. Встает, слыша, как голос неизбранной жертвы присоединяется в монотонном напеве к предыдущим. Движется дальше. Шаг в шаг, за ним следует и Найтмер. Тяжелые ботинки взбивают пыль на дереве помоста — его босые ступни беззвучно касаются камня мостовой. Человеческие глаза вглядываются в агнца перед собой — Найтмер с прищуром осматривает лица вокруг. Все новые и новые голоса вступают в хор. До края помоста остаются трое, и Найтмер улыбается, нащупав взглядом того, кого желал увидеть. Он поворачивается спиной к ровному ряду священнослужителей и встает у оцепления, напротив стражника, с сухостью в горле наблюдающего за ритуалом. Тот смотрит сквозь божество, не способный пока узреть его во плоти. Они почти одного роста, потому глаза Найтмера оказываются напротив его карих радужек. Он вглядывается в глубину его зрачков. Кросс — верный Ловчий Дрима, преданный ему щенок. Священник двигается дальше. Божество с надменной улыбкой тянет руку к Ловчему, и ладонь его накрывает горячую человеческую кожу. Большой палец находит висок, и Найтмер беззвучно наблюдает, как щенка скручивает волна боли. Он хватает ртом воздух и сгибается, обхватив голову руками — пальцы сцепляются в замок у затылка, и предплечья удавкой обнимают шею. Колени марает грязь мостовой. На виске проступает пиктограмма: идеально ровный круг с крестом в центре. Толпа волнуется, слышатся крики, но эти одинокие голоса не перебивают хор, звучащий на помосте. Стражники смыкают ряды, и сосед Ловчего помогает ему подняться по деревянным ступеням. * * * Кросс полулежал на своей постели, запертый в освещенной закатом келье. Найтмер наблюдал за ним от окна, с ногами забравшись на подоконник. На лице Ловчего была написана растерянность; почти детский, «это не честно», «так не бывает» тип растерянности. Бедолага сверлил взглядом деревянную притолоку. В его мышцах поселился спазм, и в черепе пульсировала настойчивая боль. — Кросс, — щелкнул ключ в замке, и под громкий шепот дверь распахнулась. — У тебя будет полчаса. Ничего не спрашивай. Напряженные прежде, его плечи опустились. Легкая улыбка спрятала растерянность, украсив глаза маленькими морщинками. — Полчаса? — Твою мать! Теперь — двадцать девять минут. Я позабочусь, чтобы твое исчезновение заметили не сразу, — беспокойно оскалился вошедший. Не осознавая этого, он тревожно поглядывал себе за спину. — Я никуда не пойду, Фелл. — Блять, Кросс! — злой ураган оказался у его койки, но Ловчий отвел взгляд. — Тебя там разделают, как молодого бычка. Поэтому хватит играть в благородство, или чем ты здесь занимаешься, и вали поскорее, — Кросса схватили за плечо. — Фелл. — Что? Ты тупой? Тебя убьют! И ничего после этого не будет, если ты еще не понял. Только куча мяса и крови, — прорычал посетитель, и Ловчий прикрыл глаза, сглотнув горькую слюну. — Фелл, я принял решение. Не делай происходящее сложнее, — устало прошептал он. — А, так это я «делаю происходящее сложнее»?! Я был уверен, что это называется как-то вроде «не даю помереть старому другу». Или, например, «помогаю одному набожному тупице сбежать из клетки», — его горло и нёбо рвало этим хрипом. Снаружи послышались неразборчивые голоса, и Фелл затравленно глянул в окно, куда-то сквозь Найтмера. — Последний шанс. — Позаботься о том, кто займет мою келью следующим, — не открывая глаз, отозвался Ловчий. Со злостью хлопнула дверь, и вновь щелкнул в замке ключ. Кросс оперся на помятую подушку всей поверхностью спины и осторожно ощупал висок кончиками пальцев. На загорелой коже была выбита черная отметина. Щенок с усилием выдохнул сквозь сжатые зубы, и морщинки у его глаз задержали теплые соленые капли слез. Беспокойный, поверхностный сон нашел его лишь к утру. * * * Слегка наклонив голову, Найтмер рассматривал распростертое перед ним тело. Темный камень алтаря едва ощутимо пах старой кровью. Свечные огарки отбрасывали танцующие тени на серую в этом спертом свете кожу — Кросса — и черную тогу с серебряной вышивкой — сидящего перед ним божества. Пленник наконец поморщился от каменного холода, жгущего спину, приходя в себя. Разомкнул веки, и зрачки его почти тут же примагнитились к внимательному взгляду фиолетовых глаз. — Приветствую тебя, Ловчий. Найтмер ощущал пульсацию его артерий. Судорожные сокращения сердца, толкающие в них кровь. Тянущий спазм в животе. Ледяное движение воздуха у горла. — Ты напуган. Кросс медленно кивнул. Взгляд его соскользнул на кожаный пояс с притороченными к нему ножами — ужас смешался с трепетом. Найтмер улыбнулся краем губ. Его ладонь опустилась на приятно знакомую рукоять кинжала. Пальцы правой руки в это время настигли теплую, уязвимо гладкую кожу живота Ловчего. — Еще не время. Ты заплатишь собой, когда погаснут свечи. А до тех пор, — он ответил на вернувшийся к его потрескавшимся губам взгляд новой улыбкой, — я бы хотел говорить с тобой. На мой алтарь редко попадают те, кто действительно верен нам с братом, и я хочу наградить тебя за преданность. Я отвечу на любые твои вопросы, если мне будет известен ответ, — Бог гордо поднял голову. Кросс вновь сглотнул, но едва ли это спасло его сухое горло. — Это будет больно? Найтмер проследил новый задевший ножи взгляд и улыбнулся еще шире. Он обожал людей и обожал то, какими они были. Обожал их наивно-человеческие вопросы. — Да. Кросс смиренно кивнул. Нерешительно приподнялся на локтях и под одобрительным взглядом Найтмера сел перед божеством. Мышцы отчетливо напряглись, чтобы поднять его ослабленное алхимией тело. Уже осознаннее он взглянул на короткие свечные фитили, отмеряющие оставшееся ему время. — Зачем? Мы ваши творения. — И одни из немногих творений, которым мы подарили свободу воли. Что говорят об этом труды священнослужителей? — Своими жертвами мы выказываем уважение божествам, которые создали нас из пустоты… И просим не оставлять нас в нигде вновь, — медленно проговорил Кросс. Найтмер удовлетворенно кивнул. — Мы даем вам свободу выбирать. Каждый год позволяем решить, длить ли наш договор. Если вы соглашаетесь, Дрим проводит ночь, исследуя душу, ведущую одного из вас, через его тело, и скрепляет этим наш с вами договор. Укрепляет связь души и тела своего агнца и каждого живущего ныне человека. Если соглашаются прочие, но не агнец, я провожу ночь, исследуя тело, поведшее его, через душу. И делаю в сути своей тоже, что делает мой брат. Магия обнажения этой связи необходима, чтобы в конечном итоге она сохранилась в каждом живущем человеке. Кросс нахмурился. — Я не понимаю. Найтмер вновь протянул к нему руку. Коснулся потного лба кончиками пальцев, слегка повел по мокрым волосам. — Благодаря нашему с вами договору душа неотделимо связана с телом. Каждая мельчайшая частица твоего тела реагирует на каждую мельчайшую эмоцию, рожденную твоей душой. Бегущая глубоко под кожей магия постоянно поддерживает тебя, впитывает абсолютно все, что происходит вокруг, как губка. И дает осознать так мало, — пальцы повели тонкую линию к виску. — Ты знаешь, что мельчайшие движения и касания нередко порождают в магии боль? Но ты не ощущаешь ее из-за совершенства этой связи. Она не пропускает то, что тебе не нужно, — почти с нежностью он огладил отметину, и крест растворился в коже, оставив лишь черное кольцо. — Чтобы скрепить договор, я заставлю тебя прочувствовать эту связь четче, чем когда-либо. Вслушаться в то, что говорит тело и что никогда прежде не сообщала тебе душа. В то, как оно реагирует на страх и смирение, на вмешательство извне. Агнец не может пережить подобное, но для всех прочих это — благо. Подтверждение, что наш договор еще длится. Ловчий, можно угадать, ощутил в прикосновении твердость рукоятки, которую так явно помнила кожа Найтмера. — Благо… — прошептал он. — Этими ножами из ничего были созданы наши тела? — он по-щенячьи прильнул к его руке, сраженный исходящим от божества спокойствием. Найтмер благосклонно огладил волосы ластящегося к нему щенка, прежде чем отстраниться, чтобы достать из перевязи один из клинков, напоминающий более всего нож для разделки рыбы. — Другие и не сумели бы скрепить договор. Опробуй, и ты поймешь, — кивнул он, перехватив нож за лезвие и протянув его Ловчему. В первую секунду Кросс отпрянул. Его брови взметнулись в удивлении, широко раскрылись глаза. Он с вопросом взглянул на Найтмера и, почувствовав беззвучное позволение, нерешительно обхватил прохладную рукоять ладонью. Вслушался в это ощущение, сжимая и разжимая на ней горячие пальцы. Вспоминая легенды, опустил нож к бедру и медленно повел лезвием вдоль алтаря — оно вошло в гранит без малейшего усилия, будто в масло, и к концу этого движения тончайшая полоса каменной стружки упала на пол, в лужу воска. Вопреки страху, он лишь с большим благоговением сжал нож в потной ладони. — Это… прекрасно, — едва слышно сказал он, будто не знал, имеет ли право высказать похвалу своему божеству. — Верно. Инструмент, достойный результата, — у щенка было оружие, и щенок даже не думал, что может сомкнуть челюсти на хозяйской руке. Эта преданность рождала в Найтмере тихое удовлетворение — и еще более молчаливое негодование. Хотя в ходе своей подготовки Ловчие наизусть разучивали ритуалы обоих главных культов, Кросс вступил в церковь последователем Дрима, не его, и в этом жила коренная неправильность. — Ваши тела — одни из лучших моих творений, — свет свечей дрогнул, и щенок бросил испуганный взгляд за границу алтаря. Найтмер нахмурился. Время здесь, в этой темной комнате, текло совершенно по-особенному — и, увы, слишком быстро. — Ты не хочешь видеть, как они погаснут, — спокойно произнес он. — Ложись на спину и закрой глаза. Осталось немного. Единение души и тела породило в щенке восхитительную волну жизни. Горячая кровь насытилась искрами щекотной магии и забилась в висках, сжалось горло, сдерживая тошноту, пошло красными пятнами его красивое лицо. Кросс прикусил губу, почти выпуская алые бусины крови из-под полотна своей кожи, и кивнул. Уложил нож рядом с собой и медленно опустился на сохраняющий ледяной холод камень, коснувшись его плоскими лопатками. Поежился, сомкнув веки, вытянулся в полный рост. Прекрасное тело — и гаснущие свечи. Найтмер достал из перевязи кинжал, привычно прокрутив его в пальцах. Грудная клетка Кросса вздымалась и опадала грузно, но размеренно, и колыхалась в этом движении уязвимая поверхность его живота. Прислушавшись к нему, он мог видеть, как едва заметно подрагивает кожа от пульсации аорты где-то глубоко внутри. Диафрагма тянула за собой мешки легких, наполняя их воздухом. Слегка подрагивали ресницы, и через разомкнутые губы теплый воздух покидал это тело. Найтмер взметнул кинжал, ведя его своим намерением, острым и живым. Лезвие прорезало пространство перед ним, пустив воздух на два прозрачных лоскута. Секунда — Кросс остался наедине с темнотой, тяжело и медленно дыша. Послушный ему и потерянный в неясном течении времени, он разомкнул веки, только когда через долгие часы служитель Найтмера вошел в жертвенный зал и с удивлением застал агнца живым. * * * Кросс вновь сидел на расправленной постели в своей келье. На этот раз дверь была открыта, и через нее комнатку наполнял аромат, доносящийся с монастырской кухни. Ловчий рассматривал оставленный ему нож — без намерения вредить лезвие было безопасно, и он без страха, но с неизменным трепетом проводил по нему подушечками пальцев. Несколькими часами ранее, когда, подхватив обессиленного и растерянного Кросса под руки, его вынесли из жертвенной залы, реликвию попытались изъять на хранение в церкви, но любое прикосновение к ножу оставляло на коже служителей пылающие болью ожоги. Только щенку было позволено держать в руках его великий инструмент. Если Найтмер выбирает фаворита, он останавливает выбор на лучшем. Иного не дано. Бог был там же, в этой светлой келье. Сидел в стороне от письменного стола, отодвинув табурет, и угрюмо рассматривал посвященный своему брату алтарь. Щенку предстояло свершить утреннюю службу Дриму и отправиться на кухню за завтраком, прежде чем решать любые другие проблемы; пожалуй, сейчас ему действительно будет полезно прислушаться к своим эмоциям и осознать произошедшее вчера в привычном медитативном ритуале. Нож нашел себе место в перевязи на поясе Ловчего, и тот встал — запахи пищи наконец пробились сквозь смоляную пленку его мыслей и заставили вновь обратить внимание на материальный мир. Связь между душой и телом пошатнулась, и прежде, чем начать новый день, ему предстояло восстановить ее. Щенок почти механически снимал с полок над алтарем все необходимое: медные чаши и весы, кувшин с водой, крынку молока, шарики сухого спрессованного чая, специи в миниатюрных деревянных шкатулках с резьбой, белые и черные ленты с блестящей вышивкой поверхностью, плошку с медом… Глубоко вдохнув, он попытался взять свое тело под контроль сознательным усилием: Найтмер чувствовал, как магия в нем тисками сжала непослушную материю, ограничивая, но не упорядочивая свои потоки внутри нее. Кросс расставил посуду на небольшой скамейке перед алтарем и сел на колени напротив. Склонил голову, начав ритуал едва различимым шепотом. — Луна и Солнце, мы глядим на вас и тоже учимся созиданию. Учимся работе с сырой материей. Учимся управлять своими телами и душами. Позвольте воздать вам благодарность, как воздает ее ребенок, являющий отцу свое творение, и проведите нас в этом акте созидания, — через традиционную часть. — Луна, помоги беспокойной магии найти покой в моем теле, — он сделал глубокий вдох. — Мне нужна помощь, и к тебе я обращаюсь за ней... Молю Вас, Луна. Найтмер наклонил голову с едва заметным удивлением. Едва ли щенок сумеет проследовать ритуалу его служителей, но само стремление… похвально. И, говоря совершенно откровенно, это желание стало приятной неожиданностью. Не распрямляясь, щенок обвязал запястья черными лентами и разжег ручной огонек под одной из металлических чаш. Под внимательным взглядом Найтмера излишне рассеянно плеснул в нее молока, и в ту же секунду совершенство его белого цвета заменила чернота. Щенок вскинулся, будто покидая какие-то свои мысли, и взял чашу в руки. Нахмурившись, осмотрел ее матовую поверхность и отставил смолу в сторону, начиная ритуал заново. Молоко наполняет чашу по каплям, в точном счете, и вновь оказывается на огне. На этот раз оно сохраняет свою белизну. Кросс с вниманием отмеряет перец и куркуму с помощью весов, и только на пряной корице напиток вновь обращается тягучей смолой: жалкие песчинки остались на весах, не замеченные поначалу в щенячьем стремлении двигаться дальше. Если для Дрима важен был порядок мыслей и чувств, то Найтмер требовал в своем послушании абсолютной точности. Это вновь заземляет смертного, и тот начинает с самого начала. Тушит даже пламя, догадываясь, что слишком высокая температура поначалу нарушит необходимые условия. Новая ошибка случается, когда он дает смеси слишком много времени на огне. И очередная — вновь со специями, когда крупицы соли нарушают точность измерения веса для молотого имбиря. Очевидно, смертный не мог освоить его ритуал в один день, даже наизусть помня необходимую последовательность действий; слишком сложно изготовление ритуального напитка, требующее ровно получаса при совершенстве действий, и слишком строг Найтмер к своим последователям, принимающимся за утреннее послушание. Но даже первые попытки помогут щенку восстановить связь души и тела, и если, прервав их на сегодня ради приема пищи и ведения быта, он вновь попробует завтра и послезавтра… Что же, рано или поздно старания окупятся. Но щенок все глубже и глубже погружался в совершенно особенное состояние сосредоточенности, повторяя вновь и вновь одни и те же шаги и исправляя свои ошибки. Механизм в часах. Шестеренка цепляет зубцом пружину, и стрелка скользит по циферблату. Новые неудачи не рождают в нем ничего, кроме смирения. И он пробует снова. Кто-то появляется на пороге кельи, заполняя ее пьянящим ароматом еды, но Кросс чувствует лишь медовый запах ритуального напитка, уже пытаясь понять, как совместить его изменения с требуемым временем варки. Вопреки ожиданиям, щенок пропускает обед, и прочие служители слишком боятся побеспокоить потерянного в ритуале Ловчего. Его ноги и спина онемели, и тупая, отстраненная боль распространялась по позвоночнику, но тот замечал их совершенно рассеянно, с улыбкой наблюдая, как тягуче медленно, цепляясь за отчетливую текстуру дерева, мед покидает полукружие плошки. Размачивает в кипятке сухой шарик чая, к удивлению, не совершив здесь ни единой ошибки — сказывается длиною в жизнь служба Дриму. Еще несколько раз он начинает заново, заменяя смолу прохладным молоком, и в финале дня оказывается способен узреть подкрашенную закатом восхитительно белую поверхность ритуального напитка. Найтмер поднялся со своего места, с удивленным удовлетворением встав за его плечом. Действительно, выбирая себе фаворита, он выбрал лучшего. Кросс делает большой глоток и, прикрыв глаза, поднимает голову, теперь еще более открытый Луне. Пальцы Найтмера скользят вдоль отчетливой линии трахеи мимо очертаний кадыка и останавливаются у угла челюсти. — Я больше ничего не знаю, — шепчет Кросс и медленно, дрожаще выдыхает. Прямые прежде плечи опускаются, обнажая спрятанные за шестернями эмоции. — Я жив. О боги, я действительно жив, — грудная клетка содрогается, захватываемая рыданиями. — Я думал, что вчера был мой последний день. И я… — комок мыслей и чувств бьется между ключиц, и его тело скрючивает почти в судороге; будто в теплое плечо, он лбом утыкается в камень алтаря, непривычно для него холодный. — Я счастлив. Я в отчаянии. Я думал, что умру, — слезы жгутся на щеках, и Кросс теснее вжимается в камень, будто спустя все проведенные наедине часы пытаясь найти у него поддержки. Найтмер кладет руку на плечо смертного. Тот будто чувствует это тепло и не пытается более говорить. Только нечленораздельные рыдания покидают его горло. Он кричит, бессмысленно и глухо, просто выталкивая из себя переполнившие его эмоции, и ладонь на плече продолжает удерживать его твердо и понимающе. Договор был тяжел для агнцев, и Кроссу нужно было время, проведенное с этими мыслями и чувствами. * * * Ловчий уснул, уткнувшись лбом в холодный камень алтаря. Утро он встретил с призрачным воспоминанием-выдумкой о прикосновении к своему плечу и — с намерением. Это было всем, в чем нуждался первородный нож, когда руки смертного впервые повели его, оставляя на алтаре рельеф из лун и месяцев. И намерение, замешанное на преданности, было единственным, в чем нуждался Ловчий, чтобы изо дня в день повторять послушание Найтмеру, все лучше и лучше с каждой новой попыткой. Черные ленты на запястьях больше не ощущались им как нечто чуждое. За долгие месяцы, последовавшие за первым днем, они почти срослись с кожей, украшая ее чудесной серебряной вышивкой. Кросс сблизился с церковью Луны и, хотя сохранял свою преданность им обоим, ему и его брату, принял черные одежды. И вновь сорвался в беспокойную погоню за очередным беглецом. Для божества эти месяцы были не более, чем короткой минутой. И все же актом гордости за своего последователя в очередное утреннее послушание Найтмер навестил его, с улыбкой наблюдая за ним с подоконника кельи. И когда молочно-белый напиток обжигающе потек по щенячьему горлу, вновь встал рядом, проводя конечной фалангой большого пальца вдоль позвоночника до самого основания черепа. Когда уверенные пальцы зарылись в мягкие белые волосы, блаженный взгляд Кросса столкнулся с его внимательными фиолетовыми глазами. Глубоко в животе смертного скрутилась судорога, и кровь запульсировала у него в ушах. Сбивчиво вдохнув, он подставился под ласкающую его руку и доверчиво прикрыл глаза вновь. Мурашки бежали по смуглой коже, распространяя приятную щекотку вглубь грудной клетки. Благоговение и безусловная преданность. Когда через несколько месяцев смертный решился позвать его во время утреннего послушания, Найтмер, каждую секунду своего существования слышащий обращенные к себе мольбы, пришел. И вновь одарил вымотанного охотой Ловчего своими касаниями. Назначенный на него беглец был хорош в том, чтобы скрываться, но рисковал слишком быстро истощить себя беспорядочностью действий. Его щенку хватит выносливости, чтобы сладить с этим. Особенно теперь, когда его губы с трепетом касаются запястий божества. Иногда Найтмер навещает его по ночам. «Иногда» он говорит тогда, когда пытается думать о времени смертных. Пару раз в год он появляется у его постели и перебирает белые волосы, неизменно приятные на ощупь, и впитывает черты его лица. В один из таких визитов Кросс просыпается под нежным взглядом и влюбленно-трепетно ластится к нему, не различая сон и явь. И в другой — идя на поводу у сновидения, тянется к божеству за невесомым поцелуем. А потом, Найтмер знает, долго стоит у зеркала, пытаясь найти доказательства своему помешательству. Фаворитизм плохо кончается. Зато Кросс знает, как ощущается под пальцами чужая кожа, и любит это знание. Найтмер является на чужой зов и дарит смертному поцелуи, о которых он только-только научился просить. Ловчий постигал работу с магией и материей и делал в этом успехи; проводил службы для желающих найти утешение в церкви Луны и вел по этому пути юного щенка, своего порывистого приемника. Что же, Найтмер любит седые пряди в его волосах не менее, чем все прочие.