***
Они лежат на капоте чёрной блестящей машины Винчестера, она точно такая, как в воспоминаниях: скользкая, прямо-таки истекающая тестостероном и красивая — и по очереди пьют из бутылки. Дин рядом тёплый, не адски-горячий — просто по-настоящему тёплый, в этом тепле безопасность и что-то неясное, что Бэла и при жизни редко ощущала. — Странно как-то, — взгляд у него пронзительный, понимающий и в чём-то даже приветливый — для Дина, — видеть тебя целой и невредимой. — Странно, — парирует она, — в нашу последнюю встречу на тебе было куда меньше кожи. — Так и думал, что, если кто выползет из Ада, так это ты. Бэла коротко усмехается — внезапно, смеяться оказывается не больно. — Если кого бог из машины вытащит из Ада, так это тебя. — Спасибо, — Дин криво ухмыляется. Шея у него длинная, грациозная и чистая — ни шрама, пальцы небрежно обхватывают горлышко, он передаёт бутылку Бэле. — Как ты понял, где меня найти? — она отпивает виски, смотрит сквозь стекло на свои чистые, целые пальцы. — Зачем вообще приехал? — Я тут покопал немного, — отвечает Дин. — Была заваруха с ангелами. Я так и понял, что ты шанса не упустишь. — Именно. — Бэла запрокидывает голову, смотрит на звёзды. В Аду не было звёзд, только бритвенно-острая колючая проволока. Звёзды яркие-яркие, ослепляющие, у неё неожиданно даже немного слезятся глаза и дух захватывает. — Где мы? — На кладбище, — отвечает Дин. — Бывшем. Теперь здесь просто поле. — Ха. — Под ногтями осталась грязь — могильная земля, скорей всего. И чуть красного. — Самое то для покойников.***
Они, пьяные и смеющиеся, заселяются в гостиницу: на Бэле куртка Дина, под ней не видно наготы, он зверски ухмыляется и расплачивается чужой кредиткой. Девушка за стойкой сонно моргает, но как любой подросток, уже понимает, что происходит. Бэла ложится поперёк двуспальной кровати и выскальзывает из куртки: в другой жизни она бы пожаловалась на грубую ткань, но сейчас она старше и опытнее. Бэла смотрит на свою бледную грудь и бёдра, а потом Дин оказывается рядом, сбрасывает джинсы, футболку и ботинки, они лежат плечом к плечу и просто дышат. Она утыкается головой ему в грудь, прячет лицо под подбородком и тихо-тихо произносит: — Я рада, что ты пришёл за мной. Обжигающе-горячая ладонь распластывается на животе. Сейчас они ближе, чем были до Ада, но лишь телесно: Бэла чувствует, как выгибается навстречу его прикосновению. — Прости, — говорит Дин ей в волосы. — Ты знаешь, за что. — Всё нормально, — Бэла вспоминает, с каким лицом он стоял над ней, вспоминает ощущение от дыбы в лодыжках и запястьях. — Похоже, по тебе тогда ударило сильней, чем по мне — ты всю дорогу рыдал. — Это был мой первый раз. Я едва понимал, как правильно держать нож. — Позорище какое, — Бэла тихо смеётся, и тут Дин чуть нерешительно наклоняется и целует её. На его губах вкус «Джэк Дэниэлса» и льда — приятный и едва ощутимый. Она запускает язык ему в рот, в это живое, настоящее тепло. Вспоминает физику за шестой класс: он — неподвижный объект, и, после двух тысяч лет в Аду, она наконец оказывается в состоянии покоя.***
В безмолвной темноте она спрашивает: — Где твой брат? Он так долго молчит, что, кажется, уже и не ответит. Дыхание спокойно и размеренно: Бэла понимает, что он соврёт. — Женился, — отвечает Дин. — Живёт с девушкой. В Висконсине. — Хорошо. — Она берёт его за руку, словно они парень и девушка на лугу из дерьмовой мелодрамы для подростков, и легонько сжимает. Ногти впиваются в ладонь. Кажется, до крови, но какая разница?***
После стольких лет в Аду они привычно улыбаются друг другу. Их обоих так потрепало, что последствий уже и не исправить, но всё это они прошли вместе. «Я ненавижу своего отца», — сказал он, а она ответила: «Это я ненавижу своего отца, а ты по своему скучаешь». Как-то он сказал: «Деньги теперь ничего не значат, правда?» — а она фальшиво и невесело рассмеялась: «Хорошего же ты обо мне мнения, Дин Винчестер!» А потом они испытали худшее из её воспоминаний и он, едва не плача, произнёс: «Мне так жаль». А она ответила: «У каждого из нас своя жалостливая история».***
Теперь между ними явно возникла некая связь. Слово «Ад» они произносят двусмысленной паузой, будто состоят в тайном братстве — это пугает, но они теперь похожи как мало кто иной. Они колесят по бесчисленным дорогам, и Бэла шутит про Апокалипсис: мол, Америка, что до, что после конца света выглядит одинаково, разве что «Старбаксов» на каждом углу прибавилось. Одним дождливым вечером в Мэне Бэла думает было уйти, оставить Дина одного в «импале»: они оба уже дошли до ручки. Ей никогда такого не хотелось. Их удерживает рядом нечто странное, не произнесенное вслух: они об этом не говорят, и это ужасно раздражает — и кто помешал бы Бэле уйти? Той ночью они трахаются: Бэла раздирает его спину длинными алыми царапинами, а Дин оставляет на её боках тёмно-багровые синяки — жгучая боль напоминает, что они больше не в Аду. После она смотрит на него и думает о притяжении, об орбите. И не знает, способна ли теперь уйти.***
У Дина больше нет комплекса героя. Когда-то, до того, как Бэла попала в Ад, когда они пытались сохранять вооружённый нейтралитет, ей казалось, что пропадёт геройство, и он станет даже интересным — на деле он просто грустный, задумчивый и немного чокнутый. Она потеряла интерес к воровству. Впрочем, трудно сказать, на что она теперь способна — какой-то чёрный дым заменяет сгоревшие нервы в левой ноге, левый глаз не видит. Возможно, просто отросла совесть — ну, по крайней мере, хоть что-то новое. Впрочем, ничто не ново после дюжины тысяч лет. Наверное, их сточенные грани хотя бы подходят друг к другу. Именно Бэла теперь порой останавливается, протягивает Дину газету со словами: «Необычно, правда?» Он теперь солит яичницу, а порой бросает соль через плечо, когда их никто не видит: именно ему так трудно посмотреть ей в глаза.***
Они едут через Индиану и останавливаются в Сисеро. Вечером Бэла моет волосы, садится рядом с Дином на кровати, вода стекает по плечам. Простыни разрисованы цветами — бледными и вылинявшими, с вьющимися зелёными стебельками. Он не менял джинсы уже дней пять. Они кое-где грязные — после драки в баре Иллинойса — немного запачканы кровью. Забавно, что Бэла заметила: Ад был сплошь грязь, кровь и дерьмо, там мерзко и жутко воняло, но она довольно быстро привыкла (если память не изменяет, дней за сто — впрочем, наверное, воспоминания всё же подводят, она чувствует себя бесконечно старой, а когда тебе столько лет, многое просто подёргивается дымкой). На футболке Дина остаётся мокрое пятно от её волос. — Сходи в душ. — Ты хочешь сказать, от меня воняет? — Огрызается он неубедительно — он вообще в последнее время стал чертовски прямолинеен. — Да, — улыбка выходит слишком ехидная и нервозная. — Я неправа? Он пожимает плечами, поворачивается и прижимается ртом к её губам, кусает, давая ей почувствовать сквозь поцелуй вкус собственной крови.***
Утром следующего дня Бэла сидит на детской площадке со стаканом кофе: наблюдать за детьми, которые кидаются друг в друга песком, кусаются, пинаются, да и в целом ведут себя отвратительно, немного жутковато. Скамейка жёсткая, туфли утопают в траве, каблуки испачканы в земле. Дин ещё спит. Бэла не понимает, зачем пришла — ну, разве что, из-за того, что гостиница вроде как закрыта, да и заняться особенно нечем, а одиночество — это роскошь, которой она была лишена в Аду. Да и дети крайне редко состоят из гнилых костей, которые ей порой ещё мерещатся. Подходит мальчишка, лет двенадцати, может, тринадцати. — Здрасьте, — говорит он. Глаза у него большие и тёмные, руки в карманах. — Вы не местная. — Сразу видно, правда? — Бэла, чуть замешкавшись, проводит рукой по волосам. — Я уже давно не ребёнок, но тебе вроде как не стоит разговаривать с незнакомыми людьми. — Я, может, ещё не совсем взрослый, — он поднимает брови, — но точно знаю, что вам незачем ходить на площадку, если у вас нет детей. Меня зовут Бен. — Бэла, — отвечает она, это рефлекторная реакция, пусть имя и звучит необычно, да и вовсе не слишком настоящее. — А ты чего не дома, не играешь в видеоигры? — Свежий воздух полезен, — в словах мальчишки сквозит лёгкий сарказм. — А вы очень красивая. — А ты ещё маленький, — парирует она. — Иди в песочницу. — Вернётесь лет через пять, найдите меня.***
— Ко мне утром клеился десятилетка, — Бэла откусывает от полуразвёрнутого бургера, зажатого в пальцах. На зубах хрустит салат. — Сообразительный десятилетка, — произносит Дин. — Я тут ходил старого друга повидать. — Ого, — Бэла смотрит на него сквозь ресницы. Он не слишком открытый человек, впрочем — она тоже. — Она передаёт тебе привет, — и только. За словами явно слышится намёк на некую историю, для которой ещё не пришло время. Будь Бэла моложе и живее, ей не хватило бы терпения — она вытянула бы из Дина все подробности. Теперь она умнее. Теперь она понимает, что времени впереди сколько угодно.***
Они сваливают из Сисеро, из открытых окон по радио ревёт включённая Дином «Металлика». Бэла в такт музыке барабанит пальцами по рулю, потом песня стихает, трек меняется. — Знаешь, мы невозможность, — словно про себя произносит она. Солнечный свет заливает плечи, жарко. Это просто наблюдение, просто сорвалось с языка из-за того, что Дин такой тихий, грустный, апатичный. Из-за того, что она осталась — даже несмотря на всё это. В их глазах, в их кошмарах — Ад, но вот они сидят в машине, а Бэла даже не думает уходить. — Это невозможная вселенная, — медленно и задумчиво отвечает он, а потом светло — насколько это возможно — усмехается. — А ты знаешь, что я остановил конец света силой любви? — Тоже мне Сэйлор Мун, — она смеётся, не отрывая взгляда от бесконечной дороги. — Не смей ржать над моими утренними мультиками, — Дин протягивает руку и сжимает её ладонь.