***
Лука не очень любил праздники, когда был моложе. Он считал их пустой тратой времени, единственным днём, когда Альва закрывал лабораторию, чтобы другие изобретатели могли отправиться домой праздновать со своей семьей, и оттаскивал Луку от верстака, чтобы пойти полюбоваться на празднество. Казалось, ему нравилось только Рождество, когда улицы украшались мерцающими огнями и зелеными лентами, и это был один из тех редких дней, когда Лука охотно следовал за Альвой из дома, чтобы разнести подарки их друзьям. Давным-давно Альва спросил Луку, почему ему нравится только Рождество. Лука ответил: это напоминает мне о моей матери. Она была единственной в семье, кто действительно заботился о подобных вещах. Похоже, что их семья совсем ничего не праздновала, поскольку Герман всегда пропадал в своей лаборатории, поэтому мать Луки особенно старалась сделать Рождество приятным воспоминанием для своего единственного сына. Теперь эта обязанность перешла к Альве: он пёк имбирные пряники и взбивал домашнюю глазурь, чтобы Лука украшал их, и всегда умудрялся раздобыть настоящую сосну, чтобы в канун Рождества они могли вместе нарядить её в зеленые и красные огоньки. Он был почти до смешного уверен, что так будет продолжаться всегда — он и его любимый ученик, танцующие по гостиной в снежном шаре, сконструированном Лукой так, чтобы свет внутри никогда не гас. Теперь не было ни ёлки, ни запаха пряников, пропитывающего их одежду; Альва был один в своей комнате, уставившийся на шарф в своих руках. Он связал бы его сам (если бы умел вязать). Лучино был тем, кто вручил шарф ему, когда раздавал подарки всем охотникам в поместье за ужином вечером двадцать четвёртого. Он вложил ткань в руки Альвы и ухмыльнулся: «Это добавит красок в твою одежду, Лоренц!» Альва не любил добавлять цвета в свою одежду; это строго противоречило учениям его религии. Но Энн не было там, и, взглянув на красно-зелёный шарф, он вспомнил кое-кого, кто давно не получал от него подарков. Сегодня было Рождество. Охотники без особого энтузиазма организовали несколько игр в честь праздника, но большинство удалились посплетничать и выпить кружку горячего бренди в гостиной, и сейчас казалось, что только Робби и Лучино были снаружи и играли в пятнашки на снегу, пока совсем не стемнело. Комната Альвы располагалась на самом верхнем этаже, с видом на территорию поместья охотников; на стороне выживших, кажется, весь день было тихо. Сейчас было около трёх часов дня. Он подумал, что мог бы поискать коробку, в которую можно было бы положить шарф. Его комната выглядела довольно скромно — в конце концов, он ведь только что переехал, и у него не было маленьких безделушек или книг, собранных другими охотниками для заполнения его полок. Над камином красовался небольшой снежный шар — подарок от Энн. В остальном его комната представляла собой довольно печальное зрелище для праздничного Рождества. Альва решил выйти и попросить у кого-нибудь из других охотников красивую коробку, чтобы сложить в неё шарф. Рядом с ним находилась комната Виолетты, в которой не было двери (поскольку Виолетте было трудно их открывать); вместо двери над порогом висел длинный, тяжёлый пурпурный занавес. Альва постучал по стене рядом с занавесом, и вскоре часть ткани приподнялась, обнажив голову Виолетты. — Здравствуй, Алва. Вижу, ты принарядился по случаю. Алва бросил взгляд на своё красное пальто и коричневую водолазку. — Мэри заставила меня надеть это. Она сказала, что хочет, чтобы тема Рождества была «красной и кровавой». — Такое очень в её стиле. Я полагаю, это здорово — участвовать в событиях вместе с другими. Тебе нужна моя помощь? — У тебя есть коробка, в которую можно положить шарф, Виолетта? — Альва показал ей вещь в своих руках. — Это подарок. — Хм-м… У меня сейчас нет коробки, Джозеф взял последнюю для своего подарка вчера после ужина. Но я могу сплести одну для тебя. Заходи. Альва шагнул за пурпурный занавес и очутился в том, что казалось очень, очень тёмной пещерой. По всей комнате были зажжены подсвечники, но исходивший от них свет был слабым, и тяжёлые шторы на окнах Виолетты были задёрнуты. Рядом с двумя шезлонгами пылал небольшой огонь. — Прости. От света у меня болят глаза. — Виолетта заняла один из шезлонгов; Альва сел напротив неё. Он наблюдал, как она начала прясть, длинными лезвиями сплетая шёлковые нити в прямоугольную форму. — Для кого твой подарок, Альва? Это Энн? — Нет, он не для Энн. К сожалению, в этом году я забыл приготовить подарки для всех, — признался Альва. — Но я думаю, что этот человек особенно заслуживает подарка от меня в этом году, поэтому я собираюсь вручить его первым. — Понимаю. Это подарок-извинение? — Можно сказать и так. Но я не думаю, что он примет эти извинения, поэтому решил, что это скорее праздничный подарок. — Хм-м. — Виолетта продолжала плести, но её голос звучал издалека, как будто она смотрела сквозь шторы на территорию поместья снаружи. — Лично я обрадовалась бы любому подарку, который получила бы на Рождество… Но если бы это был очень серьёзный случай, возможно, я бы тоже захотела получить что-то ещё. Это очень рассудительно с твоей стороны, Альва. Очень серьёзный случай. Например, недопонимание или, быть может, пожар, который привёл к тюремному сроку и напрасным похоронам. Достаточно ли шарфа в качестве извинения? Возможности воссоединения? Альва не любил верить в вероятность, но если это было ради его любимого ученика, он был готов поставить на карту всё, лишь бы получить шанс. — Не совсем. Я просто хочу, чтобы он наслаждался сегодняшним днём. — Тогда Рождество, должно быть, очень много значит для него. Если бы ты пришёл раньше, я бы смогла отдать тебе ту коробочку... — сокрушённо сказала Виолетта. — Ничего страшного. Я думаю, что эта понравится ему гораздо больше. Альва наблюдал, как его подарочная коробка начала обретать форму в руках Виолетты, сплетаемая из полупрозрачных нитей. Пламя свечи мерцало и отбрасывало тени, пока не стало серебристым. Сидя напротив неё, он едва мог различить множество нитей, связывающих прямоугольную форму воедино — все они были аккуратно заплетены в перекрещивающиеся друг с другом ряды. — Это произведение искусства, Виолетта, — похвалил Альва, и ему показалось, что под повязками она покраснела. — Надеюсь, тот, кто получит этот шарф, не сочтёт её слишком потрёпанной. Я очень старалась, — сказала Виолетта, приступая к изготовлению крышки для коробки. Альва сложил шарф и положил его в коробку. Подарок оказался окружен четырьмя мерцающими стенами, и на мгновение это напомнило Альве снег под светящимся уличным фонарём, чью-то шумную болтовню у уха, скулёж, пока он не смягчился и не купил кружку сидра на уличном рынке. Они поделили напиток на обратном пути, и это обожгло горло Альвы так же, как поцелуй молодого человека прожёг путь к его сердцу. Как же он скучал по Рождеству, но не в поместье и не без своего дорогого изобретателя. — Держи, Альва, — Виолетта протянула ему серебристую крышку. Альва накрыл ей коробку, и шарф скрылся из виду. — Но теперь тебе придётся найти ленту, чтобы обернуть подарок. Если я сделаю её для тебя, это будет выглядеть некрасиво, потому что всё будет одного цвета. Или я могла бы покрасить свою нить... — Нет, пожалуйста, не беспокойся об этом. Ты уже сделала для меня больше, чем стоило, Виолетта. Большое тебе спасибо. — Альва встал с шезлонга, держа в руках маленькую коробочку, в то время как Виолетта размышляла: — Может быть, я смогу найти ленту где-нибудь здесь… — Когда я вернусь, мы должны поужинать вместе, Виолетта. — Ч-что? Внизу? — Да. Энн сегодня готовит индейку. Слышал, её кошка поймала птицу, когда они возвращались с игры. Уверен, это будет очень вкусно. — Но… Я думаю, что другие будут смеяться надо мной, Альва. И я не могу сидеть на обычном стуле. — Я могу принести для тебя один из твоих собственных стульев. — Прежде Альва каждое утро слетал вниз при помощи электромагнитного шара, потому что спускаться по трём лестничным пролётам в семь часов каждый день было слишком хлопотно, пока Джек не пожаловался, почему ему не разрешают съезжать по перилам, а Алве разрешают появляться, как Терминатору, прямо посреди завтрака, и Мичико пришлось сказать ему, что это потому, что когти Джека оставляют длинные царапины на дереве и обеспечивают занозы всем остальным, когда они пытаются держаться за перила, поэтому, чтобы сохранить мир, Альва решил спускаться вниз пешком. Но он был уверен, что они не будут возражать, если он повторит подобное на Рождество. — И они не будут смеяться над тобой. Джек теперь гораздо лучше ведёт себя после того, как Филипп обрызгал его воском. Если он снова попытается что-нибудь предпринять, я ударю его током. Ты непременно должна прийти на ужин, Виолетта. — Ну что ж… тогда хорошо. Большое спасибо, Альва. — Я помогу тебе со стулом, когда вернусь, Виолетта. — Альва откинул занавес и вышел из комнаты. — Спасибо, что сплела коробку для меня. Я думаю, он найдёт эту вещь очень изобретательной. — Не за что. Я всегда готова помочь. Счастливого Рождества, Альва.***
Они начали работать вместе в начале года, но к Рождеству уже стали настолько близки, что Лука мог ворваться прямо в кабинет Альвы, требуя, чтобы они ушли к четырём часам дня смотреть на рождественскую ярмарку, и отделаться лишь лёгким нагоняем. — Я слышал, что сегодня будет снег, Альва. Первый снег! Представь себе, если бы мы могли создавать снег — настоящий, реальный снег, хотя это, наверное, лучше оставить защитникам окружающей среды. Ты слышал о новом методе, который называется «засев облаков»? Звучит невероятно, но я бы с удовольствием его опробовал. Может быть, мы могли бы найти способ сделать такое со снегом. Возможно, нам стоит попробовать это следующим. — Возможно, и стоит, если мы сможем заработать достаточно. Это значит, что сейчас нам нужно сосредоточиться на наших изобретениях, Лука. Просто дай мне закончить этот отчёт, и мы можем идти. — О, точно! Я хотел показать тебе вот этот расчёт — с ним что-то не так, и я никак не могу понять, почему... И всё в таком роде. К тому времени, когда они вышли из лаборатории, солнце уже садилось за горизонт, а до обещанного Лукой первого снега оставалось ещё несколько часов. Они отправились на рождественскую ярмарку, изредка прерываясь («Тот самый великий изобретатель Альва Лоренц?! И… и его ученик тоже!») или отвлекаясь («Смотри! Что это они продают? Я никогда раньше такого не видел. Пойдём взглянем, Альва!»), пока, наконец, не достигли центра ярмарки. — Давай посмотрим, подойдёт ли тебе это, Лука, — сказал Альва, прежде чем обернул шарф вокруг его шеи.***
— Хм-м. Не собираешься на празднования, Лоренц? — Я не знал, что они ещё продолжаются, — Альва нахмурил брови. — Я думал, все вернулись в поместье. — Ну, битва снежками, конечно, закончилась, — лениво ответил Джозеф, — в основном потому, что Джек не переставал становиться невидимым и забрасывать всех сзади. Очень плохое представление с его стороны, он не делал различий между товарищами по команде и противниками. Мы выпиваем в гостиной, и Антонио сказал, что скоро сыграет для нас на своей скрипке. Очевидно, он сочинил рождественскую мелодию, чтобы посоревноваться с новым выжившим, которого он слышал играющим на фортепиано вчера вечером. Ты придёшь? — Я должен доставить подарок кое-кому, — Альва приподнял коробку. Джозеф вгляделся в него, затем усмехнулся. — Разве это не работа нашей Виолетты? Какая способная молодая леди. Я забрал её коробку вчера вечером, нужно было приготовить кое-что приятное для Эзопа. Мои извинения. — Всё в порядке. Не найдется ли у тебя ленточки? Чтобы я мог обвязать ей коробку. — Хм... ну, ты можешь взять одну из моих запасных. — Джозеф выудил из кармана пальто тёмно-синюю ленту. Она очень хорошо контрастировала с серебром паутины. — Я всегда держу одну при себе на случай, если моя распутается во время матча. Но не говори Эзопу. Он не любит, когда я отдаю свои ленты другим людям. — О. Прости, что побеспокоил тебя. — Это неважно, — Джозеф махнул рукой. — У него и так моих лент предостаточно. Если ты не возражаешь, я спрошу: для кого этот подарок, Лоренц? — Для одного очень важного мне человека. Джозеф смотрел на Альву безэмоциональными голубыми глазами, как будто заглядывал сквозь него в своё прошлое, наблюдая за фигурой, неподвижной во времени. — М-м-м… Рождество предназначено для того, чтобы провести его с теми, кто важен для нас, как ты хорошо знаешь. Надеюсь, после вручения подарка у тебя ещё останется время провести его с ним. Что ж, увидимся, Лоренц. Если придёшь сегодня на ужин, лучше надень что-нибудь попрочнее — я слышал, что кошка Энн чуть не подгорела в духовке, и теперь она в отвратительном настроении. — Энн не позволила бы такому случиться с её кошкой, — сказал Альва, на что Джозеф лишь пожал плечами и ушёл.***
Что ж, если кошка Энн чуть не сгорела в духовке, это означало, что Энн уже готовила ужин, и Альве всё ещё нужно было вернуться пораньше, чтобы помочь Виолетте (или её стулу) спуститься по лестнице. Он поспешил к проходу, который соединял крыло выживших с крылом охотников. Это было чем-то вроде внутреннего моста в доме, за исключением того, что весь проход был длинным и тёмным, и только несколько окон вдоль стен пропускали хоть какой-то свет. Он предназначался для того, чтобы отпугивать людей от перехода, так что в результате был довольно пыльным из-за неиспользования. Идя по мосту, Альва начал обдумывать, что ему следует сказать Луке, когда они снова встретятся. Было очевидно, что Лука не помнил их разногласий с момента их первой встречи в игре, когда Альва подлетел прямо к Луке и вместо этого сам был ошеломлён, когда увидел лицо своего любимого ученика. Зрелище действительно поражало: один глаз Луки был заплывшим и фиолетовым, а на шее висела большая металлическая цепь... Он даже ни разу не взглянул на Альву, прежде чем убежать. Альве потребовалось целых тридцать секунд, чтобы прийти в себя и продолжить преследовать остальных. Возможно, он всё ещё не вспомнил его. Он мельком видел Луку в другой раз, прямо перед тем, как его ударило током, когда Лука спасал одного из своих товарищей по команде со стула. На этот раз Лука колебался и ещё мгновение смотрел на Лоренца, прежде чем убежать. Альва был уверен, что Лука помнит его, но не их ссору. И этому он был рад. Он не хотел, чтобы эти разборки продолжались в поместье. Они оба были отпущены в новую жизнь, какой бы ужасной она ни была. Было бы хуже, если бы Лука всё ещё был погружён в свои заблуждения. И Альва больше не хотел спорить. Он добрался до крыла выживших как раз в тот момент, когда солнце начало садиться, лучи пробивались сквозь окна на лестничной площадке второго этажа. Эта часть выглядела гораздо более обжитой, чем охотничье крыло — на одном из подоконников стояла треснувшая ваза, слабая маргаритка наклонилась к сияющему солнцу. Несколько книг, разбросанных здесь, там — недоеденное блюдо с печеньем. В пыли было что-то похожее на отпечатки лап. Всё выглядело неряшливо и словно по-домашнему, но по какой-то причине везде было странно тихо. Как будто Альва — единственный, кто был там. Комната Луки находилась на втором этаже, с видом на сады выживших, и он объяснял это тем, что ему нужен был лунный свет, чтобы он мог продолжать свои эксперименты, даже когда было темно. Альве было больно слышать это, когда он проходил мимо Луки и художника, споривших у шифровальной машины; раньше именно Альва всегда оттаскивал его от верстака, чтобы он поспал. Теперь казалось, что Лука работал над своими экспериментами всякий раз, когда только мог, то есть всегда, и Альва уже видел, какую пользу это принесло остальным. Он не хотел, чтобы история повторилась. Как всё это отражательно, подумал он, толкая дверь. Как история играет с нами, повторяясь снова и снова. Я должен разорвать этот круг сожалений. Может быть, именно поэтому мне была дана вторая жизнь. Комната Луки была на удивление опрятной, учитывая его репутацию трудоголика. Казалось, что только его верстак находился в абсолютном беспорядке. В остальном — одеяло было сложено, дверца шкафа закрыта, на прикроватной тумбочке балансировала шаткая башня из книг. Когда Альва провёл пальцем по обложке самой верхней книги, он прочертил линию сквозь толстый слой пыли. Лука, вероятно, уже несколько дней не прикасался ни к чему в своей комнате, кроме верстака. Это напомнило ему: поскольку было Рождество, и даже у Барона осталось немного ностальгии, сегодня не было назначено никаких игр — в честь «праздника». Но Луки не было в его комнате, и, судя по тишине в крыле, никого другого тоже. Где же они могли быть? Альва уже собирался сесть за рабочий стол Луки, когда услышал внезапный крик снизу, доносившийся снаружи дома. Окно у Луки было очень большим, с занавесками, раздвинутыми по бокам, чтобы свет проникал в комнату. Было очень жарко от заходящего солнца и недвижного воздуха. Стоя внутри, Альва Лоренц посмотрел вниз и увидел, как выжившие устраивали чаепитие в своём крошечном саду. Они расчистили снег в форме овала и вытащили длинный деревянный стол с несколькими стульями, расставив по обе стороны чайные чашки и надтреснутые тарелки со сладостями, пока одна из групп танцевала вокруг костра под звуки граммофона, установленного на столе. Я знаю, что ночь угасает, И я знаю, что время летит быстро. Я никогда не смогу сказать всё то, Что я должен сказать… Но я знаю, что должен попытаться.* Сверху Альва мог слышать их песнопения: они подпевали, довольно плохо, песне, которую Альва не знал. Со своего места на втором этаже он почти не слышал их, но зато слышал их смех, непринуждённую перебранку и видел, как они прижимались друг к другу и держались за руки, когда бегали кругами вокруг костра, крича и толкаясь, танцуя так, как умеют танцевать только живые и дышащие люди. Он видел, как его любимый изобретатель, всегда такой заметный в толпе, даже когда его свет был ослаблен, входил в кольцо вокруг костра, поднимая вверх руки художника и человека в красно-жёлтой шляпе по обе стороны от него. Ему казалось, что он слышит его смех, всегда звонкий и всегда полный надежды, поднимающийся вверх, словно дым от костра, теряющийся на фоне заката и звёзд. Альва положил руку на грудь, туда, где должно быть сердце. Ему потребовалось три дня после воскрешения из мёртвых, чтобы понять, что сердцебиения у него нет. Энн сказала ему: это нормально. Ты больше не часть их; зачем тебе сердце? Оказалось, что ему не нужно было сердце, чтобы почувствовать, как оно разбивается. Также оказалось, что Лука был способен прожить очень, очень хорошую жизнь без Альвы.***
Луке очень, очень понравился шарф, и он настоял на том, чтобы взамен купить Альве пару перчаток из натуральной кожи, которые были очень тёплыми, когда он вложил их ему в руки. — Почти пришло время для снега! Мы должны пойти на площадь, Альва, так у нас будет хороший обзор. Они ведь не узнают нас, верно? Прошло несколько дней с нашего последнего интервью в газете. Слушай, если ты поднимешь воротник, а я оберну шарф вот так, они не поймут, что это мы. Так Альва последовал за своим любимым учеником, их руки были соединены и спрятаны в складках зимних пальто, когда они пробирались через прилавки и спотыкались о булыжники. По дороге Лука отвлёкся на украшенную мишурой ёлку, ветви которой были покрыты серебром, а Альва заметил тёмно-синий шёлковый галстук, который, по его мнению, очень хорошо сочетался бы с его любимым костюмом Луки. Когда они наконец добрались до городской площади, там уже толпились люди. Все они ждали первого снега. Лука теснее прижался к Альве, оглядывая окружающих их людей; его хватка на руке Альвы слегка усилилась. — Это немного душит, — признался он, когда Альва спросил. — Выступать с речью перед толпой? Прекрасно. Быть в толпе? Как будто я медленно тону. Лука был обречён на величие еще тогда, когда они только начали работать вместе; Альва уже знал это. Он сжал руку Луки в ответ. — Держись поближе. Не потеряйся. — Очень смешно, Лоренц. Я достаточно взрослый, чтобы не заблудиться. — Его рука ещё крепче сжала руку Альвы. Его глаза, когда Альва повернулся, чтобы взглянуть на него, были скрыты под тенью шапки и большим шарфом, который Альва купил ему, но всё равно выглядели как отражение звёзд. Затем выпал первый снег, и Альва посмотрел вдаль, чтобы увидеть, как крошечные хлопья падают с ночного неба — медленно, но верно, не торопясь, прежде чем долететь до людей и благословить их. — Его почти не видно, но он всё равно есть, — выдохнул Лука. Как только снежинка коснулась его волос, она растаяла, и когда Альва поднял руку, он почувствовал холод, но ничего не увидел, словно это был просто дождь. Когда он присмотрелся внимательнее, ему показалось, что на его ладони блестит кристалл. — Счастливого Рождества, Альва, — сказал Лука, когда вокруг них пошёл снег, который они не могли видеть. Альва начал отвечать, но остановился, когда Лука потянулся вверх, решительно положил руки ему на плечи и поцеловал его.***
Альва оставил окно открытым, когда начал вытирать пыль с книг на прикроватной тумбочке Луки. Рукавом пальто он смахнул серый налёт с корешков, и пока пыль взмывала в воздух, рассеиваясь от его движений, Альва задавался вопросом, вспоминал ли Лука их первое совместное Рождество. Мог ли он вспомнить его. Хотел ли. Запись была нечёткой, начиналась и останавливалась в неподходящее время, но танцующая группа всё равно продолжала выкрикивать слова, когда музыка смолкала, и повторяла их, когда песня начиналась вновь. Раздались крики «у нас закончилось вино!» и «я с тобой разговариваю!», причём последнее кричал через лужайку очень злой и пьяный мужчина в зелёной куртке. Он успокоился только тогда, когда другой человек в синем капюшоне отделился от круга, чтобы поговорить с ним. Альва вылил стакан воды и снова наполнил его в маленькой прилегающей ванной, поставил стакан рядом с аккуратно сложенными книгами. Он стряхнул одеяло с кровати, один раз чихнув от пыли, и оставил его висеть некоторое время на спинке рабочего стула Луки, пока вытряхивал подушки на пол. Даже по обычным меркам Луки количество неиспользованных вещей было просто невероятным. На рабочем столе лежал недоеденный бутерброд, который Альва выбросил, потому что тот выглядел подозрительно серым, но в остальном он решительно держался подальше от деревянной скамьи, усеянной чертежами и расчётами, которые накладывались друг на друга. Он протёр зеркало и стул, подмёл беспорядок на полу, а затем сел на край кровати Луки. Он не остался надолго. Солнце быстро садилось, ярко-алое за пологим горизонтом, и Альва положил подарок на кровать Луки, ближе к краю, чтобы он увидел его, когда войдёт в комнату. Лука всё ещё был на празднике, где продолжались танцы, предыдущая пластинка была снята и теперь играла новая песня. Может быть, увидев шарф, он вспомнит их первое совместное Рождество. Даже если нет, Алва не станет возражать. Рождество предназначалось для того, чтобы проводить его с теми, кто тебе дорог, поэтому Альва наблюдал за своим любимым учеником снаружи, в саду, как будто вернулся к своей прежней жизни, защищённое воспоминание в крошечном пузырьке, к которому он не мог прикоснуться, иначе пузырёк лопнет. Он запечатал свои воспоминания, а заодно запечатал и этого крошечного изобретателя — там, где ему не причинят вреда и не осудят, где он сможет оставаться со своими друзьями столько, сколько захочет, вечно танцуя на снегу. Раскаяние всегда было привычной темой в жизни Алвы, но сейчас он считал настоящее не столько извинением, сколько мольбой. Он встал с кровати Луки и разгладил складку. На первый взгляд казалось, что ничего не изменилось; так оно и должно было остаться. Когда Лука приглядится, он увидит на своей кровати серебристый подарок, но это будет в будущем, и как он с ним поступит, Альва не знал. Может быть, он наконец-то снова увидит своего любимого ученика. Перед уходом, под влиянием момента, Альва решил написать Луке рождественскую открытку. Он взял ручку из коллекции Луки, разбросанной по всему его столу, и нацарапал короткую записку для него на свободном кусочке бумаги, чтобы Лука, как он надеялся, увидел подарок, а затем и листок рядом с ним. Если Лука рассердится из-за того, что Альва израсходовал свободную бумагу, он принесёт ему ещё. После этого он встал и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, и на несколько часов комната словно застыла во времени, наполненная человеческими надеждами и ожиданием. Затем Лука открыл дверь.