Ночь. Снег мягкими хлопьями падал на промёрзшую землю.
Эмир уже давно сидел на холодной лавочке в малоосвещённом дворе одного из спальных районов. За спиной – бетонная пятиэтажка, грязная и мрачная, исписанная непонятными граффити весьма непотребного содержания, но работникам ЖКХ было как-то плевать, мол, внешний вид не важен, важно то, что находится за этой оболочкой. А внутри было то же самое – прокуренный подъезд, вечно грязные ступени лестниц и стены, сломанные почтовые ящики, из которых торчали газетёнки недельной давности. Контингент был соответствующий. В одной квартире вечно слышался шум и крик, ругательства и звон посуды; в другой – детский плач, а следом – материнский, от безысходности; в третьей – музыка и пьяный смех, который обычно заканчивался тихими разговорами под утро.
Снег всё падал, не переставая, искрясь золотом под тёплым светом жёлтых фонарей, освещающих двор. Эмир смотрел под ноги, ловя носочками кроссовок снежинки – они плавно ложились на обувь, начиная таять. Он уже порядком замёрз, сидя в джинсах, лёгком осеннем свитере и такой же куртке, явно не предназначенной для зимы с температурой -20°.
Они с Макаром вновь разругались из-за какой-то ерунды, совершенно не стоящей ни единого обидного слова. В последнее время их отношения стали как-то идти под откос – уже совсем исчезла та нежность влюблённости, теплота и уют, стали реже объятия, а о поцелуях и речи быть не могло. Не хотелось как-то. Кашоков был уверен, что эти отношения исчерпали себя – он слишком часто закрывался от своего возлюбленного, решая, что тому не обязательно знать обо всей душевной боли и тёмных воспоминаниях; Илья же злился часто на эту замкнутость, считая, что ему не доверяют. Так и зарождались разногласия, переходящие в большие ссоры. Слишком много обидного и ненужного было сказано в порыве злости, но всё это, к сожалению, было правдой, ведь только в ярости человек бывает искренен.
Эмир посмотрел на время: «23:13». Поздно. Нужно идти домой, но так не хотелось вновь наткнуться на ледяной взгляд того, кого он когда-то любил. Лучше терпеть мороз на улице, чем холод в душе.
Кашоков уже почти не чувствовал ног, а пальцы рук давно перестали даже болеть и просто отказывались двигаться, холод переходил на кисти, от них – дальше. Он посмотрел на свои руки – они практически сливались со снегом, но местами покрылись красновато-фиолетовыми пятнами. Наверное, это обморожение, но сейчас было как-то не до него.
Эмир попробовал встать и тут же упал обратно на лавочку – ноги не слушались и совсем не хотели двигаться, безвольно примыкая к телу. На миг Кашоков испугался, что не сможет подняться и дойти до дома, но тут же отбросил эту мысль – что он, не мужик, что ли? Придумает что-нибудь и вернётся домой.
Неожиданно что-то для себя решив, Эмир схватился за подлокотник деревянной лавочки, приложил немало усилий и, наконец, смог встать, но очень нетвёрдо держал равновесие.
– Помню, когда я был маленький, очень любил делать «ангелочка» на снегу, – сам себе напомнил Кашоков, медленно двигаясь к нетронутому невысокому сугробу – в такое позднее время никто не гуляет.
Мелкими шажками он приблизился к снежному возвышению, и, развернувшись, упал навзничь, впервые за неделю улыбаясь искренне и даже как-то по-детски. Несмотря на то, что конечности практически не двигались, Эмир всё же попробовал развести их в стороны, удивляясь тому, что у него получалось. Слабо, но получалось. Ноги промёрзли до колен, а руки – до локтей, но Кашоков проигнорировал этот факт, впадая в детство и наслаждаясь этими мгновениями.
Он открыл глаза и поднял голову. Прямо над ним мягко светил фонарь, и хлопья снега, пролетая под светом старенькой жёлтой лампы, сверкали, словно звёзды на ночном небе. Красиво, даже слишком.
На Эмира нахлынула какая-то меланхолия и даже печаль, в вместе с ними проснулась и нежность, и любовь, трепеща в груди. Он негнущимися пальцами вытащил из кармана телефон, кое-как открывая диалог с Ильёй в мессенджере, набирая одно-единственное сообщение:
Эмир, 23:34
Макар, я люблю тебя. Прости меня, пожалуйста
Отправив его, Кашоков почувствовал отдалённую лёгкость и, кажется, даже забытую любовь. В груди разлилось тепло – может, у
них ещё есть надежда? Может, их отношения ещё можно спасти, проработать все давние травмы и новые обиды, объясниться, начать всё с чистого листа? Может быть, они ещё могут всё исправить? Не бывает неразрешимых проблем.
Эмир лежал в сугробе и думал, что с его ощущениями касаемо внешнего мира стало что-то не так, но потом пришло озарение: ему не холодно. Вообще не холодно, ничуть, ни рукам, ни ногам, ничему. Снежинки навевали неясную дремоту – от их кружащихся танцев слишком сильно хотелось спать.
Веки словно стали свинцовыми, и разглядывать ночной дворик было тяжело. Кашоков и мысли допустить не мог об обморожении, скорее, он измотался после эмоциональных потрясений.
– Думаю, ничего страшного не случится, если я немного прикрою глаза, всё равно не усну, – вновь сам с собой разговаривая, еле как произнёс он – мышцы словно стали деревянными.
Эмир закрыл глаза и почувствовал, что ему становится очень тепло и уютно, словно и не было никогда этого сурового зимнего холода, не было обид и ссор, словно он лежит в тёплой постели, попивая горячий чай. Стало слишком хорошо, даже блаженно, будто морозы унесли его далеко-далеко от всех невзгод и страданий, избавили от холода этого мира, даруя вечность души.
Эмир сам не понял, в какой момент перестал ощущать реальность, но уже было поздно. Теперь хрупкие, почти хрустальные с виду снежинки станут воспоминанием о нём, таком же хрупком в душе, но сильном внешне.
Макар, 23:58
Я тоже должен перед тобой извиниться. Я люблю тебя.
Давай начнём сначала?
