Рождественское перемирие

«Подходит к концу 1914 год. Сегодня канун Рождества. Но Великая Война только начала разгораться, захватывая страну за страной. Полегло много наших парней за короткое время. К слову, противостояния между действительно великими державами — Германией, Францией, Великобританией и Россией — стали нарастать задолго до начала ведения боевых действий. Формальным же поводом к войне послужило чертово «Сараевское покушение». I would have personally shot the whelp, who arranged all this shit! 28 июня 1914 года 19-летний боснийский серб Гаврило Принцип убил в Сараеве эрцгерцога Австро-Венгрии Франца Фердинанда и его морганатическую супругу чешку Софию Хотек. Подробнее я уже описывал ситуацию. Об этом тогда неделями трубили все газеты. Мы с Эммой долго собирали вырезки из разных изданий, ибо ей это было весьма любопытно. Более всего тогда сестра разгневалась из-за убийства ни в чем не повинной супруги эрцгерцога. Из-за того я детально запомнил каждый дюйм несчастных газетных бумажек, каждое словечко журналюг. Впрочем, наше негодование мало кого волновало. 20 век на дворе! Еще и жестокие распри держав усилились после внезапной расправы. Начались долгие месяцы, о которых, между тем, мне писать нечего, ведь описывал я все это выше, как надобно майору вроде меня. Первое время характеризовалось успешным наступлением германской армии через Бельгию на территорию Франции. Оно было отбито рядом с Парижем нашими и французскими войсками во время битвы на Марне в начале сентября 1914 года. Немцы отступили к долине реки Энны и создали оборонительные позиции. В последующей битве мы были не в состоянии прорвать германские линии и боевые действия быстро переросли в стратегический тупик. Никто не отступал, поэтому каждая сторона начала устраивать укрепленные системы траншей. К северу не было определённой линии фронта, и мы начали пытаться использовать это, чтобы обойти вражеские войска. Немцы решили поступить также. В итоге это переросло в своеобразный «Бег к морю». После нескольких месяцев борьбы, в ходе которой наши войска были отведены от Энны и отправлены на север, во Фландрию, северный фланг превратился в аналогичный тупик. А уже к ноябрю возникла непрерывная линия фронта от Северного моря до швейцарской границы. Недавно же было выдвинуто несколько мирных инициатив. Одно такое открытое письмо стало публичным обращением во имя мира. Адресовано оно «женщинам Германии и Австрии», подписано группой из 101 британской женщины-суфражистки, в числе которых была и Эмма. Также приняла участие наша общая знакомая Николь. Об этой девушке я никогда еще не упоминал. Она намеревается стать известной ученой в области химии. Ее муж - японец Куромаку (I to pull the devil by the tail , но фамилию не запомнил) тот еще консерватор, однако разрешил супруге учиться в престижном университете. Такого образования даже мне было не видать, но он же big frog in a small pond , устроил все как надо. А про обращение женщин и говорить-то нечего. Отвергли. Они хоть попытались, уже хорошо. Сегодня у нас затишье. Перестрелок и попыток наступления нет. Немцы недавно получили посылки с подачками. Нам также доставили провизию, боевые припасы и немало табака. Сейчас многие из моих подопечных спят или тренируются. Подобным, полагаю, занимаются и наши французские союзники. Уже прошло несколько месяцев с того дня, как один взвод направили к нам на помощь. Теперь же мы все вместе тухнем тут или погибаем от вражеских пуль. Есть в этом и положительная сторона. Я завел дружбу с французским комендантом Пиком Робером. Он отслужил в военно-морском флоте, но потом вернулся на родину и продолжил учебу. Он мог бы быть банкиром, если б его не призвали. С другой стороны мне кажется, что такая рутинная работа не для него. В голове Пика столько, что он мог бы стать отличным писателем. Боюсь только, родственники этого не одобрили бы. О нем узнать что-то трудно. Даже сослуживцам ничего не ведомо. Человек этот комендант интересный, но слишком скрытный и серьезный, холодный, неприветливый, малость злой. Признаюсь, я понимаю его. С начала войны прошло немного времени, а я уже изменился. Бывшая юношеская непосредственность и любовь к веселью сменились колкостью и жестоким своенравием. Под пулями не выжить, коль ты останешься таким как прежде. Благодаря отцу я получил свое звание, но это не значит что я бесполезен. Мне никогда не импонировало военное дело, но в армии я отслужил (по наставлению отца). Сейчас же я не могу оставаться в стороне. Я не привык, что мои планы так резко меняют и я ничего не могу с этим сделать. Дабы что-то изменить, пришлось вспоминать все чему меня учили. Теперь моя должность не useless scrap of paper , а показатель моих навыков военного. Даже Эмма подтвердила это. Она всегда говорила: «Тебе там не место! Лучше б я в армию пошла! И то пользы больше было б!». Теперь в каждом ответном письме подбадривает, не хочет что б сдавался. Я и не намерен этого делать. Уж лучше умереть здесь в борьбе за свое будущее, чем позорно гнить на родине, как последний jobbernowl !». Спохватившись, юный майор добавил ниже витиеватым почерком и обвел в кружок: «не забыть написать письмо сестре». Вару отложил блокнот в сторону, однако, задумавшись, все же подобрал его с влажной земли, сдул пыль и сунул в нагрудный карман кителя, куда затем пристроил и почти сточившийся карандаш. Помедлив, юный майор, опираясь на иссохшие деревяшки укрепления, с немалым трудом поднялся с сырых камней, разминая затекшие суставы и спину. Оттряхнув брюки и поправив обмотки на икрах, Вару, огибая уставших сослуживцев, направился в сторону бывшей ячейки для ведения флангового огня, ведь именно там, по его памяти, должно быть, находился его недавно приобретенный боевой товарищ. Дорога не близкая, казалась еще дольше из-за суетящихся военных, которые как мухи вились вокруг, поочередно задавая вопросы, здороваясь или просто пробегая мимо. Некоторые солдаты спали, кто-то изнемогал от полученных ран, лежа на прогнивших скамейках, другие не покладая рук упражнялись, поддерживая физическую форму. Фельдшер вообще, кажется, за все то время, что Вару силился добраться до друга, успел тайфуном пробежать несколько кругов, дабы осведомиться нужна ли кому-то еще помощь. Совсем уж юные кадеты устраивались рядом и поочередно рассказывали о жизни до призыва, после травили разные байки, читали стихи или отрывки прозаических произведений наизусть, тихо, дабы не будить спящих сослуживцев затягивали заунывные любовные баллады и прочие песни, все что только могли вспомнить. Старшие по званию делано морщились, заслышав очередное пение безголосого подопечного, однако в груди у них разливалось приятное тепло от воспоминаний о былой молодости, а усы слегка подрагивали, коль сдержать счастливую ностальгию было уж совсем трудно, потому-то разгонять нарушителей тишины они не торопились, лишь изредка покрикивали, но продолжали смаковать табак, играя очередную партию в карты или кости. Так, увиливая от светских бесед и приглашений посидеть вместе или поддаться азарту в кругу стариков, выслушивая в очередной раз истории сослуживцев, Вару добрался к пункту назначения, в уме подмечая, что французов в этой части оборонительных траншей многим больше чем с его стороны. Видимо, солдаты еще не нашли меж собой ничего общего, потому-то и предпочитают держаться подальше. Все же на войне нет места бездумной дружбе, ведь даже союзники могут оказаться гнилыми предателями, однако это особо не заботило неопытного майора, который в первый же день прибытия французского отряда поспешил завести новые знакомства. В числе первых оказался лейтенант Ромео Беллероз: приятной души человек, однако ж трусливый и до боли охотный до женского внимания. С первых секунд они с Вару нашли общий язык, а потому майору пришлось узнать как несчастный, оказавшийся поэтом, но до того неудачливым, страшился начавшихся столь внезапно перемен, как боялась его отпускать маменька на войну, однако ж по приказу отца смирилась и дала добро, как плакали все девы знакомые с юношей, опасаясь за жизнь бравого героя, и как его милая невеста, с которой они, к слову, обручились за месяц до всего действа, упала в обморок, лишь заслышав печальную новость. Все же лейтенант особой ценности не представлял, ведь, как и Вару, получил звание по доброй воле отца, однако ж в отличие от второго исполнять свои обязанности и изменять привычкам не торопился. Куда больше его душа трепетала, когда он вспоминал о ярких балах, где море поклонниц, словно букеты цветов расцветали вокруг, стоило только Беллерозу войти в зал и учтиво поклониться, начиная зачитывать новые лирические произведения. К счастью или нет, но не вынесла трепетная душа поэта долгого заточения среди стойких военных, а желание казаться героем вмиг испарилось, лишь пролился первый свинцовый дождь, потому уже спустя неделю Ромео бесчестно покинул поле боя, сбежав домой и став одним из дезертиров. Куда более надежным и приятным знакомым для Вару стал Пик Робер. Загадочный и скрытный молодой комендант немедля заполнил все сознание майора, силившегося узнать нового сослуживца получше. Первое время их общение было чистой формальностью и даже излишняя дружелюбность, а в некоторых случаях откровенная наглость майора не могли проломить стену возведенную французом. Это более всего озадачивало Вару, но и разжигало неподдельный интерес, а потому волей-неволей, но коменданту пришлось открыть, пусть и малую, но часть информации о себе. Пик посчитал, что рассказа о семье и учебе будет вполне достаточно, однако поведал он это все ж не из желания, а потому как надеялся на то, что вездесущий майор поскорее отцепится и забудет о его существовании. К несчастью замкнутого француза этого не произошло, Вару напротив стал налегать еще сильнее, надеясь вскоре заполучить внимание союзника, с чем успешно справился. Последние недели сослуживцы проводили бок о бок, отстреливая наглых противников, решавшихся на лобовую атаку, что способствовало их сближению, а потому Вару теперь не гнушался называть коменданта товарищем, почти братом. Пик же в свою очередь все еще остерегался прилипчивого британца, намеревавшегося залезть в само сознание и отворить потайные двери темной души, потому как опасался всех людей в целом, а давящая обстановка вокруг заставляла червячок волнения с каждым разом копошиться внутри все сильнее и сильнее, не позволяя доверять или привязываться к соратникам. Вару понимал новоприобретенного друга, но его скрытность настораживала даже такого беззаботного человека, тем не менее майор старался не обращать на это внимания, продолжая навещать товарища почти каждый день, проводя время вместе с ним за игрой в карты или обсуждением боевых тактик и последних новостей. Сегодняшний вечер не стал исключением, потому-то солдат уже беспечно прохаживался по знакомым траншеям, которые французы поторопились немного переделать еще в первые дни прибытия. Завидя знакомый силуэт, по обыкновению с папиросой в руке, Вару поспешил подойти и поприветствовать боевого товарища. Проскользнув мимо очередного солдата, он тихо подкрался, но в двух шагах от цели его остановил голос. - Майор Вару Филдинг, своей бестактностью вы порочите имена людей, носивших эту фамилию. И будьте добры, bricon , научитесь ходить потише. - Сегодня ты не в настроении, достопочтенный сер Робер? – ехидно посмеявшись, подметил Вару, подходя ближе. – К чему все эти формальности? Уймись наконец, churlish frenchman и прекрати использовать свой французский. - Mettre son grain de sel , как обычно, – пробубнил комендант, поворачиваясь к товарищу. – Когда перестанешь говорить по-английски, я, возможно, подумаю. - Какой же недовольный. – скрестив руки на груди и покачав головой, с поддельным раздражением ответил майор, однако, вновь подняв взор на сослуживца, хитро улыбаясь, заметил. – Я смотрю, тебе приглянулась наша форма. Действительно, Пик был облачен не в привычные для французской армии синие мундиры и красные брюки, а в достаточно практичную британскую униформу, что пусть и была малость великовата солдату, но не выделялась так же сильно как его прежние одежды, а потому являлась эталоном среди прочей, по мнению коменданта. Китель и штаны цвета хаки уже не могли стать идеальной мишенью для противника, были удобнее, поэтому, когда навязчивый майор внезапно предложил обменяться служебной формой, Пик без колебаний согласился и ни разу не пожалел об этом. Почему новый знакомый решил так смилостивиться, он не знал, однако и отказывать себе в удовольствии наконец избавиться от неуместных на войне ярких брюк и мундира не собирался. - Тебе идут эти цвета, но больше я все же рад, что заполучил твой шлем с плюмажем. До того красивая вещица! - хохотнув добавил майор и подошел ближе облокотившись о деревянную стену траншеи, после чего сунул руку за пазуху, выудив оттуда портсигар, а достав папиросу, спрятал его обратно, затем, сообразив, что последние спички закончились еще вчера, он повернулся к другу, разводя руки в стороны. – I'm broke , огоньку не найдется? - Вечно с тобой так, - вздохнув, сокрушился Пик, однако все же передал товарищу коробок, наблюдая как тот поджигает сигарету. – Сегодня как обычно? - Шквальный огонь прекратился уж как несколько дней, - затушив спичку, подметил Вару и сделал затяжку, попутно отдавая коробок хозяину. – Думал, подговорить своих выбраться да забрать тела наших. Чего им лежать там неприкаянным? А если повезет, украл бы у какого-нибудь Фрица шляпу, погоны, расчетную книжку или пуговицы, будь они неладны. - После такой вылазки сам и станешь неприкаянным! – грозно отчеканил Пик, также вдыхая дым. – И на кой черт тебе сдались пуговицы и шляпы? - На кой черт? – передразнил Вару, рассматривая кольца дыма на пару с чудными полупрозрачными золотистыми облаками, проплывающими по закатному небу. – Это у сестры моей спрашивать нужно! Она crackpot ! Хорошая конечно девушка, но больно своенравная. Она была одной из тех, кто письмецо женщинам противника подписывала. Так еще и подружку иностранку себе завела! Она еще до войны переехала в наш городок и в соседнем доме поселилась. На вопросы не отвечает, живет как затворница. Так еще и эта Клеопатра, или как ее там, коллекционирует разные безделушки. Вон я ей в подарок сколько гильз отправлял, а ей мало. Нет как нормальные девушки сувениры просить. Платья там разные, заколки, брошки. Ей германские мундиры подавай! – майор сплюнул и поежился. – А так, правда, милая она. Странная, конечно, как и сестрица моя. Все не замужем и, видно, так старой девой и помрет. Эмма тоже, походу. Вся в работе, статьи пишет для газет, да с Клео возится. Уж задумаешься иногда, что эти женщины творят там. - Ah, la vache , не знал, что у тебя сестра есть. – изумился Пик, в упор посмотрев на товарища. - Как же не знал? – уже позабыв о своем удивительном рассказе про таинственную соседку, удивился Вару, чуть не подскочив на месте, после чего нахмурился. – Да об этом все солдаты трещат. Кто слухи распускает, кто восхищается. А этот Беллероз чуть ли не стихи ей отправлял. Ни разу не видел, а говорил влюбился! Но я этому bedlamite сказал, что у него невеста на родине. А он что? Продолжал свои серенады петь! - Только не напоминай мне снова про этого lecierres . Уехал faus losengier и хорошо. – раздраженно рыкнул Пик, отворачиваясь в сторону, тем не менее интерес брал верх над равнодушием, а потому, покачав головой, он добавил. – Сам знаешь, я мало с кем общаюсь. Быть может, пару раз и слышал про твою сестру, но не придал этому значения. - Если бы слышал, то уж не забыл бы, - уверено сообщил майор, делая очередную затяжку. – Она у нас, как я говорил, своеобразная леди. Точнее взбалмошная суфражистка. От нее столько наша семейка натерпелась. Похуже чем от меня. Отец Эмму из тюрьмы не раз доставал, мать по больницам и дурдомам возила, теперь же мне за нее отвечать приходится, а сестре ничего. Все на своем стоит, никого не слушает. - Вон оно как. От чего ж теперь ты ее из передряг вытаскиваешь? – осведомился комендант, туша почти докуренную папиросу о камень и выбрасывая за пределы траншеи. – Неужто маменька с папенькой устали от вас двоих? Вару слегка осунулся и метнул грозный взгляд на собеседника, однако, вмиг успокоившись, тяжело вздохнул, сильнее привалившись на прохудившиеся деревяшки и укутавшись в китель. Ответа не было мучительно долго, потому как майор не знал, что и сказать. Прокручивая в голове события жизни, он ковырял мокрую землю носком ботинка, кривясь от отвращения каждый раз когда она мерзко чавкала. Наконец, собравшись с мыслями Вару выпрямился и с веселой искоркой в глазах посмотрел на товарища. - Лучше б устали, а может и правда. – все же слова его отдавали нотками печали, оставляя неприятное горькое ощущение во рту, но говоривший это быстро заметил, а потому, дабы не терзать себя напускной беззаботностью, он вновь принялся изучать незаинтересованным взором небо. – Почили уж давно. Мне тогда только двадцать исполнилось. Отца, вроде, удар хватил, а мать больная слегла после этого. Не выдержала она и померла. В возрасте уж оба были, не удивительно. Мы с сестрой сами остались, но ничего. Я работу нашел – был журналистом. Жутко ненавидел профессию, но деньги-то нужны. Меня потому-то, в какой-то степени, и служить сюда взяли из-за этого. Теперь все записываю в блокнот и Эмме отсылаю вместе с обычными письмами. Она в типографии числится как работник, а на деле просто мои почеркушки носит. Продолжает своим суфражистским делом заниматься и мне иногда пишет. Вон порадую ее и подружку. Не китель, так пуговицы. - Печальная история, - в заключение подметил сам не зная от чего проникшийся рваной, сухой историей сослуживца, помрачневший Пик. Комендант ссутулился и отвернулся, стараясь заглушить нахлынувшие воспоминания, утаскивающие водоворотом назад в прошлое, которое ярким заревом полыхало, каждый раз стоило только в него окунуться. В глазах юноши плескалась какая-то неясная, невидимая никому, кроме первых взбирающихся на небосвод звезд, боль, недосказанность, о которой он хотел бы поведать, да не мог. Она острием впилась в грудь и колючими лозами ежевики раздирала горло, всякий раз, когда он решался вслух сам себе напомнить последствия того злополучного весеннего вечера. Приятные воспоминания счастливого времени, немедля растворялись в пучине тягучей скорби, что ледяными каплями дождя стекала по пылающему лицу, унося с собой любые чувства, заточенные где-то глубоко внутри него самого. Отчасти поэтому Пик и начал писать, дабы забыть, пережить и более не возвращаться в те моменты. Его рукописи были мрачными и пугающими, видимо, потому-то издательство за издательством отказывало талантливому французу в публикации – люди не были готовы к драме, их заботила лишь посредственная комедия или приторно-сладкая романтика. Был лишь один человек, который отметил прекрасный слог и задумку писателя и им стал несносный, но уже какой-то родной майор британской армии Вару Филдинг, который бесцеремонно прервал работу Пика, вырвав у того блокнот из рук. Подобное происшествие изначально возымело отрицательный эффект, но стоило раздражающему наглецу вернуть записную книжку обратно следующим днем и в красках описать положительные эмоции от прочтения, как комендант сдался под натиском оваций и прекратил сердиться. Этот человек стал единственным с кем Пик желал общаться, тем самым товарищем в котором он нуждался. Пусть майор и был легкомысленным и хамоватым шутником, однако оставался единственным поклонником творчества молодого солдата. Он всегда прогонял скуку, наводя смуту и разлагая дисциплину вокруг, из-за чего многие, если не все подчиненные и прочие сослуживцы его презирали, а некоторые и откровенно ненавидели за отпускаемые им обидные комментарии. Кто-то считал его идиотом, возможно, так и было, но именно этот идиот поразительно просто нашел язык с самым замкнутым новоприбывшим солдатом, подарив тому надежду. Впрочем, вопреки своей внезапной привязанности, Пик не стремился сближаться с Вару, напротив, он противился этому, издалека наблюдая как майор подкрадывается все ближе и ближе. Одно между ними оставалось неизменным: комендант хранил молчание о своем прошлом, не делился накопившейся за года болью, а его друг, пусть и сознавал это, но не стремился ворошить былое. Все же, теперь это терзало Пика сильнее горьких воспоминаний. Переведя дух, солдат потупился в землю, а после серьезно взглянул на соратника. – Прости, что спросил. - You know, don't bother . Это было давно. – Вару надоело стоять, потому он медленно съехал по стене на сырую землю и уставился снизу вверх на друга, подставляя сигарету к губам. – Мы с Эммой теперь часто шутим на эту тему, поэтому все в порядке. - Ясно, - ответ прозвучал уж слишком бесстрастно и незаинтересованно, а потому комендант поспешил добавить. – Но идти за телами сейчас равносильно смерти. Этим немецким крысам прислали припасы. Неразумно соваться туда сейчас, - слова не возымели должного эффекта, а потому Пик продолжил. – Мне еще недавно доложили, что эти cuivert maleis поставили свечи на своих окопах. Вскочив, майор подошел к стене и встав на цыпочки выглянул за приделы траншеи. Слова коменданта были чистой правдой: вдалеке виднелись слабые огоньки свечей подрагивающих при сильном дуновении ветра, однако детальнее рассмотреть территорию не представлялось возможным, ведь седой туман полупрозрачной пеленой спускался на землю, застилая пространство вокруг. Хмыкнув, Вару занял свое прежнее место, покручивая папиросу в руках, будто оценивая ее, но долго сидеть в полном молчании и глубокой задумчивости майор не собирался. - К Рождеству что ль готовятся? – пошутил он и залился пронзительным смехом, так что часть французских солдат, отдыхавших рядом, резко встрепенулась и уставилась на нарушителя тишины, однако, признав всем знакомого сослуживца, военные вновь заняли свои места, что-то возмущенно нашептывая себе под нос. - Будь серьезнее, Вару, мы на войне! Твои шуточки тут не уместны! – прикрикнул Пик, скрестив руки на груди. – Они, верно, что-то задумали. - Верно-верно, но ты прислушайся, - посоветовал майор и замолчал, приставив палец к губам, тем самым призывая друга к тишине. – Они гимны распевают! Отдыхают, видимо, значит и нам не стоит волноваться. - А про дозорных ты не забыл? Сунешься - вмиг изрешетят! – стоял на своем комендант, которого подобное заявление не убедило. - Если повезет, то… Вару не успел договорить фразу, как его перебили громкие голоса уже собственных военных, заглушивших немецкие, которые наперебой начали выкрикивать колядки и отрывки рождественских песен. После послышались выкрики и за пределами окопа, принадлежащие армии противника, решившей перейти с пения гимна на праздничные, теплые поздравления. Британские солдаты не отставали и также бодро вопили пожелания. Среди всего этого неконтролируемого пестрого хаоса раздался зычный звонкий голосок, который вскоре подхватили и прочие немцы, на ломаном английском прокричавшие: «A happy Christmas to you, Englishmen!» . Вару вскочил с земли, запрыгнул на ближайшую скамейку и принялся вновь осматривать территорию, однако, не заметив ничего подозрительного, усмехнулся и покосился на товарища. - Я же говорил, что они празднуют, а ты мне не верил! Повзрослей! Будь серьёзнее! Ты позоришь фамилию! – делано грозя пальцем и покачиваясь из стороны в сторону, принялся передразнивать коменданта майор, который в свою очередь удивленно округлил глаза, не веря своим ушам, но немного отойдя от шока он все же выдавил: - А почему поздравляют только британцев? Здесь и французы есть! - Нас любят больше, - прыснув, пошутил Вару и сквозь смех добавил. – А ты, я смотрю, неплохо по-нашему понимаешь! Может правда перейдешь на английский?! - Ferme ta bouche . – рыкнул Пик, однако товарищ его уже не слушал. Выронив докуренную папиросу и приподнявшись на руках над стеной траншеи так, что ноги уже не доставали до иссохшей лавчонки, Вару наклонился вперед, глубоко вдохнул и прокричал что есть мочи: - Same to you, Fritz, but dinna o’er eat yourself wi' they sausages ! Раздались громкие взрывы одобрительного хохота, даже сонные, малость злые французы, которых недавно будил смех майора, присоединились к всеобщим поздравлениям. Все солдаты, сидящие в окопах, подкидывали фуражки, продолжали распевать песни во весь голос и выкрикивать колядки, радуясь, что хоть в эту святую ночь они могут забыться и повеселиться всласть. Спустя некоторое время, откуда-то послышался предупредительный выстрел, но он немедля затерялся в пучине поднявшегося балагана, однако укрыться от тревожного коменданта он был не в силах, а потому Пик немедля схватил винтовку, занял позицию и начал выискивать цель. Майор, не ожидавший этого, сначала встрепенулся из-за резких движений товарища, но после спрыгнул на землю и подошел к тому, также надеясь найти причину внезапной суматохи. Ею стал какой-то веселый немец, смело выбравшийся из траншеи и нынче шествовавший на нейтральную полосу, на вид ему было не многим меньше Вару. Одет юноша был в серо-зеленый мундир с красным кантом и загнутыми, походу, съемными погонами, на талии у него красовался золотой пояс с гравировкой «Gott ist mit uns», что немедленно приметил майор и поторопился выкрикнуть очередную ядовитую шутку: - We’ve got mittens too ! - С ума сошел? Успокойся уже! – шикнул комендант, не спуская взора с мишени, на что ему со всей серьезностью ответил внимательный к деталям Вару. - Присмотрись, churlish frenchman , он безоружен! А судя по униформе он, скорее всего, унтер-офицер! - Выбери другие ругательства, становится неинтересно. – вздохнул Пик. – И если, подумать, чем ты обычно не занимаешься, то можно предположить, что он приманка! Не верю я этим злодеям немцам. - Не верь и дальше! – бросая напоследок, сердито сказал Вару и отошел от друга на добрые полметра, а, развернувшись, побежал прямиком к стене, в которую упиралась лавочка, добравшись до цели, он оттолкнулся ногой от скамейки и, помогая себе руками, выбрался из окопа, встал, отряхнулся и направился в сторону незнакомца. Комендант спохватился слишком поздно, а потому, осыпая ругательствами всех вокруг, поспешил поскорее вернуть сослуживца обратно, однако, вылезая из траншеи, он заметил, что не один только майор решился на безрассудный выпад: большая часть, если не все, британских, а после и французских солдат, спешно покидали укрытия, торопясь подойти к нейтральной территории и поприветствовать противника. Немецкие войска, также не отсиживались в окопах: лучезарно улыбаясь они подходили к оппонентам, обнимали их, поздравляли и преподносили подарки: кто-то обменивался шляпами, другие дарили табак и медикаменты, некоторые даже приносили еду. Выпрямившись и оглядевшись, Пик все же нашел несносного майора и поторопился подойти, дабы осведомиться все ли в порядке, однако уже издалека он приметил на Вару немецкую фуражку и новенькие погоны, а на том самом улыбчивом незнакомце части британской униформы. Двое молодых людей о чем-то болтали и громко смеялись, но намерений комендант не изменил. Поравнявшись с парочкой военных, он грозно взглянул на обоих и собирался уж было отчитать сослуживца за неподобающую опасную выходку, но тот не дал ему и слова сказать: - Знакомься, Пик, это Феликс Соммер. Как я и говорил, унтер-офицер. А это, Феликс, – Вару указал на стоящего рядом товарища. – мой дорогой друг - французский комендант Пик Робер. Прошу любить и жаловать! - Вару, что за детские шалости! – яростно прорычал Пик, игнорируя учтивое знакомство и веселье вокруг. – Ты хоть понимаешь, чем это нам всем грозит, bastard! - Прошу прошения, mein lieber , вам не стоит столь сильно гневаться, - прервал нравоучения унтер-офицер. – Ваш друг уже услышал меня и принял идею и, я надеюсь, вы последуете его примеру. В противном случае, вам придется провести некоторое время в одиночестве, пока все мы будем праздновать. – обратив на себя внимание, Феликс продолжил. – Так вот, я предложил своим сослуживцам отметить Рождество, но мне показалось грубым и уж больно печальным то, что вы бы не смогли провести этот вечер в радости. Я помню письмо со стороны британских женщин, адресованное нашим. Понимаю, его отвергли, но почему мы, простые солдаты, не можем насладиться весельем в такое сказочное, святое время?! Das ist ja entsetzlich, das ist ja widerlich! Потому все мы предлагаем вам забыть распри в этот час и провести ночь, а может и более, не в окопах! Кто запретит нам устроить рождественское перемирие самостоятельно?! - Видишь, Пик! Прекрасная возможность напиться всласть! – радостно воскликнул майор, уже успевший принять в дар от какого-то немецкого офицера бутылку неизвестного алкоголя. – А еще теперь мне есть, что отправить сестре! То-то ее подружка обрадуется! Завтра же займусь этим! - Это звучит слишком хорошо для правды! – отрезал комендант и, развернувшись, направился обратно в окоп. – Делайте, что хотите, но я не собираюсь в этом участвовать! Если тебя убьют, Вару, то и поделом! Я не намерен больше быть голосом разума в этом хаосе! Твердой походкой Пик приблизился к траншее, после чего спрыгнул вниз и, выудив из кармана блокнот с карандашом, устроился на сырой земле, облокотившись о стену. Камни неприятно кололи бока, а холод прожигал спину. Помедлив, комендант все же решил закурить очередную папиросу, которых на его памяти оставалось еще две, однако, не найдя таковых в кителе, он раздраженно вздохнул, выругался и открыл записную книжку. На него таращился девственно чистый лист бумаги, еще не превратившийся в записки сумасшедшего. Покачивая карандаш в пальцах, юноша принялся делать пометки, не замечая как мысли его возвращались к взбалмошному майору. Пик ненавидел, презирал подобное поведение, однако ему стоило догадаться, что такой человек, как Вару, готов будет и под пули идти, ради очередной бутылки чего-то крепкого. Они были знакомы уже достаточно долго для того, чтобы комендант отметил подобные особенности сослуживца, не видевшего алкоголь уже который месяц подряд, однако оправданием это послужить не могло. Карандашные линии постепенно становились все острее и жестче, неаккуратнее и порывистее, превращаясь в неясную мешанину. Какой черт дернул Вару так бездумно рваться навстречу врагу, будто это его давний друг?! Пик не мог этого понять. Любовь к высокоградусным напиткам была велика, но не стала бы она главной причиной. Желание порадовать сестру и ее подругу? Ради такой мелочи он не пожертвовал бы жизнью! Он слишком самовлюблен! Линии, вычерченные грифелем приобрели другой оттенок и постепенно начали складываться в рисунок. Эгоистичен и беспечен! Появлялись все новые и новые детали, так что портрет начал становиться узнаваемым. Непосредственен и безответственен! Дело оставалось лишь за финальными штрихами, что немедленно оставил карандаш. Ему нельзя умирать сейчас! Только не в тот момент, когда Пик приобрёл нового друга, который теперь глумливо таращится на коменданта со страниц записной книжки! Возможно, за таким поступком крылось нечто большее, чем банальная безответственность и любовь к выпивке. Быть может, майор так долго здесь находится, что успел потерять себя, слившись с серой землей. Походу, он так устал от вечных перестрелок, что потерял голову, сошел с ума и теперь специально лезет на рожон? Нет, определенно нет, это слишком поверхностно. Правда всегда оказывается очевиднее первых домыслов и этот раз не исключение. Вару действительно устал, однако, что ужаснее, он, кажется, потерял надежду, он более не верит в удачный исход, как это делает Пик. Майор, кажется, не видит выхода из ситуации и представить не может, что ждет его по возвращении домой, если таковое вообще предвидится. Он представляет свое будущее, как неясную темную волчью пасть, что откусит голову, стоит только в нее сунуться. Вару понимает, что ничего хорошего от этой затеи не будет, а потому ищет любые возможности сбежать от гнетущей тяжести действительности. Солдат с яростью захлопнул блокнот и сжал кулак, после чего послышался треск и новенький карандаш сломался пополам, выпав из рук юноши, который, впрочем, этого не заметил, все еще находясь во власти чувств и нахлынувших недавно болезненных воспоминаний. Тяжело дыша, Пик с ненавистью смотрел на все что его окружает, хотелось выть, хотелось разбить в щепки стену окопа, хотелось придушить всех тех тварей, по вине которых комендант сейчас находится здесь, а не дома, окруженный уютом и спокойствием. Бессильную ярость не прервал даже громкий удар ботинок о мокрую, превратившуюся в грязь землю. Сдавленно рыкнув, Пик отвернулся, всем своим видом показывая, что к переговорам не готов, однако это не остановило незваного гостя, напротив, он подошел и присел рядом, после чего похлопал коменданта по плечу, обращая на себя внимание. - Пик, идем к остальным! Там веселело! - Никуда я не пойду, Вару! Майор прищурился, после чего принялся открывать бутылку. Ознаменовав успешно проделанную работу довольным мычанием, он перевел взгляд на товарища и заговорил: - Фрицы, конечно, твари, но как же много у них выпивки! Ром – чистейший продукт! Будешь! Ответа не последовало, а воздух начал потрескивать из-за нарастающего напряжения, однако Вару не собирался униматься. Подсев ближе, он продолжил: - Знаешь, ты все же churlish frenchman ! Я не ошибся! Зануда и идиот! - Ну да, конечно! Только ты у нас всегда и прав! – гневно выпалил Пик, поворачиваясь к другу. – Чего пришел? Что надо? - Мне? Ничего! Но я подумал, что одному тебе тут скучно будет. – пояснил майор и сделал несколько глотков из открытой бутылки. - Проваливай, раз не хочешь отвечать нормально! – комендант вновь отвернулся. - Я просто не могу взять в толк, почему ты не можешь отдохнуть со всеми хотя бы сегодня?! – язвительно вскрикнул Вару, метая один за другим обиженные взгляды на своего боевого товарища. – Только не говори, что это от того, что солдаты на войне не спят! Я слышал это тысячи раз и теперь требую нормального ответа! Пик возмущенно потянул носом воздух и, приподнявшись, резко повернулся к сослуживцу, от чего второй слегка дернулся, крепче сжимая дорогую бутылку. - Ты хоть знаешь какова цена такой веселенькой ночки?! – оскалившись, низким яростным голосом спросил комендант. - Одно плохое утро? – хохотнув, пошутил Вару, делая большой глоток рома, дабы не встречаться взглядом с разгневанным соратником. - Одна, а может и несколько жизней! – выкрикнул разозленный Пик. – Мой отец один раз так доверился какому-то незнакомцу, после чего и его и весь отряд замучили до смерти, пытая, силясь заполучить важную стратегическую информацию! Он поверил ему, а его предали! А теперь что?! Вы подружитесь с этими racailles и что дальше?! Не сможете их пристрелить?! Или позволите себя уничтожить?! - Не сравнивай своего отца с нами! – серьезно отчеканил майор, хищно уставившись на товарища. - Разумеется! Он в разы лучше вас! – бросил комендант, свирепо сжимая кулаки. - И не бежал от реальности, как ты, tricheor . Жалость к себе и ничего более у тебя не осталось! Гниешь тут, сходишь с ума! Давно уже потерял надежду, но вернуться же не можешь! Но хочешь! По глазам вижу, хочешь! - Ты прав! Молодец! Интересно, почему же мне не нравится месяцами сидеть в траншеях под шквальным огнем?! – иронично ответил Вару, медленно и театрально похлопав в ладоши. – Только вот, ты тоже не желаешь здесь находиться! - Разумеется, fils de bas ! Ты думаешь, я бы не ушел, если б мне было куда?! Думаешь, мне есть куда идти?! – беспомощно, истерично вздохнув, выдавил комендант. – Боюсь огорчить: меня никто не ждет! У меня нет родных! У меня нет дома, работы и призвания! Все что мне осталось, так это воевать, выполняя чужие приказы! Я надеялся после службы получить покой и свободу, но нет! Теперь это невозможно, а единственный человек, который поддерживал меня вусмерть пьян! Потеряв всякую веру в лучшее, он выкуривает по десять папирос в день и поддается глупому, безрассудному веселью! Пылкий монолог прекратился гулким ударом о стену, которая, содрогнувшись, протяжно заскрипела, но так же быстро и умолкла, не желая превращаться в труху. Опустив усеянный занозами кулак, Пик вернулся на прежнее место, облокотившись о пострадавшие деревяшки и замолчав. Вару потупил взгляд и еще с минуту сидел без движений, однако, взяв себя в руки, он осушил бутылку до половины и, проверив карманы, достал какую-то странную немецкую папиросу. Затем, аккуратно, дабы не потревожить товарища, вытащил из его кителя спичечный коробок. Поджигая сигарету, майор засмотрелся на записную книжку, однако, решив спросить о ней позже, убрал коробочку подальше и, похлопав друга по плечу, вручил тому косяк. -Может быть, расскажешь подробнее о своем прошлом? Все же, потеря отца, наверное, была не единственной трагедией в твоей жизни. Приняв сигарету, комендант покрутил ее в руке, после чего прикурил, размышляя над словами сослуживца. Воспоминания, все еще, как навязчивые мотыльки порхали вокруг, заставляя сталь закипать в крови. Боль пережитого танцевала стаями пестрых сорок, вихрем закручивая скорбные мысли. Делиться своими переживаниями Пик никогда не любил, предпочитая переживать бурю чувств самостоятельно. Пустые слова поддержки и жалость никогда не казались ему подлинными, напротив, их бросали словно для того, чтобы сменить тему диалога, отдаляясь от трагичных историй, что неминуемо должны были быть упомянуты в откровении. Потому-то комендант не спешил открывать истинную причину столь холодного и отчужденного поведения, да и мало кому она бы показалась весомой, особенно в такое-то время. А все началось одним прекрасным мартовским вечером, когда последние ледяные корки уже успели оттаять, а первые перелетные птицы вернуться в свои гнезда. Тогда свежий, пахнущий нежными цветами и мокрой травой воздух парка пронзили истошные женские вопли, заглушившие столь поздние трели ласточек. Им предшествовал громкий всплеск полноводной Луары, что взметнув волны, молниеносно затянула в свои сети тело девушки, оставив на виду лишь ее белоснежный платочек, какое-то письмо и лоскут нежно-сиреневого платья. Юную утопленницу достать было трудно, потому семье повезло, что девица в тот день нарядилась в длинные одежды, запутавшиеся в насыпи камней на дне реки. Хоронили покойницу со всеми почестями: заказали самый дорогой гроб, лучший священник около получаса отпевал молодую грешницу. В тот день, как и подобает самым печальным и переломным мгновениям, шел проливной дождь, напоминающий о недавней трагедии, заставляя окунуться в те самые холодные воды Луары. Ледяные капли ударялись о холодное мертвенно бледное лицо Пик, чей зонт, покачиваясь под натиском сильного ветра, наклонился влево, вымочив и без того настрадавшийся черный пиджак. Пустота и ничего более были добрыми друзьями будущего коменданта в те злополучные часы, а затем и дальнейшие месяцы, ведь, видимо, именно этот случай и запустил череду неудач, черную полосу в его жизни. Следующим ударом стала кончина главы семейства. Через месяц после похорон дочери, отца отправили по военным обязанностям в Марокко. Тогда между Францией и Заийской конфедерацией берберских племен еще не велась ожесточенная война, из-за подписанного Фесского договора, однако, пусть и отставного, но опытного солдата призвать решили. Еще до начала откровенных баталий, отряд бывалого военного должен был пройти через леса, дабы добраться до временного лагеря французской армии, однако, по началу удачная идея, успехом не увенчалась. Основной проблемой стало то, что никто из прибывших не ориентировался на местности, а потому заблудились солдаты быстро. Своеобразным лучиком надежды выступили аборигены, встретившиеся на пути отряда, которые решили любезно проводить гостей, увлекая их за собой в чащу, где жестоко расправились с каждым вторгнувшимся французом. По словам одного из лейтенантов, который прибыл в лагерь ранее, тела были найдены и погребены со всеми почестями, однако слепо верить письмам какого-то незнакомца Пик не желал, но и проверить подлинность информации не мог, а потому смерился. Последующие события также не отличались яркими красками: мать коменданта слегла, а после так же скончалось. Не выдержало сердце бедной женщины свалившихся на нее несчастий. Горечь от утраты дочери и мужа заунывной трелью наполняла каждый ее день, а волнение за осиротевшего сына сказывалось еще сильнее, заставляя ту впадать в истерические припадки ежесекундно. Похороны прошли быстро, ибо Пик не желал более видеть тоску вокруг, принимая очередные соболезнования и напускную, бессмысленную жалость, однако воспоминания о счастливых временах с новой силой разгорались у него в груди, разрывая на части, стоило только юноше взглянуть на семейную фотографию, висящую в гостиной. Долгие прогулки по аллеям парка под руку с сестрицей, которая вечно щебетала о чем-то своем, неизвестном, утреннее чтение газет вместе с отцом за чашечкой кофе, сопровождавшееся обсуждением последних новостей, или теплые, наполненные различными историями вечера вместе с матерью, вяжущей носки родственникам – всего этого молодой француз лишился и теперь ничего не могло вытянуть его из горькой бездны жгучей скорби. Ничего, кроме излюбленной записной книжки, чернильницы, печатной машинки, а теперь и нового товарища. Если б он только встретил взбалмошного британского майора раньше, быть может, и не провел бы в затворничестве несколько месяцев, выживая на последние отцовские деньги. Быть может, ему бы не пришлось обивать пороги издательств, силясь напечатать хоть одну рукопись. Возможно, он бы никогда и не пошел воевать, ведь сильное плечо слишком дорогого друга всегда бы было рядом и его колкие фразочки смогли бы поддержать павшего духом Пика, который от нечего делать и стал комендантом, не без помощи отцовских приятелей. И наконец, комендант бы не был так черств и холоден, обозлен и печален. Однако, забываться сладкими домыслами солдат не хотел, более того, никакая степень родства душ, даже скалящие зубы страсть и порок не заставили бы его изложить все, что происходило до невыносимых окопных перестрелок, потому, потянув папиросу еще раз и рвано выдохнув, он все же ответил: - В другой раз, если у меня на то будут силы и желание. Вару, вопросительно изогнув бровь, взглянул на товарища, но спорить не стал, а, похрустев костяшками пальцев, нагло вырвал у собеседника из рук сигарету и сделал затяжку. Пик не возражал – ему не нравились немецкие папиросы, однако именно эту он почему-то трепетно желал раскурить на пару с сослуживцем, который, впрочем, видимо, придерживался такого же плана, незамедлительно вернув косяк. - Я понимаю твое негодование, - внезапно выпалил майор, с поддельным интересом начиная изучать стеклянное горлышко бутылки, медленно очерчивая его пальцем. – Ты чертовски прав, когда говоришь, что я бегу от реальности. Я устал, это дерьмо длится уже, будто вечность, хотя прошло всего несколько месяцев. Просто хочется, чтобы все было как раньше. Пик задумался, однако, прогнав наваждение, он придвинулся к другу поближе и намеренно бережно, слегка опасливо вытянул у того из рук проклятый алкоголь. Помявшись, комендант все же отхлебнул солдатское пойло и поморщился, но ром не вернул. Протяжно вздохнув и скрипнув зубами, он устроился поудобнее и склонил голову к плечу товарища, попутно подбирая отброшенную в порыве ярости записную книжку. - Вижу, ты уже начал сдавать позиции. - Я? Да никогда! – возмущенно, но тем не менее шутливо ответил Вару, пнув своим ботинком ногу сослуживца, а приметив знакомую потрепанную обложку блокнота, задумчиво протянул. – Написал еще что-то? Можно прочитать? - С каких пор ты спрашиваешь разрешения? – саркастично изумился Пик, вдохнув дым в легкие. – Ничего нового, только старые почеркушки. Времени нет, да я и не вижу особого смысла в этом. Все равно издательства отказывают в публикации. - Они лишаются прекрасного юного дарования! – восторженно вскрикнул Вару. – Когда все успокоится, мы обязательно должны будем отнести твои рукописи в издательство, где работаем мы с Эммой! I guarantee , они примут! Просто твои соотечественники ничего не понимают в литературном творчестве! - Возможно, - протянул комендант, подставляя сигарету другу, чем тот и воспользовался, сделав последнюю затяжку. - Я уяснил, что идея перемирия тебе не нравится, но что ты думаешь о футбольном матче завтра? – переведя тему, спросил майор, однако, осознав, что сослуживец ничего об этом не слышал, поторопился пояснить. – С утра и до обеда мы будим играть. Всего три команды в соответствии с национальной принадлежностью, но собирались создавать и смешанные, чтобы провести еще один тур вечером. Я уже выдвинул свою кандидатуру на место одного из нападающих, но ты вот слишком затянул. Французская команда уже в сборе! – заметив, что слова не возымели должного эффекта, ибо собеседник явно не был поклонником данного спорта, Вару продолжил. – Хоть приди посмотреть на мою великолепную игру! - Больно надо, я уж лучше отосплюсь как следует, - возразил Пик, сладко потягиваясь, будто намекая, что намерен приступить к выполнению задуманного немедленно. - Как хочешь, но только не сейчас! – дернулся Вару, начиная вставать, из-за чего его сослуживец упал в грязь, опрокинув бутылку, выронив папиросу, и возмущенно зашипел. – Что это такое? Я надеялся, что ты не испортишь форму, сохранишь ее чистой как можно дольше, вот дерьмо. – смеясь протараторил майор, но, словив на себе полный ненависти, ледяной взгляд, тише и спокойнее добавил. – Наши уже соорудили крест и частично успели похоронить павших. Полагаю, нам стоит присоединиться к ним. Не дожидаясь ответа, майор встал и, поправив обмотки и немецкую шляпу, подал руку товарищу, дабы тот наконец перестал валяться в грязи и последовал за сослуживцем. Пик помощь принял с некоторой опаской, что не удивительно, ведь стоило ему подняться, как друг немедленно потащил коменданта за собой. Выбравшись из окопа, Вару помог вылезти и французскому солдату и теперь в полном молчании они направились на нейтральную территорию, где уже собрались все прочие военные, начавшие отпевать погибших. Пробиваться вперед юные офицеры не собирались, они смиренно ждали своей очереди, чтобы попрощаться с ушедшими героями. Вару был тише обычного, от недавней беззаботности не осталось и следа - лицо не выражало никаких эмоций, как бы говоря, что нынче мысли майора витают где-то далеко в том самом моменте, когда ничего плохого еще не успело произойти, а частые перепалки с сестрой и отцом казались главной и единственной проблемой в жизни. Потеряв родителей молодой солдат долго не горевал, радуясь внезапно наступившей привольности, однако теперь он жалел, что уже не мог как прежде передразнивать сварливого главу семейства и подшучивать над принципиальной Эммой. Их дом с начала войны наполнился безмолвием: не было привычных ссор по утрам, вечернее чтение книг превратилось в обсуждение политической ситуации и анализ газетных вырезок, а вечные сестрицыны путешествия по тюрьмам и больницам случались все реже и реже, однако ж, вместе с тем, становились длительнее, ведь, как бы не старался юный майор, но такого же влияния как у отца он не имел, а потому вызволял суфражистку и некоторых ее соратниц лишь при помощи врожденного ораторского мастерства, лжи или немалых взяток, что могло занимать долгие недели, а то и месяцы. В основном поэтому он и рвался на фронт, не желая жить в колкой бесчувственности, жгучей пустоте вокруг. Теперь по пятам его следовала смерть, с каждым днем неумолимо приближаясь. Вару видел как обрываются жизни соратников, он желал бы сбежать, как последний трус и подлец, но неясная вина, тонким плющом увивающая легкие, сдавливающая грудную клетку, не позволяла ему сделать этого, заставляя каждый день брать в руки оружие. Теперь он понимал и отца, который жестоко гнал его на военные учения, каждый раз давая новые наставления и сестру, желавшую, дабы ее своенравный братец взялся за ум и стал серьезнее, повзрослел и научился вести дела как следует. Стоящий рядом комендант чувствовал напряжение союзника, однако не торопился того отвлекать, лишь слегка подтолкнул его вперед, когда их очередь наконец подошла. Тяжело вздохнув, Пик коснулся ладонью шершавой поверхности креста, опираясь о нее, и, подняв скорбный, но суровый взгляд, осмотрелся. Многие солдаты уже успели разойтись, объединившись в небольшие разношерстные группы: некоторые из них продолжали петь или садились играть в карты и кости, кто-то рассказывал очередные истории, другие выпивали и слушали гитарные трели, подкрепляя их веселыми пьяными выкриками. В этот момент, кажется, все они сплотились празднуя дорогое для обеих сторон торжество, обсуждая планы на следующий день и решая кто же окажется победителем в грядущем футбольном турнире. Коменданту было трудно поверить, что люди, недавно готовые убить друг друга, могли так спокойно поздравлять своих врагов, ни на секунду не задумываясь о прошедших месяцах баталий. Они выглядели не как оппоненты, сворачивавшие шеи и легко, без колебаний изничтожавшие противника, а так будто они давние друзья встретившиеся после долгой разлуки. Отогнав навязчивые мысли, Пик наконец обратил внимание на майора, который до сих пор стоял будто заколдованный, не реагируя на шум вокруг, потому, дабы привести товарища в чувства, француз похлопал того по спине, а, приметив недопонимание, тенью павшее на лицо сослуживца, сказал: - Здесь мы закончили, пошли найдем того немца, который всучил тебе прошлую бутылку! – глаза Вару округлились от удивления, а сам он был уж готов пошутить, либо начать прыгать от радости, но ничего из этого сделать он не успел. – Думаю, и на игру завтра я посмотрю. Мне кажется, ты все же соврал. Не так выглядит профессиональный игрок. – теперь комендант рисковал стать причиной новой ссоры, а потому, дабы избежать неприятного инцидента добавил. – И, пожалуй, эта идея была не такой уж и плохой, как я думал ранее. Мне все еще кажется это перемирье подозрительным, но, походу, ближайшие дни будут спокойными. Что думаешь? Получив одобрительный кивок, Пик отстранился от креста братской могилы, решая присоединиться к какой-то группе военных, среди которых он заметил знакомый силуэт, принадлежащий тому самому Феликсу. Вару же немедленно поспешил следом.

***

Прошло всего несколько дней после празднования Рождества. Лондонские улочки все еще были украшены пестрыми игрушками, некоторые ели оставались наряжены, а из пекарен до сих пор доносился запах традиционной для этого времени выпечки. Устланные снегом проспекты нынче были оживленнее некуда, ведь некоторые военные совсем недавно вернулись с фронта и теперь отдыхали в кругу семей травя байки о своей солдатской жизни. Эмма тоже хотела, чтоб ее брат находился в это сказочное время рядом, но задолго до самого торжества она получила письмо, где майор сообщал, что не приедет, но обязательно напишет и пришлет диковинные подарки. Девушка все понимала, однако места себе не находила, ведь обещанная телеграмма задерживалась уже на пару дней. Клеопатра, с которой она жила вместе последние недели, утешала подругу, взывая к ее разуму и советуя так не печалиться, потому как, скорее всего, сейчас многие военные отправляют посылки или письма родным, а значит и нет ничего удивительного в том что почтальоны не успевают выполнять свою работу. На это Эмма грозно заявляла, что будь среди них не только мужчины, дела б пошли быстрее, однако сделать в данный момент девушка ничего не могла, поэтому смиренно ждала ответа от братца. Какого было ее счастье, когда сегодня утром под дверью она обнаружила заветное письмо и коробку, потому, ни секунду не думая, суфражистка, схватив подарки и телеграмму, побежала демонстрировать их подруге. Заливаясь громким смехом, девушки рассматривали вещички, присланные майором: среди ненужных гильз они нашли немецкие погоны и фуражку, что вызвало еще больший триумф барышень. Увидь их кто сейчас, непременно подумал бы, что девицам давно пора в сумасшедший дом, потому как подобное поведение не подобает правильным и воспитанным женщинам, однако юных особ подобные заявления никогда не заботили - они продолжали по-детски радоваться, предвкушая интереснейшую историю, что непременно изложил хвастливый майор в своем письме. По началу Эмму не смутила ни странная сургучная печатка, не деланно официозный слог писавшего, однако спустя пару строк, девушка побледнела и упала на диванчик рядом с подругой, продолжая вчитываться в корявый почерк какого-то солдата. Ознакомившись с телеграммой полностью, она окаменела не в силах вымолвить и слова, после чего в порыве гнева смяла листок и отбросила его в сторону. Подобное незамеченным не осталось, а потому Клеопатра, приобняв дорогую подругу за плечи и поглаживая ее по спине поспешила поинтересоваться, что же такого произошло и что было в том письме. - Это конец, Клео! – вскрикнула в сердцах Эмма, отстраняясь от девушки. – Вару…он. – собираясь с мыслями, не веря, что обязана сказать это она продолжила. – Он погиб, Клео. Повисло звенящее молчание, прерываемое лишь тяжёлыми вздохами и тиканьем настенных часов. Иммигрантка никогда не встречалась с братом подруги в живую, но, слушая вечерами рассказы об их прошлом, она с каждым разом понимала все больше, что, несмотря на разногласия, водевильный майор и своенравная суфражистка были подлинно близки. Они являлись образцом крепких семейных отношений, а потому не удивительно, что подобная новость стала огромным, болезненным ударом для Эммы. Клеопатра склонила голову и скорбно вздохнула. Хотелось бы и ей заполучить соратников столь понимающих, готовых поддержать любую ее идею, однако долго пребывать в своих мыслях девушка не могла, ибо ее отвлек холодный голос подруги. - В письме сказали, что солдаты действительно устроили перемирье и вылезли из окопов. Они всю ночь пьянствовали и веселились, а утром решили провести футбольный матч. Разумеется этот идиот тоже захотел принять участие! Стоило только британской команде выйти на нейтральную территорию, как их всех тут же расстреляли. – переведя дух, Эмма взглянула на подругу. – Этот военный написал, что был каким-то знакомым Вару и сообщил, что хотел бы нам поведать и о его французском друге. Вроде, он назвал его Пиком Робером. Этот человек был комендантом и, по словам писавшего, дорогим товарищем брата. Так вот, он тоже погиб в перестрелке. Подробностей нет. В конце письма прилагалась записка из дневника Вару, где он просил меня напечатать какие-то рукописи, но ни их, ни самой записной книжки я не наблюдаю. - Они в коробке, mia cara. – тихо прошептала Клеопатра, наблюдая как подруга медленно поднимается и направляется к столу, дабы ознакомиться с содержимым посылки еще раз. Выудив из нее два старых потрепанных блокнота, девушка сжала их в руках после чего принялась пролистывать страницы. Первая записная книжка принадлежала ее брату, а потому, рвано вздохнув, Эмма, сдерживая слезы скорби, отложила ее в сторону и приступила к изучению следующего блокнота. Он уже был более заполненным и небрежным, с большим количеством исправлений и помарок, так что было очевидно - принадлежал он писателю. Почерк на последних страницах был размашистее и неаккуратнее, а финальный лист, поверг девушку в шок, стал спусковым крючком, выпуская боль, накопившуюся в душе за столь продолжительное время. Одинокие слезы окропляли лицо британской суфражистки, пока она продолжала смотреть на точный реалистичный портрет майора, таращащийся на нее из армейского блокнота. Невесомый вакуум и нарастающий шум в ушах не отступил даже после спокойных подбадривающих слов Клеопатры: - Мы справимся, mio carissimo tesoro , нужно только верить.