Ночь.

***

Я знаю, ты понимаешь, как мне плохо сейчас. И я почти себя убил, но ты пришла в нужный час. Ты знаешь больше обо мне, чем я сам представляю. И лишь тебя я как хорошее воспринимаю.

В 17 лет во мне что-то сломалось. Нет, умерло. Я себя чувствовал и чувствую до сих пор просто ужасно. Неудачники пытались мне помочь, поддержать, потому что великого шутника непривычно видеть тихим и хмурым. Они все любили меня, и, я уверен, у них сердце кровью обливалось, когда они смотрели на меня такого, — нового. Я и сам не понял, что произошло и почему. То ли смерть матери, то ли запой отца, то ли пустота от многолетних издевок, что-то добило меня. Прорвало дамбу секретов, и я больше не мог даже делать вид, что все хорошо. Несмотря на ощущение полного непонимания со стороны окружающих, тебе я верил. Я знал, что ты действительно понимаешь какого мне. Не лез с вопросами, не давил, а лишь лояльно помогал нужными словами в нужное время. И я даже не заметил, как влюбился. Осознание того, что я гей и влюблён в лучшего, мать твою, друга, стало последней каплей. И ты опять понял меня без слов. Я помню, как проснулся на больничной койке, все руки в бинтах, яркий белый свет лупит по глазам, голова гудит и не соображает. Столько вопросов сразу возникло «Как?», «Почему?», «За что?», «Зачем?», но когда я увидел твое прекрасное лицо и пшеничные кудряшки — сразу успокоился. И ты опять мне помог. Ты в очередной раз спас меня. Со слезами на глазах и моей рукой в своих ладонях, ты говорил, как боялся меня потерять, как сильно любишь меня, как волнуешься и переживаешь. Ты знал меня лучше меня самого, и в тот день это сработало, как надо. На встрече друзей, ты что-то уловил в моих глазах, из-за чего у тебя возникло чувство тревоги. Ты пришел просто проверить все ли со мной хорошо, но увидел самую страшную картину в своей жизни. Тогда даже я не знал, что сделаю что-то подобное, но ты догадался. Во мне столько ненависти возросло с годами, в основном к себе, но ты был лучом света. На тебя я даже обидеться не мог, ты самый замечательный, хороший, лучший человек в моей жизни. Взаимность подарила мне новые силы бороться дальше. Ты как свет в конце тоннеля, и я наверное никогда и никого не любил и не боготворил так, как тебя.

Луна согреет и покажет нам с тобой, куда плыть, Она научит нас смеяться, ненавидеть, любить. Ты хочешь быть немного лучше, но со мною никак. Прости меня, что я такой мудак.

После попытки суицида, после начала нашей с тобой истории, я часто гулял по ночам. Просто скитался по городу, иногда пил, иногда курил, но одно оставалось неизменным. Я разговаривал с луной, и даже мысль о том, что я полностью сошел с ума, не останавливала меня. Каждый раз она была такая красивая, — пусть тебя, Стэн, и не затмит ничто, — молчаливая, элегантная, и она выслушивала все мои сопли, который я не доверял больше никому. На душе становилось легче, я мог более здраво рассуждать, знал хоть какие-то ответы на некоторые вопросы. Было ощущение, будто она направляет меня, показывает верный путь, хотя я и понимал, что сбросив груз тяжелых мыслей, я собственными мозгами доходил до правильных выводов. В основном давило осознание того, что я тяну тебя на дно за собой. Я видел, как ты пыхтел над оценками, пытался саморазвиваться, но я отнимал у тебя последние силы на это. Я помню, как приходил к тебе ночами, вставал на колени и молил отпустить меня, извинялся, что такой неправильный, сложный, непонятный. Плакал, извинялся, обвинял себя, ненавидел и ещё раз извинялся. У меня даже хватало наглости приходить пьяным и обкуренным, но слова оставались одинаковыми, словно я и не под веществами. Ты хотел спать, тебя разбудили, но ты садился на кровати, гладил меня по волосам, сжимал мои руки у себя на коленях и слушал. А потом говорил — много и долго, о том, что я неправ. Ты повторял мне, что останешься со мной до конца, что любишь меня, что со мной все в порядке, что я себе все навыдумывал и что ты наоборот счастлив, что я с тобой. Пусть я тебе и не верил, но запас слез к тому времени уже заканчивался, а и так последние силы меня покидали, поэтому я успокаивался. Я даже не мог открыть глаза от усталости, ведь бессонница отнимает последние крупицы возможного отдыха. Но я не спал все из-за той же бессонницы, все из-за тех же мыслей и слов извинений у себя в голове. И я слышал, как ты плакал у меня за спиной, как причитал о том, что я не могу так ненавидеть себя, что я лучший человек из всех кого ты знаешь. Ты говорил сам с собой, но я слышал, потому что не спал, и в очередной раз проклинал себя за то, какой я мудак, раз довожу тебя до слез.

Ещё одну бессонную ночь я посвящаю тебе. Луна исчезнет во тьме, а я останусь здесь. Жить как-то надо, и я в живых оставлю себя, Лишь для того, чтоб тебя любить.

Конечно, были и хорошие моменты. Я настолько далеко зашел с гулянием по ночам, что, кажется, только ночью и жил. Я приходил к тебе, заваливался в окно без приглашения, и прятался от всего мира. Единственный, кому я хотел посвятить себя, это ты. Я чувствовал себя нужным рядом с тобой, и это ощущалось как охлаждающая мазь от синяков на новых гематомах. Ты так томно вздыхал от моих прикосновений, так сладко стонал сквозь ладонь, что я не мог поверить в реальность происходящего. Многие называют это сексом, но я могу сказать с полной уверенность, что у нас с тобой была именно любовь. Нежность, чувства и эмоции — вот что это было, а не удовлетворение своих потребностей. Ты так вздрагивал от моих щекотных поцелуев на шее, что я был готов поклясться жить только ради этого. Мне было больно видеть, как ты в панике просыпаешься по утрам и оборачиваешься, поверяя не ушел ли я. Словно с исчезновением луны могу уйти и я, но я клянусь, что не уйду никогда, пока ты позволяешь мне оставаться рядом. Я опять не мог спать, поэтому тихо наблюдал за тобой, — хотя и мог уйти, не спорю, но не делал этого, потому что не хотел, не мог себе позволить сделать этого. Для твоей паники нет ни единой причины, обещаю. И я буду рядом, буду жить, для того, чтобы любить тебя, чтобы заставлять чувствовать настолько положительные эмоции, насколько это возможно, и делится своим почти неосязаемым теплом, чтобы звуки рвались прямиком из твоей груди. И я до сих пор держу свою клятву — я жив, я с тобой, но слез в наших отношениях намного больше, а все из-за того, что я не могу исправить себя, после того, как меня что-то сломало. И ненависть к себе, отвращение, заволакивает мои глаза, и смотрю я на мир исключительно сквозь призму этих чувств. На весь мир, кроме тебя. Чистая, невинная, светлая любовь к тебе сносит все границы выстроенные моим никчемным призрением к себе. Благодаря этому я жив, я люблю тебя, Стэн, и мне этого достаточно, я готов бороться, пока ты позволяешь мне любить тебя.

Я знаю, ты понимаешь, как мне плохо сейчас. Постоянная грусть — да, эта жизнь для нас. Остальных я не вижу, не различаю цвета. Я перестал ненавидеть, наверное, просто устал.

Ты всегда был понимающим, но сейчас я чувствую это на новом уровне. Вечная грусть и тоска изматывает, но твои слова, твоя поддержка держат меня на плаву. Наверное, то, что я сейчас чувствую заслужено. Кто знает, что я успел натворить и не заметить? И я сказал тебе как-то раз об этом, на что получил опять искренние и тёплые слова любви. Ты ещё упомянул, что мы Неудачники, и раз у нас с тобой все через задницу, значит все правильно. Значит эта жизнь, наполненная болью и слезами, точно для нас. Впервые за долгое время я тогда улыбнулся. Вокруг витала такая атмосфера: мы лежали в обнимку, я накручивал твою кудряшку на палец, а ты обнимал меня за талию, и пусть ты не увидел этого из-за позы, я правда был благодарен за такие правдивые слова, которые заставили мое еле живое сердце биться чаще. Именно тогда я понял, что ты не боишься трудностей, которые я тащу к тебе в комнату на своем горбу. Я понял, что из-за тебя, для меня волосы Бев больше не полыхают бывшим огнем, мускулатура Майка не вызывает зависти, истерики Эдди больше не пробивают на смех, храбрость Билла не восхищает, а успехи Бена в похудении не требуют особого внимания. Я словно стал дальтоником, никого и ничего больше не вижу, не различаю красок, если рядом нет тебя, хотя у меня, прошу заметить, и так херовое зрение. Все стало черно-белым, бесцветным, безвкусным, а это говорит об ухудшившимся состоянии. Но знаешь, Стэн, я так не думаю. Просто ты настолько ярко засиял в моей жизни, что ослепил для всех остальных. И я даже не смею жаловаться, — благодаря этому я перестал ненавидеть окружающих, ведь они мне стали абсолютно безразличны из-за тебя. С ненавистью к себе я как-нибудь разберусь, обещаю, но сейчас довольствуюсь этим.

И наверное из нас двоих слабее я, Хотя меня меньше заботит вся людская хуйня. Ты хочешь быть немного лучше, но со мною никак. Прости меня, что я такой мудак.

Я всегда считал себя слабаком, а когда прогнулся и позволил себя сломить, лишь убедился. Ты никогда бы не позволил этого сделать с собой. У тебя жестокий отец, сложное детство, ты точно также сталкивался с унижениями, но ты до сих пор сияешь и мне не верится, что сияешь ты для меня одного. Но ты такой впечатлительный и ранимый на самом деле, я поражаюсь и восхищаюсь этим, у меня эмоции вызываешь только ты, а на остальное давно насрать. Я помню, как в очередной раз пришел к тебе под покровом ночи, сбежал от бухого отца, и ты уложил меня спать. Я, конечно, не уснул, но сделал для тебя вид, чтобы не давать тебе очередного повода грустить и расстраиваться. И мне было так больно слышать и чувствовать, как ты плачешь. Ты утыкался носом мне в шею, гладил большим пальцем по щеке, пропитывал мою футболку горькими слезами и шептал, что жизнь по отношению ко мне несправедлива. И я готов с этим спорить, но не буду ради тебя. Я сам виноват в том, что происходит, я сам позволил этому случиться, а значит все заслуженно. Ты тогда делал уроки, стараясь и долго работая, чтобы повысить свой средний балл, но опять приперся я и заставил тебя рыдать. Я мешаю тебе во всем, и я не понимаю, почему ты меня ещё не бросил, как бездомную псину, потому что только этого я и достоин, за все страдания, которые я принёс тебе и остальным, только так и надо со мной поступить. Не знаю, сколько раз я ещё встану на колени и буду целовать твои руки, прося прощения, но количество может быть бесчисленным. Я готов до потери пульса извиняться за то, что веду себя как кусок мудака, лишь бы ты действительно меня простил, и даже в глубине твоей души не осталось и крупинки той боли, что я тебе причинил. Чтобы слова о том, что я хороший, не были пустыми.

Ещё одну бессонную ночь я посвящаю тебе. И если хочешь покончить со мной, так давай. Всё равно больше нет, ничего больше нет. Что могло бы меня здесь удержать.

И сейчас я снова здесь. Снова в твоей комнате, снова глубокой ночью, снова попал сюда через окно, и мы снова сидим в полной темноте, — только холодная и беспристрастная луна освещает часть помещения, невзирая на занавески. Я опять позволяю своим грязным рукам коснуться твоей чистейшей красоты, а ты лишь извиваешься и просишь больше. Не отталкиваешь, не кричишь, не бьешь, а трогаешь меня в ответ, сдерживая стоны и всхлипы. Я нависаю над тобой, как чудовище над жертвой, а ты тепло улыбаешься и говоришь продолжать. Я прекрасно понимаю, что стоит тебе хоть слово сказать против, я тут же остановлюсь. Я даже буду не против, если ты меня вышвырнешь на улицу, даже больше скажу, я буду только за, лишь бы ты был счастлив. Мне будет больно, и, скорее всего, я повторю то, что положило начало нашей больной любви, но ты не узнаешь об этом. Я убежусь в том, что до тебя слухи не дойдут, перед тем, как умереть, чтобы ты не посмел испытать чувство вины. Кроме тебя меня ничего здесь не держит, мне не будет страшно, мне не будет физически больно. Для меня уже давно ничего не существует кроме тебя. Только ты — весь мой мир, это один лишь ты, а когда лишаешься мира, выбора не остаётся. Но я не позволяю себе проболтаться о своих темных и пугающих мыслях, пока ты наслаждаешься моим обществом, неизвестно почему. Я хочу дать тебе все, чего ты только захочешь, и сейчас ты просишь, а я выполняю незамедлительно, чтобы вернуть эти утраченные минуты позитивных эмоций. Когда я приду в норму и вернусь к нормальной жизни — неизвестно, но даже так, я готов на всё ради тебя. Ты просил не говорить о своей ненависти к себе, я молчу. Ты просишь глубже, я качаю бедрами сильнее. Смерть, для такого, как я, не наказание, а вот жизнь — да. И посмотри где я, Стэн, я здесь, с тобой, жив и почти здоров, потому что ты попросил меня быть живым. Я сделаю всё, что ты попросишь, потому что я люблю тебя больше всего на свете, Стэнли Урис.