Red

Ему не нравится Рамлоу. С самого начала не нравился, не понятно даже, почему. Какое-то инстинктивное отторжение, с привкусом презрения или желания устранить опасность. По итогу это оказывается намного хуже. Стив очень хочет его убить — прямо сейчас, голыми руками разорвать на кровавые скользкие куски. Рамлоу прикасается к тому, к чему нельзя прикасаться. Трогает, лапает, с довольным видом, будто он тут хозяин, будто имеет право, будто это — его. Сокровище. Оно не его. Смуглые пальцы Рамлоу на светлой коже сидящего перед ним человека смотрятся до ужаса неестественно, жесткие даже на вид — нельзя трогать такими руками. И. В том, как он прикасается есть что-то неправильное. Совсем-совсем кривое, такое, что даже не определить. Это неправильное для стивовой жажды убийства — как катализатор. Стиву Брок Рамлоу не нравился никогда. Но сейчас, глядя на то, как привычно и властно Рамлоу вплетает пальцы в волосы Зимнего Солдата, Роджерс решает, что он может ему понравиться. Мертвым и разорванным на части. Да, так он Стиву очень понравится. Стив будет его обожать. Роджерс возвращает свое внимание на Солдата. Он так боялся этой необходимости. Но он так хотел… Он оглядывает склоненную голову, шрамы вокруг левого плеча, светлые пятна сосков, широкие расслабленные мышцы. Витки веревки на запястьях обеих рук. Гнев закипает внутри, медленный и густой — концентрированная нечеловеческая ярость. Стиву кажется, что от пальцев Рамлоу на коже Зимнего остаются следы, буро-черные жирные разводы. — Насколько он послушен? — со скрипом в голосе спрашивает он у Рамлоу. — Сами видите, Капитан, — ухмыляется тот и, едва коснувшись, заставляет Зимнего поднять голову. Стиву на мгновение кажется, что в его голосе такой же скрип. Жестом профессионального фокусника Рамлоу извлекает из ниоткуда тюбик помады, мажет полосу по губам Зимнего, словно неудачно копируя собственную мерзкую улыбочку на чужое лицо. Роджерс решает, что сначала сломает ему все пальцы, а этот тюбик забьет в глотку. Или глаз. — Сами видите, — повторяет Рамлоу, отбрасывая помаду с такой брезгливостью, словно она в дерьме. Он встает за правым плечом Солдата, скрестив руки на груди и тускло смотрит куда-то сквозь Стива. А у того перед глазами колышется алое марево, вот этого же вульгарно-красного цвета, годного больше для дешевой девки. Зачем это представление? Зачем, дьявол? Он боится даже представить, сколько рук прикасались к Солдату вот так — небрежно, по-хамски, марая его в чужой не то что похоти, но вседозволенности. Он боится представить, сколько воспользовались этой вседозволенностью. Этой послушностью. Он думает, что какой мучительной ни была бы смерть Брока Рамлоу, этого было бы не достаточно. Ничего не было бы достаточно. Стива тошнит. Под красным черепом у него на груди бродит жгучая кислота. — Зачем глаза завязаны? — спрашивает он у Рамлоу вместо того, чтобы порвать ему глотку. Тот криво ухмыляется и тянет руку к плечу Зимнего, оборвав себя на середине движения: — Он пугает сотрудников, Капитан. Это — мера предосторожности. А то они по углам разбегаются, пытаясь спрятаться. И Роджерс верит. Он верит на слово, ни на секунду не сомневаясь, кажется, даже, что Рамлоу еще и приуменьшил. — Снимите это, — приказывает Стив и почти слышит, как скрипят зубы командира лучшего штурмового отряда. Но он подчиняется. Одним длинным шагом возвращается за спину Зимнего и сдергивает повязку с его головы. Резким движением с лица, но аккуратно стягивает с затылка, выпутывая попавшие под ткань волосы. Стива перетряхивает. Зимний солдат открывает глаза. Стив Роджерс забывает про Рамлоу, про Пирса, про Гидру, про весь мир. Он так давно не видел этих глаз, господи. Он так скучал. Баки. Это его Баки, это его глаза и его лицо, Стив помнит досконально все, что связано с Баки Барнсом, и едва не падает на колени, прямо здесь: несгибаемый Капитан Гидра, не имеющий ни слабостей ни уязвимостей. Вот она — его слабость и уязвимость. Мифический убийца, призрак Гидры, о котором почти никто не знает, чье имя окутано таким плотным слоем тумана и мистицизма, что невольно начинаешь верить в нечисть. /и почему, черт побери, Рамлоу был допущен к нему раньше Стива?/ Но проблема сейчас в том, что Роджерса почти заметно колотит от желания хоть на секунду прикоснуться, почувствовать тепло кожи, вплести, как чертов Рамлоу, пальцы в длинные темные волосы. Господи, как же Баки идет эта длина. — Выйдите, — приказывает Стив, но, впервые за все годы его службы на Гидру сталкивается с неповиновением. Брок Рамлоу не бросается, козырнув и теряя тапки, к выходу. Наоборот. Расставляет шире ноги, опускает плечи, утверждая себя в пространстве тяжестью тела и сложенные на груди руки доказывают его протест. Стив вздергивает бровь в немом вопросе. Рамлоу сжимает челюсти. И отвечает. Ощутимо напрягая голосовые связки, медленно, через мелкий фильтр пропуская свои слова. — Никак не могу, Капитан. Не имею права оставить Вас наедине с Агентом. Для Вашей же безопасности. Простите. Извинения в его голосе — ни на гран. Стив скрипит зубами. Скрипит всем, что в нем есть, еле-еле удерживаясь от того, чтобы броситься на Рамлоу и размазать его по стене. Потому что кто он черт побери такой, чтобы сметь запрещать ему. Кто он такой чтобы сметь прикасаться к Баки так, словно имеет право к нему прикасаться, распутывать мягко волосы, гладить по шее. Смотреть на Стива с этой ревнивой ненавистью в глазах. господи. господи. Вот оно. Вот это неправильное, что косило Роджерсу мозги. Болезненная жадность хозяина. Вот, что было к прикосновениях Брока Рамлоу. И теперь Стив решает, что сегодня же командир Страйка умрет. Командир Страйка складывает губы в улыбку, такую болезненную, что Стива против воли пронимает сожалением. В его касаниях — бережность, в его взгляде — нежность, и всего этого не должно там быть по определению, даже безотносительно того, что это Баки Барнс. Все это — приговор для Рамлоу в любом случае. Но Баки Барнс всегда был своевольным засранцем, так что он просто немного отводит голову назад, упираясь затылком в живот Рамлоу, словно точно знает, что он там есть. Стив смотрит и понимает. Он действительно точно знает. В этом скупом, почти незаметном для чужих глаз, движении — доверие, которого не должно быть. Ни в этой ситуации, ни в том, что это Зимний Солдат и его куратор. Но это есть. Ярко-красная, кипящая жажда убийства выцветает под светом одинокой голубоватой лампочки, скукоживается, сминается, использованной салфеткой, брошенной на поднос с последним ужином перед казнью. Он смотрит на Рамлоу и знает, что тот видит в его глазах. обреченность. Баки Барнс смотрит на Стива с этим выражением, его ни с чем не спутать — вот это — взгляд хозяина. Здесь все мое, и что ты сделаешь. Ничего. Стив ничего не может сделать. Стив чувствует себя, как в детстве, когда очередной врач с серьезным лицом говорил ему, что он не доживет до утра. Он доживал, но этот страх, парадоксально смешанный со смирением, остался в нем. Это — сейчас. Смирение и страх. И ревность, господи, такая сильная, что затмевает даже страх смерти. Он все еще хочет разорвать Рамлоу на кровавые скользкие куски. Баки Барнс смотрит Стиву в глаза и еле заметно тепло улыбается. Стив Роджерс думает, что скорее это он сам будет разорван на куски. Он только не знает, кем. Он отступает. Впервые во всей своей жизни — отступает, принимая поражение.