Ромашка для Моти

— А ну, стой! — Грозный рык из-за спины подгонял Ромку передвигать конечностями интенсивнее. — Я тебе, ромашка, ноги вместе с твоими пидорскими кроссами в зад засуну, — орал взбешенный преследователь под гогот своих недалеких товарищей, которые, на счастье Ромки, изрядно отставали. Только радостней от этого не становилось. «Вот уж не ожидал, что сдохну в двадцать», — проносилось реактивной ракетой в голове Ромки, который резвым зайцем перемахивал через забор соседней стройки. Но большей несправедливостью ему казалось то, что помереть придется еще и девственником. Тут, конечно, он сам виноват. Кто ж в наше время ждет большой и чистой, чтоб потрахаться? Рома в общем-то тоже ждать не собирался. Оно как-то само вышло. Да и любовь его оказалась не просто невзаимной, а еще и норовила догнать сверкающего пятками Ромика и переломать ему ребра. «Догонит и впрямь прибьет», — думал Ромка, огибая стройку, воровато оглядываясь по сторонам и передвигаясь на полусогнутых. Теперь-то Мотя ему точно житья не даст. Только не после того, как Ромка двинул ему стальной дверью подъезда в носяру. Утро того же дня… — Рома! Ну-ка выметайся, падла, из ванной! Я опаздываю-у-у… — Дрожащая от ударов дверь грозилась вылететь под натиском Леськи. — Рома, блять! Ромка, сплюнув остатки зубной пасты, скривился от визгливого тона и зачесал волосы влажными пальцами. Лучше не стало. Воронье гнездо, как окрестила его прическу с самого детства маман, не желало прилежно укладываться. Непокорные волнистые пряди снова подпрыгнули, делая его похожим на сумасшедшего ученого. Ромка глянул в зеркало на свои поселившиеся на ПМЖ синяки под глазами и тиснул из розовой баночки сестры пару патчей. Попятившись, толкнул задницей дверь. — Не ори ты так с утра. Как ты вообще встала в такую рань, ты ж вернулась под утро? — Чуть приоткрыв рот, Ромка мастырил гидрогелевые полумесяцы под глазами. — Хватит таскать мои патчи! Господи, плохо-то как, — выла сестра, просачиваясь в ванную. — Ой бля-я… голова, головушка моя раскалывается. Зачет сегодня. Не сдам — пиздец меня постигнет, Ромыч, и будешь поминать сестрицу, сидя у одинокой могилки без фото и имени. Рома прыснул от смеха и агакнул согласно. Мать и правда могла отвесить сказочных пиздюлей за проваленную сессию, но Леська больше боялась, что если предки узнают о ее пересдачах и ночных загулах — точно заберут ее обратно в родное Подмосковье. И вместо того, чтобы изучать ментальные недуги и пути их решения, пойдет Лесенька учиться печь тортики в местный колледж. Нестройный бубнеж сменил шум воды и блаженный стон сестры. «Неслабо, видать, погуляла», — хмыкнул про себя Ромка и прошлепал босыми ногами по потертому линолеуму на кухню. Сварганив нехитрый завтрак из яичницы и растворимого кофе, он устроился на небольшом подоконнике в обнимку с любимой кружкой в руках, слушая, как страдалица что-то бубнит, пикая кнопками на панели старенькой стиралки. — Дай мне. — Леська, уже не похожая на бледно-зеленоватое нечто, закинула кусочек яичницы в рот и потянула на себя кружку с кофе из рук брата. — Слушай, там твои кроссы в стиралке, — отпивая кофе и отходя подальше от вылупившегося на нее брата, виновато состроила бровки домиком Леся. — Плохо мне было, Ромик, ой как плохо! Я ввалилась еле живая, да и как меня буэ… Прям фу… как вспомню, так аж все тело прошибает… Короче, пали твои адики жертвой салата имени римского правителя и лонг айленда. Прости-и-и! — Ты, блять, совсем охренела! — взорвался Ромка, слетая с насиженного места и игнорируя страдальческую моську сестры. — А-а-а… Не ори… Ром, по-братски… Хоспади, что ж ты такой голосистый, зараза… — Леська пихнула кружку обратно в руки взбесившегося брата и плюхнулась на стул, потирая виски. — И в чем я в универ пойду?! — нарочно громко стукнул он кружкой о стол. — Что у тебя надеть больше нечего? — Это у тебя 100500 пар обуви, сороконожка ты дикая! — Ну так надень мои — делов-то, — пожала плечами сестра, потупив взор синих глаз, и впилась голодно в бочок добытого чуть ранее Ромкой в недрах холодильника огурца. — Ром, ну прости, я ж не специально. Ей-богу, прости… Их ща там прополощет, а вечерком я их еще раз выстираю. Рома метнулся в ванную и грустно плюхнулся напротив крутящегося барабана видавшей виды стиралки. Кроссы глухо бумкали внутри, вертясь в мутно-мыльном растворе, помахивая Ромке серыми шнурками. Кеды его почили еще месяц назад, а до зарплаты две недели. Оставалось только либо напялить на себя дорогущие купленные мамкой оксфорды и облачиться в классику, либо воспользоваться предложением сестры и втиснуть ноги в ее новенькие беленькие с голографическими вставками цвета единорожьей кончи кроссы. Классику Рома отмел сразу, вспоминая, как всю неделю приходилось улепетывать под свист и окрики местной гопоты. — Ну етиж твою душу, Леся… — смотрел Ромка на предложенные ему кроссовки. — Ой да ладно тебе стонать. Они вообще унисекс, — хмыкнула сестра, глядя на страдальчески сморщенную Ромкину моську. — О, погодь.— Леся кинулась в свою комнату и победно там что-то пискнула. — Ща сделаем из тебя секси, — выдала сестра, выплывая из комнаты с белым худи в руках, на котором красовался узор из бензиновых разводов. — Слишком много секса в одном предложении, — заметил Рома, но протянутую вещь натянул, отмечая, что смотрится он в этом прикиде и правда неплохо. А тревожные мурашки все-таки затаились где-то на загривке. Особенно пугала его перспектива встречи в этом облачении с соседом из пятнадцатой квартиры — Матвеем Матицким, в простонародье Мотей. И на русский авось Рома даже не надеялся. С этим гамадрилом заклинание «авось пронесет» не работало, а фортуна махала Ромке грустно ручкой. Мотя как по расписанию рисовался у подъезда или в ближайших окрестностях, во сколько бы Ромка ни возвращался домой. Отношения у них как-то сразу не задались. Стоило Ромке с Леськой переехать в доставшуюся от бабули квартирку — Матвей начал цепляться к Ромке по любому поводу. То топает он громко, спускаясь по лестнице. То морда у него недовольная, то прическа у него не пацанская. Руки первое время не распускал, но дорогу преграждал с завидным постоянством. Встанет и смотрит, шкафина двухметровая, на Ромика. Фыркает презрительно. — Ты че мелкий такой, ромашка? Каши мало ел? — гоготали дружки Моти за спиной. Но апогеем пиздеца и стартом Мотиной наглости стал вечер, когда после посвящения в первокурсники Ромка тащил на себе изрядно подвыпившую сестру. Леська горланила пьяненько попсятину и требовала продолжения банкета, скинув на Ромку розовую оверсайзную джинсовку. Та, повиснув на шее вместе с хозяйкой, все время норовила свалиться под ноги, и Рома, недолго думая, натянул ее поверх толстовки. Стало тепло, а тащить буйную сестрицу стало куда веселее. Только веселье длилось ровно до подъезда, потому что там у подъездного палисадничка на лавке, как обычно, чилили Мотя и его дружки. — Это что у нас тут за цветочки? — присвистнули неандертальцы в адиках, только Ромик с Леськой показались под дворовыми фонарями. — Привет, девчонки, — ржали в три голоса гамадрилы. А Леська, икая, залилась смехом и, поприветствовав парней, чуть не кинулась обниматься, повергнув Ромку в шок. — Привеееет, мальчики! — висла на деревенеющих руках брата юная пьянчуга, пока Ромка, сильнее натянув на себя капюшон красной толстовки, шипел ей в ухо, чтоб заткнулась. Но кто ж его слушал. Алкоголь вдарил дурынде в голову, отключив все основные инстинкты, и та, снова хихикая, стала горланить «ягоду-малинку» еще громче. Двое подступили совсем близко, и Ромка, упустив момент окружения, взвизгнул совсем не по-пацански, когда огромная лапища стиснула его задницу. — Ромашка, ты что ли? Ты чего это в бабских шмотках ходишь? — рыкнул Мотя, нависая фудзиямой над Ромкой. — Че молчишь, ромашка? — Отвали, — буркнул Ромка, пытаясь обойти гору. Потянул за собой сестру, но Мотя, метнувшись в сторону, встал на пути. Леська пьяненько прыснула под гогот Мотиных дружков, но тут же встрепенулась и встала на защиту брата, тем самым подписывая ему приговор на извечные страдания и издевки. — А ну отошёл-ик, — грозно сверкнула глазёнками и выпятила грудь Леся, втискиваясь между братом и фудзиямой. — Че на-ик-да? Отваливай, сказано же. Мотя хмыкнул недобро и с театральным поклоном подвинулся. Леся, вздернув хорошенький носик, топнула ногой аки барыня и зашагала вперед, а Рома на негнущихся заторопился следом. С того момента Мотя уже не ограничивался простыми насмешками в адрес Ромки, а полноценно зажимал его у подъезда с ехидными вопросиками «а не пидорок ли ты часом, наша нежная ромашечка?». Нежной ромашкой Рому можно было назвать с большой натяжкой. Да и щуплым он никогда не был. Со школы дружил со спортом и бегал точно сайгак. Ростом только не вышел. Они с сестрой, которая пошла в батину родню, сравнялись в росте и тормознули у отметки 170. Выглядели как двое из ларца. Леську это не только не парило, а иногда и радовало. Она без зазрения совести таскала шмотки из гардероба брата, отмахиваясь ехидно на его гневные выпады, что и он тоже может, не спрашивая, брать ее вещи, если захочет. А вот Ромка сполна почувствовал недостаток сантиметров, когда двухметровая угроза начала прессовать его с удвоенной силой. Мотя зыркал злобно, хищно выдыхая дым через нос, и всегда топал следом, стоило Ромке нырнуть в подъезд. Мотя нагонял сигавшего через ступеньки соседа и хватал, разворачивая. — Чего не здороваешься, э? — Здрасте, — отбивался Рома и, выворачиваясь, ловко ломился к спасительной двери. Мотя на пятый за ним никогда не поднимался, словно между этажами была невидимая преграда, которую эта нечисть переступить не могла. Поэтому Ромка, минуя пролет между четвертым и пятым, мог затормозить и замедлить шаг с мыслями, что все обошлось. Матвей Ромке нравился еще со школы. Он был старше его на год и уже тогда обогнал по росту всех одноклассников и дворовых пацанов. Ему пророчили будущее в баскетболе, которым он тогда увлекался, но Мотя налегал на железо. Тонкие и длинные конечности просили массы, и через пару лет Матвей стал походить если не на древнегреческого Геракла, то на эктоморфного подкачанного красавчика со страниц какого-нибудь модного журнала точно. Его бы приодеть — стильную рубашку в клеточку, шапку с подворотом на эту башку лысую, джинсы — и вуаля, хипстер на выданье, а не это чудище в спортивках. Но даже в своем привычном виде он умудрялся притягивать к себе взгляды. Высокий, сероглазый, улыбчивый блондин ловко очаровывал всех местных девах задорным смехом. Вот и Ромку очарование Моти зацепило, когда тот перед первым курсом решил провести каникулы не дома под надзором родителей, а дыхнуть свободы под чутким присмотром бабули. Та его не душила заботой — доверяла внуку. В то лето Ромка окончательно понял, что ему нравятся парни, а точнее один. Остальные на фоне Матвея меркли и желания стирать себе ладони о то и дело встающий в боевую стойку член не вызывали. А ведь Ромка даже радовался сначала, когда его бабуля после смерти деда выскочила в свои шестьдесят восемь замуж за соседа из третьего подъезда и, отписав квартиру внучатам, отбыла с молодым шестидесятилетним мужем жить к нему за город. Ромка с упоением вспоминал свою влюбленность в соседского парнишку с серыми, как грозовое небо, глазами и предвкушал переезд. Но все сложилось, как обычно бывает у Ромы, через жопу. Тот самый соседский мальчишка вырос в неотесанного грубого придурка. Гора мышц и полное отсутствие интеллекта. Во всяком случае Ромка сделал данное умозаключение на основании всех прожитых эпизодов. Но к сожалению Ромки, Мотя все так же вызывал у него толпы мурашек и робкий румянец на щеках. Рома, чертыхнувшись и перекрестившись мысленно, закинул на плечо в бензиновых разводах рюкзак и вышел, хлопая дверью. Задумчиво спускаясь по серым ступеням и думая, что утро не может быть еще дерьмовее, он и не заметил, что с пролета, где как раз и был непреодолимый для Моти барьер, потянуло сигаретным дымом. — Вот это нихрена себе цветочек! — поперхнулся знакомый голос, и Рома вскинул голову. Мотя в растянутой серой футболке и черных шортах, опершись бедрами на бледно-синий подоконник, тушил окурок прямо в цветочный горшок поникшего алоэ. — Ромашка, ты сегодня по какому поводу такой нарядный? На свидание собрался? — оскалился Мотя, как обычно преграждая дорогу. — Твое какое дело? Дай пройти, — тряхнул Ромка челкой и попытался протиснуться мимо застывшего каменным изваянием соседа. — Что ж, и доброго утречка не пожелаешь? Мотя состроил умилительную мордаху и склонился, заглядывая в глаза Ромику. Ромка рыкнул и, пихнув плечом громадину, пробил себе проход. — Фу, невежливый какой. До вечера, ромашка, — хохотнул в спину сбегающему по лестнице Ромке Мотя. И Рома не сомневался — вечером эта зараза точно будет как сторожевая псина ждать его у подъезда в компании своих собратьев по разуму. Вечера Ромка ждал с содроганием и морально готовился, что на этот раз точно даст наглому задолбавшему его Моте отпор. Ну не станет же он мутузить соседа на глазах у всего дома. Дядь Витя со второго всегда вечером сидел на балконе с кофейком и судоку и не раз кидал замечания троице придурков, когда те бузили на Ромика. Так что обойдется. И в этот раз обойдется. А потом выходные, и Ромка возьмет все необходимое и свалит на недельку к родителям, пока эти олени не успокоятся. Или, может, вообще уговорит родителей и сестру сдать или продать бабулькину двушку. Найдут себе райончик поспокойнее и подальше от этого рассадника гопоты. Вечер подкрался стремительно, а вот Ромка домой не торопился — полз в сторону сереньких пятиэтажек со скоростью улитки, становясь с каждым шагом все мрачнее. Он уже из соседнего двора слышал зычный ржач своего ночного кошмара. Вот мог ведь и не возвращаться сегодня, а сразу махнуть к родичам. Только ноут с недописанной курсовой и тонной собранной для нее инфы остался дома. И ведь даже Леську не попросишь привезти — та, сдав зачет, на радостях свалила к подружке отмечать днюху на все выходные, отписавшись брату, чтоб не ждал до вечера воскресенья. — Эй, Мотя, там не твоя ромашка крадется? — гаркнул кто-то от соседнего подъезда, а взгляд Ромки метнулся к приоткрытой двери своего. Путь оказался свободен, но ненадолго. Трое уставились на замершего Ромку и двинулись к нему. Рома, выдохнув и поудобнее перехватив рюкзак, ломанулся к двери под грозные окрики «стоять, ромашка!». Но кто ж стоит, когда на него несется помесь носорога с гориллой? Рома сиганул к двери, но не успел самую малость захлопнуть ее перед носом Матвея. Тот вцепился в стальную кромку и потянул на себя, вытягивая парня из подъезда. — Ты куда собрался, ромашка? — натужно выговаривал Мотя, сверля Ромку тем самым недобрым взглядом. — Погода вон какая хорошая. — Нагулялся, — пикнул Ромка. Уперся модным Леськиным кроссовком в стенку и потянул дверь на себя. — А ты иди погуляй. Кислород для мозга полезен. Дверь скрипела жалобно петлями, а Ромкины пальцы ныли от напряжения. За спиной послышался гогот и улюлюканье, а Мотя рыкнул «попался» и ослабил хватку. Ромка сдаваться не собирался. Что там у этих дегенератов в голове, ему проверять не хотелось и, с силой пнув дверь на встречу с Мотиной мордой, пулей вылетел во двор. — Стой, сука! — доносилось из-за угла, но Рома пуганым зайцем несся навстречу неизвестности. Забор перемахнул под раскаты Мотиных матов и двинулся дальше, нисколько не сомневаясь, что какой-то забор этого бугая не остановит. Мотя и правда сиганул следом с криком «я сам», освобождая от погони своих пыхтевших где-то сзади дружков. Ромка, чертыхаясь и матеря упрямого дебильного гопника, нырнул в недострой, затаился и, как только Мотя пронесся мимо, выбрался из укрытия и побежал в противоположную сторону. Метнулся к воротам, дернул разок, надеясь, что нашел быстрый выход, но злобный лай по ту сторону шугнул его обратно. Пришлось возвращаться и вдоль забора по кустам искать, где можно снова безопасно перемахнуть во дворы. Ромка расслабился, прислушиваясь только к тревожному лаю за воротами, и упустил тот момент, когда Мотя подкрался сзади. — Фух, — выдохнул Мотя, подступая к зажатой в угол жертве. — Вот ведь резвая ромашка. — Матвей! Стой… Не подходи… — замахал руками Ромка, рыща глазами по сторонам в поисках спасительного пути отступления или какой-нибудь хрени потяжелее, чем можно отбиться от злобного соседа. — Матвей… — Ну и попал же ты, ромашка… — шмыгнул распухшим носом и сверкнул хищным оскалом отдышавшийся Мотя. А вот Ромка забыл как дышать. Колени тряслись после длительного забега — ноги будто вросли в землю и отказывались двигаться дальше. Ромка застыл, впаиваясь в обшарпанный бетонный забор. Челюсть постукивала от пробившего все тело липкого ужаса. Матвей подступил вплотную, нависнув и отрезая все пути к отступлению. Уперся своими ручищами в бетонную преграду по обе стороны и стал медленно наклоняться. А потом, навалившись подстреленным медведем, бухнул бритую голову Ромке на плечо. Засопел громко, стискивая дрожащее тело своими лапами: — Долбаная ты ромашка. Всю душу вынул ты у меня… сука… как вижу тебя, так аж в глазах темнеет. А руки так и тянутся опять задницу твою потискать… И впрямь потянул лапу к Ромкиной заднице. Нырнул вдоль спины и начал сжимать половинки сильными пальцами под возмущённый Ромкин писк. Тот вздохнуть не смел. Хлопал глазами шокированно. А Мотя времени не терял, и, пока Ромик замер напуганным оленёнком, терся лбом, как огромный кот, и знай себе мурчал ему в шею: — Ромик, напугал я тебя. Дебил… знаю… прости… Я ж… бля-я-я. Не хотел. Правда. Не молчи, Ром. Рома не молчал. Рома переваривал информацию и от ахуя тихо сползал по стеночке, с которой не успел срастись. Он, значит, ночи не спал, домой возвращался затемно и мелкими перебежками, а этот! Вот же сука лысая. Все, что копилось в Ромке все эти недели, вся паника и раздражение на этого примата — все аккумулировалось мгновенно в дикую злость и вспыхнуло неоновой вспышкой перед глазами — въебать! Но тело стрессануло неслабо и не успело отойти от шока, так что из себя Рома выдавить смог только неожиданно спокойным и леденящим душу голосом, как из загробного мира: — Убрал свои клешни. И два шага назад. Мотя послушался неожиданно. Глазки свои серые потупил. Лапы в карманы сунул и отступил побитой собакой. Ромка выдохнул рвано, сраженный такой реакцией, и вскинулся гордо, намереваясь свалить подальше, пока удача метнулась на его сторону. Она ведь и передумать могла. Та еще зараза изменчивая. — Уйдешь, Ром? — донеслось глухое из-за спины, и Ромка тормознул, сбитый тоскливыми нотками в голосе. — Давай поговорим хотя бы, а? Ром… Я это… — Ты это? — рванул Ромка на амбразуру. — Ты, блять, мне проходу не давал! Тискал меня как кутенка и насмехался! Ты еблана кусок! Я думал, вы меня отмудохать решили за шмотки пидорские, а он, горилла тупая, мне тут нюни на шею наматывает! Да пошел ты, Мотя! На хер! — дрожащим злым голосом закончил Ромка и рванул решительно к самому низкому пролету забора, где и перемахнул на стройплощадку. Но снова был пойман и прижат, только уже не к холодному бетону, а к горячей мужской груди. Мысли роились в голове цветными бабочками. Поворот оказался слишком крутым и сложным для восприятия. — Ромашка. Ну что ты все время от меня убегаешь? А? Ром… — гладил его Мотя успокаивающе по голове, как ребенка. — Я ведь тебя как увидел, так думать ни о чем не мог. Ходишь тут весь из себя. Красивый. Морду воротишь. А я… я не умею, Ром… — Пусти. — Ромка сделал слабую попытку вырваться из горячих объятий, но сам плыл уже. — Нет, Ром. Сбежишь ведь. — Да не сбегу я. Пусти, говорю! Задушишь. Матвей смотрел темными, почти черными глазами на взлохмаченного Ромку, сжимал губы и вдруг улыбнулся смущенно. — Че ты лыбишься? До инфаркта меня чуть не довел. Отзывай своих псов. Домой хочу, — выпалил Ромка требовательно. Мотя тыкал в полумраке по экрану смартфона, пока они плелись до подъезда. Ромка поглядывал опасливо, выбитый такой неожиданной метаморфозой в поведении соседа. Дружков его и правда не было. Ромка впервые за долгое время ступал на каждую ступеньку, а не скакал через одну, от чего путь до двери казался невыносимо долгим. Мотя плёлся сзади. Молчал. Затормозил, как обычно, между четвертым и пятым и встал как вкопанный. — Кофе будешь? — не глядя на потухшего Мотю, спросил Ромка, звякая ключами в замке. — Или чаю? — Правда можно? — Мотя оказался за спиной спустя мгновение. Услышав утвердительный ответ хозяина квартиры, совсем осмелев, толкнул Ромку внутрь. Прикрыл за собой дверь, погружая их обоих в темноту коридора. Ромка, сбитый с ног и с толку, запутался в собственных конечностях, полетел в противоположную стену, но сильные руки поймали, притянули и сжали почти до хруста. — Зря ты, Ромик, — только и успел Ромка разобрать у себя над ухом, как чужие губы впились в его рот. Ромка застонал возмущенно, но, руками нашарив за спиной Матвея дверь, провернул ручку, запираясь. — Какой же ты… — выдохнул Мотя, оторвавшись на секунду. — Сладкая моя ромашка. — Снова впился горячим поцелуем, прижимая Ромку к противоположной стене. Рома ткнул его под ребра кулаком, мол, нихрена я не ромашка, и обхватил мощную шею руками. Повис, притягивая ближе, и сам уже проник языком в рот Матвея. Тот рыкнул, подхватил Ромку, заставляя обхватить талию ногами, и вместе со своей ношей пошел в сторону приоткрытой двери Ромкиной комнаты, где ориентиром служила неубранная и такая манящая в свете уличных фонарей кровать. — Ромик… черт… хочу тебя, не могу. Можно, Ром? — Ромка замотал головой отрицательно, но снова впился поцелуем под разочарованный стон. Мотя, не переставая вылизывать Ромкину шею, опустил его на кровать. Провел широкими ладонями от шеи до кромки джинсов и задрал цветастое худи до подбородка. Выдохнул шумно, любуясь добычей. Опустился медленно, втянул воздух носом и жадно прошелся широкими мазками языка по груди Ромика. Ромка затрясся весь. Вцепился зубами в задранную ткань, чтоб не застонать в голосину. Мотя смаковал момент, обводил языком соски, поднимался поцелуями к ключицам и снова опускался, огибая чувствительный пупок. Ромка вцепился пальцами в сильные плечи Матвея. Он и представить не мог, что эта махина прессовал его лишь потому, что не знал, как подкатить. А ведь дружки его и не догадывались, наверное, что Мотя их обожаемый голубее, чем летнее небо. Рома ерзал нетерпеливо под ласками, чувствуя, как болт на джинсах сдался под натиском сильных пальцев и ноги получили свободу, а вместе с ними и член. Мотя не церемонился, стащил с Ромки джинсу вместе с бельем и припал к вставшему Ромкиному члену, вбирая на всю длину. В голове у Ромки зашумело. Первый в его жизни минет, и с кем? Рома выгнулся дугой, сминая пальцами сбившееся одеяло, и кончил, успев всего пару раз толкнуться навстречу горячему влажному рту. Рома приходил в себя, медленно одупляя реальность. Стыдно не было, было охуенно. Адекватность помахала ручкой, отдавая бразды правления вырвавшемуся желанию. — Ромочка… — шептал Мотя, вылизывая чуть обмякший Ромкин член. — Хочешь меня? Хочешь ведь? — томный шепот щекотал кожу. Ромка хотел. Еще как хотел, но страшно было пиздец. Что там притаилось в штанах у этого шкафины, Ромка пока только мог представить, но вознамерился проверить в самое ближайшее время. Ромка приподнялся и скинул с себя худи. Матвей сидел у его ног все еще одетый и пялился на Ромика как на божество. Потянулся руками к светлой коже и прошелся невесомо кончиками пальцев, будто прося разрешения. Ромка лишь кивнул легонько, завороженный видом присмиревшего Моти, и вновь оказался подмят под гору мышц. — Стой. Сто-ой, — простонал он под ласками Моти. Тот чуть замедлил движения и перекатился, усаживая Ромку на себя. Ромка ойкнул от неожиданности и смущения. Попытался было прикрыть наготу, но быстро справился с порывом и, довольно хмыкнув, начал стаскивать с урчащего под ним Моти футболку. Швырнул ее в дальний угол и аж зажмурился от удовольствия и неверия в происходящее. Шарил руками по обнаженной груди несмело, оглаживая твердые мышцы. Мотя лишь поскуливал тихо под ласками и пялился на Ромку. Спугнуть боялся свое робкое счастье. Ладони только уложил на бедра Ромашкины и поглаживал едва заметно, млея от прикосновений к теплой и нежной коже. Горел и плавился от каждого движения ладоней по своей груди. Рома заерзал, опускаясь ниже и упираясь во внушительного размера бугор в штанах Моти. Замер, притираясь. Вот уж точно не в этот раз. Он, конечно, давно планировал расстаться со своей девственностью, но к таким размерам нужно морально подготовиться, а Ромка не готов. И чтобы убедиться, завел руку за спину и стиснул рукой член Моти сквозь ткань треников. Не-не… Точно не готов. Мотя же действия его расценил по-своему. Охнул восторженно, проскулил что-то и подкинул бедра. — Ромочка, пожалуйста… — стискивал сильнее Ромкины бедра своими лапищами Мотя. Ромка кивнул самому себе, решаясь, и стек по шершавой ткани, усаживаясь между разведенных ног. Стащил с порыкивающего от возбуждения Моти штаны, обхватил рукой здоровенный напряженный и горячий ствол — выдохнул пораженно. Ромка закусил губу, чтоб не завыть от удовольствия. Провел рукой от основания до головки несколько раз, выбивая из Моти стоны, и окончательно решился. Облизнулся и приник ртом к солоноватой красной головке, пробуя. Обхватил губами, прошелся языком по кругу и начал насаживаться, пытаясь повторить то, что вытворял с ним Матвей еще несколько минут назад. Мотя как в бреду метался по кровати, ловил каждое прикосновение. Скрипел зубами, сдерживаясь, чтоб не схватить мальчишку и не подмять под себя. Он уже и так дров наломал, зашугав свою ромашку, так что решил проявить все свое терпение хотя бы в этом деле. Пусть сам. Пусть привыкнет. Пусть сам определит, чего хочет и хочет ли вообще. Но терпение с каждой секундой просачивалось как песок в детское пластиковое ситечко — стремительно и безвозвратно. Ромка гладил несмело, касался едва-едва, а Моте хотелось, чтоб тот впился в него клещом. Вжимался всем телом и стонал о том, как ему хорошо. Но стонать стал сам Матвей. Громко. Вплетал пальцы в мягкие волнистые пряди. Скулил от накатившего наслаждения, когда Ромик прошёлся языком по его члену. Ромка скользил ртом по члену, то и дело сбиваясь с темпа, пытаясь не обращать внимание на требовательную ладонь у себя на затылке. Скулы сводило с непривычки, и он уже хотел остановиться, передохнуть, когда Мотя вздернул его легонько, отстраняясь. Сам в пару движений довел себя до разрядки. Кончил себе в кулак, смотря дикими глазами на раскрасневшегося Ромку, что хватал воздух распахнутым ртом. Мотя обтер руку о край одеяла и притянул притихшего Ромика к себе. Целовал неторопливо его лицо, губы. Гладил нежно и обнимал, укутывая в свои горячие объятия. — Ромашка… Мой хороший. — Ромка лишь мычал в ответ неопределенно. Говорить не хотелось, двигаться тоже. Да и мыслей в голове совершенно не было. Хотелось уснуть, прижавшись к такому теплому, большому и уютному Матвею. Только вот бряцанье ключей в замке планы Ромкины решило нарушить. Ромка подпрыгнул, прислушиваясь. Убедился, что не показалось — кто-то и правда скребся по ту сторону двери. Метнулся за штанами. Чертыхнулся, запинаясь в полумраке о сброшенную одежду, и вылетел в коридор, цыкнув на прифигевшего Мотю. Леська уже во всю тарабанила в дверь, понося брата, закрывшегося на замок, который открывался только изнутри. Дверь распахнулась. — Ты чего вернулась? — лупил Ромка глаза на хмурую и вполне трезвую сестрицу. — Пройти дай. — Леська пихнула его в сторону и пулей пронеслась в туалет. Ромка, тревожно поглядывая в сторону своей комнаты, терся в коридоре, заламывая руки. — Нагрянули родители Веркины и поломали нам тусовку, — начала вещание сестра под звук сливного бачка, — пришлось срочно ретироваться. Эта чучундра, оказывается, не предупредила предков, что тусу собрала. Ну и получила конкретных таких звездюлей, — хохотнула Леська, топая на кухню. — А ты чего к родителям не уехал? Хотел же, не? — Хотел, но… Тоже, как видишь, планы поменялись, — прочистил горло Ромка, включая чайник. — М-м-м, — протянула она, понимающе сверля брата странным взглядом. Леська стянула из вазочки на столе печенье. Забралась на подоконник с ногами. — А эта перемена как-то связана с теми кроссами сорок пятого размера, что у двери валяются? — хитро оскалилась сестрица. — У друга взял погонять? Или это твои? Ромка вспыхнул и хотел было согласиться с предложенной версией, только из коридора послышались шаги, и отпираться уже было бесполезно. — Привет, красавчик. — Леська спрыгнула с подоконника и помахала рукой за спину брату. Ромка крутанулся, вперив глазюки в Мотю, стоявшего на пороге кухни в одних трениках. — Чай будешь? — невозмутимо поинтересовалась Леська. — Он просто в гости зашел, по-соседски, — тихо выдохнул Ромка, плюхаясь на табурет и робко смотря на такого же смущенного Матвея. — Да я не сомневаюсь. — Леська суетилась по кухне, звеня кружками, уточняя у гостя, сколько сахара ему положить. — А штаны ты наизнанку надел, чтоб не сглазили? — Я пойду, Ром. — Матвей, так и торчавший в дверях кухни, направился к выходу. — Сгоняю-ка я в магазин. Что-то мороженого захотелось — жуть просто. А вы тут сами, короче. — Леська со скоростью ветра ретировалась, ехидно похрюкивая и кидая на парочку полуголых парней красноречивые взгляды. Только дверь за Леськой закрылась, Мотя кинулся к Ромке. Присел перед ним на корточки. Глядел, испуганно отводя рукой с лица Ромки пряди. — Ром, хочешь поговорю с ней? Ром? — Одурел? Сам поговорю. Не проболтается она, — отмахнулся Ромка, отводя Мотину руку от лица. — Ты че выперся вообще? Мотя пожал мощными плечами пристыженно. Нахмурился. Губы поджал виновато. «Ну чисто пес нашкодивший. Смешной…» — хмыкнул про себя Ромка и впрямь потянул руку, почесал за ухом обалдевшего от нежданной ласки Мотю. — Снова будешь бегать от меня? — поинтересовался тихим басом Мотя, прищурившись. — Не-е-е… Я, пожалуй, набегался, — чмокнул он Матвея в пострадавший нос. — Ну так… чай будешь? — вскочил Ромка и зашарил по шкафам, пытаясь скрыть смущение. — Так… есть с бергамотом и эм… с ромашкой… Мотя хохотнул тихо и обнял Ромку со спины. — Давай. Люблю ромашку.