***
— Он подросток, им свойственно бунтарство, — шептал себе Макото, расставляя по полкам банки газировки, — как будто я школу не прогуливал ни разу. Я зря паникую. Потрескивание холодильников и этот постоянный стук о стекло, мотыльки не жалели сил, лишь бы прорваться к такому манящему свету. Ударяясь о прозрачные двери, они ломали крылья, оставляли мокрые пятна, иногда замертво падали на мокрый асфальт, а ради чего? Ради света искусственных светодиодных ламп. — Ночные бабочки иногда меня пугают своим упрямством, — при резком повороте головы очки слегка съехали с носа. — Ой! Мало кто знал, что Шимада, оставаясь один, проявлял привычку вести диалоги с самим собой. Задавать вопросы, самому же на них отвечать. Когда его один раз поймали за таким разговором, мужчина объяснял, что так легче собрать мысли воедино и найти решение, если нужно, а еще это помогает успокоиться. На это заявление Юске просто закатил глаза и ушел, сказав, что он дурак. — Наверно я и правда дурак… — бегло взглянув на часы у прилавка, мужчина сверился со своими наручными, пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей. — И все же нет. Это не в духе Тадаши. Может я и знаю его не так долго, но он не похож на сорванца. Он хороший малый, который без причины не будет так себя вести. 05:30 утра Кагеяма на пробежке. Хината сейчас собирается в школу. Цукки еще спит. Что же делает Ямагучи? Сам не свой сидит на прохладном асфальте около неоновой вывески магазина. Снова старый, неменяющийся сценарий. Кашель и слезы, боль в груди и расплывающееся перед глазами окружение, только на этот раз пальцы никак не могут нащупать ингалятор в недрах рюкзака. Собственное тело не дает вдохнуть нужную дозу спасительного кислорода, словно желая смерти. Лишь бы пальцы перестали дрожать, лишь бы их кончики ощутили пластмассовую поверхность так необходимого сейчас ингалятора. — Тадаши? Мир звучал словно под водой, а любой звук казался таким глухим. Но абсолютно все заглушала кровь, бурлящая в ушах, и бешено колотящееся сердце. — ТАДАШИ?! Рюкзак вырвали из ослабших рук, хотя первогодке, почти потерявшему сознание, было уже все равно. Задохнуться от приступа прям на улице? Не так Ямагучи представлял себе свою смерть, а представлял он ее слишком много раз. Адреналин не давал мозгу отключиться полностью, а телу потерять способность чувствовать. Поэтому по щекам текли слезы, когда кончики пальцев ощутили поданный Шимадой ингалятор. До боли знакомый лекарственный запах заполнил легкие. Придя в чувство, первое, что увидел Тадаши, чужой взгляд, глубокий и полный страха за его жизнь, а следующее — полупустая пачка сигарет в руках его спасителя и лежащий рядом потрепанный рюкзак. — Как же я рад, что ты в порядке, — с облегчением вздохнул Макото. — Зачем же так бежал? И почему никогда не говорил о своей астме? Ты меня до смерти напугал! — Простите… — За что ты извиняешься? Извиняться тебе нужно перед самим собой за это, — говорящий помахал сигаретами перед носом веснушчатого паренька. — Думаю, ты прекрасно знаешь, как они влияют на организм, особенно при таком раскладе, как у тебя- Мужчина осекся, понимая, что сейчас явно не тот момент, когда стоило читать лекции по поводу вреда курения, да и не время быть строгим дядькой, это будет только давить на неуверенного и боязливого мальчишку. Помедлив пару секунд, Шимада поднялся. Ямагучи и не заметил, что тот стоял перед ним на коленях, на которых остались пятна грязи, лишь бы заглянуть в лицо, убедиться, что он в порядке. Слезы уже не текли, но их остатки пока не высохли, и маленькие ручейки все еще поблескивали на щеках. Чужая ладонь мягко опустилась на поникшее плечо. Тадаши видел подобное лишь несколько раз и ни разу не ощущал сам. Так делали Акитеру и Саеко, и если сестру Танаки-сана он видел не так часто, то старший брат Тсукки был бок о бок с ними обоими все детство. Когда Кей злился, что было невероятно редко, или был расстроен, а это было еще реже, старший всегда клал руку ему на плечо или теребил волосы, обещая, что все наладится, что все будет хорошо. Ямагучи точно помнит, как завидовал в те мгновенья. У него самого не было такого старшего брата, а от родных мальчик даже теплой улыбки не получал. Как же он сейчас хотел вернуться в то беззаботное время. Шимада-сан делился своими знаниями с первогодкой, обучал, бережно и аккуратно растил тому крылья, чтобы он смог летать. В последнее время еще неокрепшие вороньи крылья теряли перья, с пеплом сигарет они разлетались, подхваченные ветром. Ямагучи возненавидел себя. — Прозвучит глупо, но ты не пропускал наши тренировки ни разу, а тут мы с Укаем оба давно тебя не видели. Ты хороший малый, и я точно знаю, ты не будет поступать так без веской причины. Я тебе не родственник и даже неуверен, воспринимаешь ли ты меня как друга, но позволь задать важный для меня вопрос, — голос старшего был серьезен, но при этом не менее ласков. В глазах читалось не наигранное беспокойство, такое, что в груди у Тадаши защемило. — Что происходит? Очередная дверь, держащая настоящего Ямагучи, была открыта. — Мои родители развелись три месяца назад, и с этого момента моя жизнь стала больше похожа на беспросветный мрак… Что я несу? Заткнись! — Раньше она тоже была не сахар, но все это меркнет перед тем, как я живу сейчас, — ладонь Шимады, все еще лежавшая на плече, слегка сжалась, и, чтоб не выдать свое волнение, мужчина повел ей, поглаживая в знак поддержки. — После того как отец ушел, мама начала чаще пить и стала водить в дом мужчин. Я часто сбегал, лишь бы не видеть все это. Один раз, посмотрев в мое лицо, она кинула в меня бутылку, потому что веснушки я унаследовал от отца. Почему я рассказываю об этом? Никому нет дела. — Кажется все то, что со мной случилось, открыло мне глаза, я увидел себя со стороны. Один раз я вернулся поздно домой в надежде, что все спят, но я ошибся. Лучше бы я остался тогда на улице. Очередной гость матери напился, как они всегда делали и… — заикающийся голос дрожал и срывался, а глаза опять заблестели от выступивших слез. — Было страшно и мерзко, хотелось кричать «отойди от меня, грязный извращенец!», но я молчал. Я стерпел все это, все те вещи, что со мной сделали. И что же теперь? Чего я добился этим?! Зачем я рассказываю эти постыдные вещи? Я же обещал себе молчать! — Я ненавижу себя за веснушки, которые тот мужчина назвал милыми, ненавижу себя за то, что я плакса и подлиза, ненавижу за то, что не пытался что-то изменить, прикрываясь фразой «а что я бы сделал?». Зачем я жалуюсь на то, как ненавижу себя? — Шимада-сан, мне было страшно каждую секунду пребывания в собственном доме, но еще больше я боялся потерять тех, кто мне важен. Вы, тренер Укай, ребята из клуба. Я считал, что, если вы узнаете, отвернетесь от меня, посчитаете, что я жалок, — слова вылетали быстрее, чем мозг успевал их обдумать. — Я решил оборвать общение, потому что своим присутствием, своим жалким существованием порчу вам жизнь! После всего, что я наговорил, от меня точно уйдут! Никто не захочет поддерживать такого ничтожного человека как я. — Тадаши, — невероятно страшно, что сейчас скажет Макото. Боязно поднять глаза, так что Ямагучи просто зажмурился, сжимая на коленях кулаки и молясь про себя всем богам, даже с фактом, что давно перестал верить в высшие силы, с уверенностью, что они от него отвернулись. — Можно тебя обнять? Потрескивание холодильников внутри магазина и стук крыльев о стекло. Холод поднимался от влажного асфальта, оставаясь на открытых ногах в коротких шортах. Казалось, в гробовой тишине можно услышать дыхание, как свое, так и чужое, но его не было слышно. На стекле витрины остался мокрый след, затем второй, капли попадали и на лицо, оставаясь холодными, мерцающими на свету звездочками среди россыпи темных веснушек. Макото опять спрашивает, он никогда не делал чего-либо без разрешения, боясь, что мальчику будет некомфортно и неуютно. Даже сейчас спрашивает. Кое-как уняв дрожь, Ямагучи поднял взгляд и через силу едва заметно кивнул. Сквозь пелену отчуждения он почувствовал едва уловимый запах мыла и антисептика, исходящий от рабочей одежды с принтом знакомой свинки. — Прости меня, я совсем идиот раз не заметил, — Макото потрепал зеленоватые волосы. Совсем как Акитеру. — Никудышный из меня учитель, а старший брат вышел бы еще хуже. Я не умею подбирать слова поддержки, но просто знай, что бы не случилось, я от тебя не отвернусь, обещаю. Ямагучи сейчас точно уверен, что спит или что из-за страха придумал этот диалог в голове. Это не может быть правдой. Почему ему что-то обещают? Почему просят у него прощения? Мозолистые пальцы прошлись по веснушкам, стирая капли и дорожки слез. — Ну-ну, не плачь, сейчас все хорошо. Я здесь, — видно, что Макото пытался, но как он и говорил, язык заплетался, пытаясь подобрать нужные слова, но никак не мог. Внезапно порыв ветра принес с собой волну капель, такую, что мужчине пришлось снять намокшие очки. — Ладно, не время задавать вопросы, пошли внутрь. Дождь начинается, а ты в легкой одежде, заболеешь. Посидим в здании, пока он не пройдет. Рюкзак, уже покрывшийся мокрыми пятнами, был подхвачен и закинут на плечо одной рукой, другой Шимада погладил мягкие волосы еще раз, привлекая внимание оливковых глаз. Тадаши медленно, будто все еще не веря, поднялся и направился в сторону неоновых дверей, где его уже ждал Макото. Его освещали лампочки автоматов, очерчивая силуэт и мягкие черты лица, от которых становилось спокойнее, как птенцу под крылом взрослой вороны. Не смотря на приближающийся весьма сильный дождь небо оставалось чистым и красочным, горизонт алел, медленно переходя в желтый, а оранжевые облака мазками украшали горный пейзаж, словно цепляясь за верхушки каменных исполинов. На небосводе горела одна единственная звезда, настолько яркая, что не исчезала на светлеющем небе еще долгое время.***
Тихими шагами Тадаши поднимался в свою комнату, медленно, не пропуская ни одной ступени, хотя со своим ростом мог вполне это сделать. В коридоре на втором этаже было зеркало, огромное, во всю стену, треснутое и испачканное. Ямагучи видел его каждый раз, поднимаясь в свою маленькую обитель. Он ненавидел это зеркало. В отражении он видел себя маленьким по сравнению со всем, что окружало его, ничтожным, со сгорбленной осанкой и прыщавым лицом. Но угри и кривая спина, проблемы любого подростка, для Тадаши были в сто раз страшнее. Человеку с не самой высокой самооценкой невероятно сложно переживать подобное, многие люди этого не понимают, принижают чужие переживания, не понимая, что втаптывают кого-то этим в грязь. У Ямагучи иногда возникало желание просто содрать с лица слой кожи, лишь бы избавиться от этих воспалений, а заодно и от этих черных пятен, даже отдаленно не напоминающих веснушки. Было уже темно, и деревянные ступени освещал кое-как работающий телефонный фонарик. Первогодка никогда не включал свет, телефон вечно стоял на беззвучном, а сам он дышал и ходил бесшумно. Это превратилось в привычку, делать все что угодно, не подавая признаков того, что находится дома. Удивительно, как ему удавалось без скрипа открывать и закрывать такую старую дверь, как в его комнате. Время позднее, Шимада никак не хотел отпускать Тадаши из магазина, боясь за него, а после всего, что наговорил первогодка, даже предлагал дождаться у него утра, а потом идти в полицию. Ямагучи отказался, Макото не настаивал. Цифры на экране показывали 23:47. Вернувшийся усталым Ямагучи был даже готов пойти спать. Он никогда не ложился так рано, обычно прислушиваясь к шагам на первом этаже, к скрипу половиц, а иногда крикам, зарываясь от страха в одеяло и зажимая уши подушкой, проклиная себя за свою трусость. После разговора с Шимадой облегчение не чувствовалось. Да, теперь он был не один, теперь есть старший, близкий человек, готовый помочь если что, знающий обо всем, но царапающий страх остался. Опухолью разрастающийся, въедающийся в мозг и сеющий в сознании ненависть. Ямагучи никогда по-настоящему никого не ненавидел, будь то обидчики из младшей школы или тот самый любовник матери. Или он так считал. Вся ненависть к людям, копившаяся годами, обернулась против него самого. Тадаши был уверен, что чувствует отвращение к себе и только к себе. Старый ковер покалывал босые ноги, оставляя на ступнях следы пепла от окурков. Выгоревшая земля после пожара была такой же. Один раз Тадаши был на пепелище после сезонных пожаров, еще в детстве, проверяя лисят, нору которых нашел в лесу. Никто из зверьков тогда не выжил. Помутневшие глаза прошлись по комнате, остановившись на дневнике, поверх которого лежала пачка сигарет. — Я не в праве отнимать их у тебя, поэтому отдаю. Но думаю, ты сам понимаешь. Эти слова произнес Макото, возвращая их первогодке. Ямагучи подобрал холодную ручку и начал писать, иероглиф за иероглифом. — Ты красиво рисуешь, у тебя хорошо получаются стихи, мелодичный голос, ты талантлив во многом, и я удивлен, что никто это не замечал. Может Шимада и был удивлен, но Ямагучи нет. В дневнике Тадаши сегодня был расписан еще один лист. Мысли больше не лезли в голову, а сонный разум не смог бы сформулировать их и к тому же перенести на бумагу. Сквозняк из форточки проникал в комнату и растворялся в воздухе, заставляя смуглую кожу парня мерзнуть и покрываться мурашками, и легкая футболка с шортами вовсе не помогали согреться. Ноги подкашивались, казалось, что разговоры нагоняли усталости больше, чем физические тренировки. Поэтому, когда на телефон пришло сообщение, Тадаши не хотел его проверять. Первые секунды он продолжал лежать на кровати, буравя пустую стену мертвым взглядом. Решившись же, он просто надеялся, что это реклама или хотя бы тот, кому не захочется отвечать. 1 непрочитанное сообщение От: Тсукки — Ямагучи, тебя давно нет на занятиях, учителя просят узнать, где ты. 23:53 Раньше, каждое сообщение от Тсукишимы казалось особенным. Они были настолько редки, что хоть бери и в рамочку на стену вешай, теперь же это чувство выгорело, как и нора лисят в далеком детстве. Тадаши думал, что никогда не сможет перестать восхищаться Тсукки, но время шло, а, может, это было не время, а события, те, когда Ямагучи нуждался в помощи, но никто не пришел, а так обожаемый им Кей со всей своей внимательностью и умом даже не заметил изменений в друге детства. Считал ли он его вообще другом? Первогодка не хотел об этом думать, уж точно не сейчас. Переведя взгляд к окну, в глаза бросилась звезда, та самая, которая последняя ушла с горизонта. Интересно, есть ли у нее название? Ее свет, дошедший к нам спустя века, прорывающийся сквозь облака и пыль дорог, сейчас отражался в лиственно-зеленых глазах одного веснушчатого паренька. Странно, но эта тусклая, на первый взгляд, искра вызывала ощущение спокойствия и надежды, хотя Ямагучи и не был заблудившимся моряком посреди бесконечных вод, разве что в своих снах, может, это из-за них. Поток мыслей уносил куда-то далеко, сон был уже близок, обволакивал прохладой и усталостью, подталкивая в страну грез, где Тадаши вновь плывет в одинокой лодке вместе со стадом нарвалов.***
Не преследуй меня Не преследуй меня Не преследуй меня Заевшей пленкой в голове крутилась одна и та же мысль, снова и снова, и снова. При выборе «бей или беги» инстинкты всегда заставляли Ямагучи выбирать второе. И без того тяжелое дыхание сбито бегом по ледяным лужам и каменистой дороге, вдоль которой, где-то в сырой траве стрекотали цикады. Если бы тело ощущало боль, то содранные в кровь колени и ступни невыносимо ссадило бы. По жесткому асфальту, по маленьким камушкам, впивающимся в босые ноги, мимо лениво ползущих куда-то жуков рогачей. Бежать. Неважно куда, главное подальше. Происходящее было словно продолжением сна, нереальным, эхом преследующее и подгоняющее еще больше убегать от кошмара позади. Все произошло слишком быстро. Спросонья последнее, что помнит Тадаши, пульсирующая боль после падения с лестницы, чья-то рука, хватающая то за уши, то за волосы с такой силой, что казалось, будто их вырвут. Животный страх и знакомый мужской голос, который и заставил вырываться, будто на кону стоит жизнь. Куда он бежит сейчас? Да плевать! Он не бежит за мной Он не бежит за мной Он не бежит за- Тадаши не слышит, не видит, только чувствует, как чьи-то цепкие руки обвивают его, не давая сделать и шагу дальше. Адреналин разливался по телу с новой силой, а кровь кипела и бурлила в ушах, заглушая абсолютно все. Высокий силуэт, схвативший его, был словно в тумане, он что-то говорил. — ПУСТИ МЕНЯ! Ямагучи отбивается свободной рукой, но силуэт, бросив что-то на асфальт, хватает и ее. Так странно, что свидетелями происходящего были только цикады в траве и мотыльки, порхающие у фонаря над их головами. Люди словно исчезли, став ненужной массовкой, которую решили убрать, оставив на сцене в свете фонаря только двух героев. А Ямагучи продолжал брыкаться и пытаться укусить державшего его и, если бы не чужое пальто, возможно у него получилось бы вырваться. Открывать глаза слишком страшно. Внезапно хватка ослабла, руки бросили его в мягкую траву, а ладони резко оказались на веснушчатых щеках, оставаясь на коже вместе с резкой болью. — ТАДАШИ, ТВОЮ МАТЬ! ЭТО Я, КЕЙ! Только сейчас, придя в себя, Ямагучи увидел всю картину. Блондин нависал над ним, все еще держа ладони на покрасневших от удара щеках, дужка очков, кажется, была сломана, а пакет с продуктами и пара выпавших из него банок лежали совсем рядом, на дороге. Трава под ними источала резкий, терпкий запах, въедающийся в одежду и глаза. — Тсукки? — Что ты, черт возьми, творишь? — в свете одного фонаря сложно понять играют ли в глазах Кея искры злобы или это смесь неких других эмоций. — Нет, ничего не говори, потом расскажешь. Ты идешь со мной. Хотелось отказать, сказать «я не пойду», но нахлынувшие с новой силой боль и усталость не дали этого сделать. Каждая рана, ссадина и синяк дали о себе знать. Каждый миллиметр кожи горел, но почему-то не хотелось плакать. Паника и адреналин отступили, давая разуму проясниться, а телу вновь ощущать боль, притупленную ранее. Не сопротивляясь, Тадаши последовал за Тсукки, схватившим его за тонкое, дрожащее запястье.***
— Я дома! — Отлично! Еще раз прости, что погнал в магазин так поздн- Выглянув с кухни, Акитеру оборвался на полуслове, увидев за спиной брата притихшего Ямагучи. — Тадаши?! Что произошло? Вы подрались? Ты весь в синяках! — почему было так смешно наблюдать за тем, как он суетится, в отличие от младшего брата, нашедшего поздно ночью покалеченного и напуганного друга. — Кей, что произошло? — Мне откуда знать? Не без раздражения отчеканил Тсукки, после повернулся, разглядывая гостя уже при нормальном освещении. Все оказалось хуже, чем он думал. В свете мерцающего старого фонаря, еще и со сломанными очками и вырывающимся Тадаши было невозможно определить серьезность травм. Расцветающий на руке синяк, размером с небольшой цветок розы и ободранные колени были мелочью. Уже более аккуратно, чем раньше, но все так же настойчиво, Кей схватил веснушчатого за запястье, где было хоть какое-то живое место. — На спине раны есть? — помедлив, Ямагучи кивнул. — Тогда придется обрабатывать мне, ты не дотянешься. Комната Кея находилась все там же, на втором этаже, как и у Тадаши. Сколько Ямагучи тут не был? Месяц? Два? В любом случае, она ни капли не изменилась, да и что в ней могло поменяться? Аккуратно заправленная кровать, форма на стене, мяч в углу, фигурки динозавров и убранный стол, минимализм, в духе семьи Тсукишимы. Теперь же комната казалась меньше, темнее, холоднее, хотя это вполне нормально, ведь они выросли, не только в плане роста. Уюта, как в детстве, совсем не чувствовалось, ни капли. Возможно, он перекочевал в магазин с логотипом свинки, к его треску холодильников и впитался в терпкий запах мыла. — Сядь и сними футболку, — приказал Кей, доставая из-под кровати аптечку. Тадаши всегда задавался вопросом зачем она там, но в жизни не подумал бы, что ее придется использовать вот так. Послушно сев на стул, немного помявшись перед тем, как снять футболку, первогодка только заметил, что стол был убран не до конца. Печенья в форме динозавров. Как мило. Сколько Ямагучи помнит, это были любимые печенья Тсукки, они были разных вкусов, шоколадные и овсяные, с банановой, черничной, клубничной и фисташковой глазурью, последняя была, пожалуй, самой вкусной. Время идет, детство уходит, а что-то не меняется никогда. Тадаши цеплялся взглядом за эти печенья, будто это последнее, что связывало его с теплым и беззаботным прошлым, пока Кей пытался выбрать с какой ссадины начать. Безучастность к происходящему вокруг исчезла, стоило ваткой с перекисью коснуться содранной кожи. Глаза заслезились и, прикусив язык, Ямагучи зашипел. — Заткнись, Ямагучи. — Прости, Тсукки, — уже на автомате, рефлекторно пробормотал веснушчатый. Пара секунд раздумий, и Тадаши добавил. — Нет. Мне не за что извиняться. — Чего? — За свою жизнь я извинялся бесчисленное количество раз. Почему я должен вечно извиняться не за что?! Разваливаться на части ради одного взгляда в мою сторону?! Я словно собачка Хатико! Даже мое имя означает «преданный», и мне это надоело! Меня так тошнит от собственной никчемности! — Ямагучи вскочил со стула, снова забыв про ободранные стопы, и его крик возможно был слышен и на первом этаже. Навряд ли он понимал, что сейчас говорит, почему же чувства так сложно преобразовать в слова. — «Ямагучи, заткнись», «Ямагучи, заткнись», словно я надоедливая собака, лающая около твоих ног! Даже наша первая встреча, с которой началась наша дружба. В тот день, когда ты шел в зал, а я подбежал поблагодарить за спасение, ты даже не вспомнил меня. Я и правда настолько жалкий?! Лучше бы я тогда развернулся и ушел, не дождавшись твоего прихода! Но я трусил, мялся на месте, именно моя трусость нас свела, и я ненавижу это! Исповедь веснушчатого мальчика прервал стук за дверью. Наступила тишина, нагнетающая и давящая на рассудок, заполняющая всю комнату и не дающая дышать, будто вытесняя кислород. В следующую секунду, Ямагучи думает, что он ослышался. — Прости меня. Прости за то, что я пропустил тот момент, когда твоя жизнь начала превращаться в это. Повторяющийся сценарий. Похожие диалоги. Совершенно другое восприятие. — Можно тебя коснуться? — Нет. Тадаши был в шоке от того, что сейчас сказал, вроде бы еще утром Шимада-сан говорил тоже самое, так почему? Почему все тоже самое сейчас вызывает такое отторжение? — Как скажешь, тогда подожди здесь. Блондин тихо поднялся, направившись к двери, за которой стоял высокий силуэт. Тсукки ненавидел энергичных и эмоциональных людей, потому что, если перед ним кто-то плакал, все винили его. Винили в том, что он не успокаивал, не помогал, не проявлял сочувствия. Вредный, бесчувственный, бессердечный. Он часто слышал подобные слова в свой адрес, но никогда не получал ответа на вопрос «а что я должен делать?». Тсукишима знал многое, он был умен для своих лет, но то, как успокоить человека, для него всегда оставалось загадкой. Природа человеческих чувств тоже часть науки, но они сами — это что-то гораздо большее. Иногда кажется, что было бы намного легче, если бы у людей не было мешающих эмоций, да и эмоций вообще. Когда Кей в детстве рассказал свои размышления брату, тот был другого мнения и, ласково потрепав по голове, сказал, что эмоции и делают людей людьми. Сейчас же, Акитеру, сбитый с толку, стоял в дверном проеме, наблюдая за всей картиной и, когда младший подошел ближе, взволнованно зашептал. — Он так и не сказал, что произошло? — Нет. Не думаю, что сейчас он вообще понимает, что говорит. — Нельзя его отпускать в таком состоянии. Пусть останется на ночь, — он знал Тадаши с самого детства, как единственного друга младшего брата. Он вырос на его глазах, и Акитеру волновался за него как старший. — А еще скажи, что я закину его одежду в стирку, к тому же она слишком легкая для таких холодных ночей, я одолжу что-нибудь из своего. И чай бы заварить- — Аки-чан. Побудь с Ямагучи минут пять. — Кей? — Пожалуйста, его сейчас нельзя оставлять одного, — пара секунд молчания. Тсуки вышел из комнаты и к удивлению для себя же сильнее обычного сжал перила. — Мне нужно отойти. Тсукишима чувствовал, как брат проводил его взглядом перед тем, как закрыть за собой дверь. Мягкая подошва тапочек приглушала его собственные шаги, и Кей слышал, как Тадаши что-то говорит, но звучал его голос будто далеко-далеко. Кей никогда не любил лампочку в ванной, она казалась слишком яркой и резала по утрам еще заспанные глаза. И сейчас было не исключение, свет, отражаясь от керамических плиток, становился каким-то голубоватым и невыносимо ярким. Только вытерев слезившиеся уголки глаз, он заметил дрожь. Длинные тонкие пальцы мелко подрагивали. Тсуки стянул с переносицы очки, и окружающие предметы потеряли четкость, расплылись, как акварель на промокшем листе. Потерялась и четкость понимания, что он должен чувствовать. Ему должно быть грустно за друга, он сейчас плачет в комнате наверху, но Кею не грустно, и это вызывало раздражение. Почему он не может реагировать как нормальные люди? Раньше это не вызывало проблем, но с появлением в его жизни Ямагучи что-то изменилось. Веснушчатый был впечатлителен, пуглив, робок, часто плакал и иногда вызывал этим весьма сильное раздражение, но бросать его по какой-то причине не хотелось, он стал неким фоном в обычной жизни. По наставлениям брата, в детстве Кей старался помочь другу, но в итоге с каждым разом все было только хуже, и Тсуки бросил попытки проявлять симпатию к людям. Может, все эти небольшие преграды были тренировками и вели его к этому моменту, когда Тадаши реально нужна была помощь. Если так, то Тсукишима провалил свою миссию. Лицо обдало холодной водой, Кей делал так в те редкие моменты, когда нужно было прийти в себя. Помедлив у раковины еще пару минут, парень подобрал запасные очки и направился наверх, молясь про себя, чтобы его более эмпатичный брат помог, и ему не пришлось вновь винить себя еще больше. Встретившись на пороге с ранее упомянутым Акитеру, Тсуки помедлил, потому что тот схватил его за рукав. — Я все узнал, но, Кей, сейчас не время обсуждать это, так что не задавай вопросы. Дай ему отдохнуть. Аки-чан, ему достался дар эмпатии, который есть далеко не у всех, но это и является оружием против него. Его эмоциональность. Он чувствует печаль других вдвое сильнее, и сейчас он сбегает, пытаясь скрыть рвущиеся наружу слезы. — Ему это нужно. Опять, как в детстве, дает наставления. Старший отпустил Кея, как только тот кивнул, и на этот раз его, спускающегося по лестнице, младший проводил взглядом. Зайдя в свою же комнату, стало жутко неуютно. Какой тут происходил разговор, пока его не было? Каким же он был, что за его пятиминутное отсутствие стены будто стали холоднее, а ранее приятная тишина начала оглушать сильнее, чем волейбольный дует первогодок на площадке. Ямагучи, уже в новой одежде, лежал на боку, смотря в окно так, что лица не было видно. На руках виднелось несколько пластырей и следы зеленки, Аки-чан уж точно справился лучше брата. А в окне, куда был направлен взгляд оливковых глаз, чернильные облака плыли по небу, то затмевая, то высвобождая из своего плена пики снежных гор, и где-то там, в дымке темно-серых туч, появлялась и исчезала одна единственная далекая звезда. Тихий-тихий шепот на грани слуха. — Тсукки, что происходит со звездами, когда они умирают? — Зависит от размера и массы. Гиганты взрываются. Средние становятся красными гигантами, а маленькие просто постепенно испаряются. — …Понятно***
Сомкнешь глаза — умрешь. Все так же холодно, и все так же белая пустыня простирается до самого горизонта. Лодку, словно колыбель, качает на волнах, веснушчатые щеки обдает брызгами, и вот они вновь, нарвалы. Краем глаза мальчик видит что-то темное, это не льдина и не животное. Сознание затуманено, заморожено вековыми льдами, да и невозможно сразу понять, спасение ли это? Глаза норовят закрыться, а руки снова потянуться к гладкой коже зверя за бортом, но громом в ясном небе воздух сотряс низкий гул, вызываемый приближающимся объектом. Гигантские буквы, не менее величественные, чем единороги Арктики, хозяева океана, складывались в слово, которое, казалось, греет одним своим видом. «ЛЕДОКОЛ» Это была последняя ночь, когда Тадаши снился сон о нарвалах.