Мой последний кошмар

В том подвале, куда Сеймей «милостиво» отправил меня восстанавливаться после боя, почти нет света. Крохотное окошко, находящееся под потолком, оно не может осветить помещение достаточно. Здесь всегда сыро и пахнет гнилью. Сознание улавливает отблеск в дальнем углу помещения. Ха-ха, браво, Сеймей. Зеркало поблескивает, отражая царящее здесь запустение. Темно, холодно, мерзко. Я здесь очень к месту. Падая на грязный матрац, я бросаю взгляд на аналогичное действие моего двойника. Грязные волосы спутались, в них кровь, засохла, но смыть ее нет никаких сил. Двойник так же устало привалился к стене, бездумно глядя в одну точку в пространстве. Но так получается, что этой точкой стали глаза. Мы смотрим друг на друга, боец на бойца, псина на псину. Возлюбленный, ты специально его здесь поставил? Или оно тоже нарушало твои планы по становлению твоего величия, поэтому было отправлено в этот грязный подвал тихонько ржаветь? Сил нет, но уснуть не получится. В полумраке подвала зеркало рождает демонов. Тени и отблески чудесно переплетаются, рождая в отражении зеркала еще один силуэт рядом. — Здравствуй, Рицка. Отражение молчит, только ушко недовольно дергается. Конечно, ты не ответишь, тени не отвечают, только смещаются так, словно парень повернулся ко мне спиной. — Ты на меня обижен? — вглядываюсь в то, что кажется спиной. Понурой, глухой к моим вопросам. Похоже, обладатель спины не хочет говорить со мной даже в моем безумном сознании. Что ж, пусть. Я привык, что на мои вопросы не отвечают. Особенно здесь, особенно сейчас. Отражению хотя бы немного лучше, рядом с ним сидит тот, кто так безумно любим. Короткий взмах хвостиком, выражающий недовольство своего хозяина. — Перед тобой я тоже провинился, знаю. Прости меня, Рицка, — знаю, что не услышишь, но хотя бы так я могу извиниться. Перед твоей черной, придуманной мной самим в отражении, спиной. Будь хоть немного темнее, я мог бы заставить себя вообразить немного больше. Как поворачиваешься лицом, на котором читается злость и боль. Что еще может быть после предательства? Конечно, только это. Сеймей правда гениален, додумавшись до такой пытки. Никто не заставит меня страдать сильнее, чем мое воспаленное сознание. Фиалковые глаза, родившиеся из света фар машины, проехавшие мимо, застыли во тьме. В них молчаливый укор. — Я не хотел, чтобы это выглядело так… «А как хотел? Думал, я обрадуюсь?» — наверное, да. Я был бы рад, если бы ты просто отпустил меня. Как нечто ненужное, порочное, рушившее привычный ход твоей еще совсем юной жизни. Чтобы отпустив мою ладонь, ты почувствовал облегчение. Мне уже ничего не будет, болью больше, болью меньше, я бы прожил. Запечатал бы где-то в глубине, там же, где покоится боль от смерти родителей, от предательства сенсея, от… Сеймея. — Ты ведь все равно мне не верил… — отражение все больше наполняется красками, мой мозг подбирает нужные оттенки и дорисовывает картинку твоего лица. В твоих глазах — молнии, а на лице — гримаса. Конечно, ты бы никогда не исказил так свое лицо. Это все тьма. Она ломает геометрию, разрушает пространство, искажает реальность. Ты криво усмехаешься, все так же беззвучно. Гляжу на свои руки, которые бледным пятном выделяются на черном полу. Ты однажды сказал, что мои руки прекрасны. Что они созданы, чтобы создавать прекрасное. Ты… ошибся. «Разве?» — Эти руки умеют только убивать, — пальцы начинают неметь, мне бы растереть их, но… нет сил. — Я бы хотел умереть, — тогда никто больше не сможет причинить боль, никто больше не заставит убивать, не заставит любить и уходить, умирая в этой горечи. Придется оставить тебя, моя Жертва, но так было бы лучше. Тебя найдет твой природный Боец, он защитит тебя от Сеймея, от предательства, даст смысл жизни. А я просто уйду. «Ты, как всегда, ничего не понял» Конечно, Рицка, я никогда ничего не понимаю. Я не понимал, куда делись мои родители. Не понимал, зачем учитель превращает мою спину в мясо, не понимал, зачем он лишил меня невинности. Зачем продал, как щенка. Зачем Сеймей вырезал мне имя на шее. Не понимал, зачем он умер и приказал мне прийти к тебе. Зачем заставил меня любить и ненавидеть себя за эту любовь. Мерзкую, грязную, которую нельзя обращать к тебе, юному, светлому, бесконечно преданному. Вглядываюсь в твое бледное лицо. Ты ведь не знал, Рицка, как сильно я хотел тебя, всего тебя. Каждую твою клеточку сделать своей, чувствовать ее, как свою собственную, быть в твоих мыслях постоянно, каждую секунду. Это… мерзко. Боец не должен хотеть подобного. «А как же любовь?» Кажется, я вижу в твоих глазах нежность. Спрятанную где-то в глубоко, но я вижу, как твой образ немного теплеет. Не уверен, что я способен на такое, Рицка. Любят люди. А вещи — нет. Меня не учили любить. Сражаться — да, терпеть — да, убивать — да. Но не любить. Хотя… Тебе ведь хватило того, что я просто был. Ты ругался, кричал, грозил и пытался приказывать. «А еще беспокоился…» — да, беспокоился. Так странно, беспокоился не так, как беспокоятся о вещи, которую жаль, конечно, поцарапать или уронить, но не очень жаль. Там, в отражении, черный хвост обвивается вокруг моей руки, становясь меховым наручником. Зачем, я и так никуда не убегу. Ты смотришь на меня, вместе со слабостью пригвоздив к лежанке. Твой взгляд упрям, не отвести глаз. Да я и не хочу. «Я боялся тебя» Конечно. Я же «Взрослый». Я многое знал, но умалчивал, намеренно скрывая от тебя правду. О себе, о школе, о Бойцах и Жертвах, о твоем истинном Имени. О твоем брате. Обо всем, что могло разрушить твой мир до основания, не собрать потом. Но оно все равно разрушило, так ведь? Там, под дождем, той ночью, когда твой брат пришел и забрал меня. Ты ведь не помнишь своего детства. А вот я помню. Я помню, как ты безуспешно пытался найти любовь в своем брате. Жаль, Рицка, но даже то, что ты помнишь — обман, красивая иллюзия переписанного сознания, чтобы ты не умер от ужаса. Я надеялся, что это поможет тебе жить дальше. Но твой брат всегда был безумен. Ты был его вещью, красивой куколкой. И когда он «умер», я хотел хоть как-то загладить вину за это, заменив воспоминания. Создав твою любовь к брату, я заставил тебя забыть себя. Но значение твоего Имени стереть недоступно даже мне. Ты — Нелюбимый. Нелюбимый своим братом, который стал Возлюбленным. Тобой. «Я все знаю» — Тогда почему ты еще здесь? — вглядываюсь в твой образ. Красивая картинка, рожденная моим сознанием, продолжает оживать. Цвета становятся насыщеннее и ты становишься… живее. Если бы это было правдой, наверное, ты бы убил меня. Ведь это из-за меня ты потерял память, которую так безуспешно ищешь. Ты должен ненавидеть меня за это. Я бы принял. «Я тебя люблю» — Замолчи! — даже смотреть на тебя становится больно. Это не правда, это заклинание. Самое отвратительное, какое есть, оно связывает тебя против твоей же воли с другим человеком. Хочется подняться и подойти к зеркалу. Подойти ближе к тебе. Увидеть, что ты такой же лжец, как и я. Непозволительная дерзость для Бойца. — Ты лжешь! — ты не можешь меня любить. Не после всего. Так не бывает, а значит ты лжешь. Чтобы что? Чтобы унизить? Причинить еще больше страданий? Гнев заставляет подорваться, чтобы оказаться ближе к зеркалу. Ты продолжаешь смотреть на меня своими пронзительными фиалковыми глазами, словно не слышал моих дерзких слов. В моих глазах — ярость. Безумие. Горечь. Я выплескиваю их на тебя ледяной водой, надеясь увидеть злость. За такие слова наказывают, уничтожают, размазывают. — Ты — не Рицка! — запал прошел, и я плавно опускаюсь на пол. «Тогда кто я?» — Я не знаю… — ладонь опускается на прохладную гладкую поверхность. Это не ты. Это не ты. Кто угодно, но не ты. Это тени, это безумие, это свет фар, моя больная душа. Прекрати меня мучать. Ты не можешь меня любить, просто не можешь. Хочется плакать. Хочется разрушать. Хочется бить стены. Ты подходишь ко мне со спины, там, в отражении. Обхватываешь юношескими ладонями мою шею. Разматываешь бинты, а у меня даже нет сил сопротивляться. Я смотрю пустыми глазами на твой темный образ. Я знаю, почему ты здесь. «Почему же?» — Потому, что я люблю тебя, Рицка… — пальцы мягко обхватывают мою шею, постепенно сжимаясь. Я люблю тебя. Несмотря ни на что, все равно люблю. Желаю, мечтаю о тебе. Заставляю тебя быть здесь, во мраке этого сырого подвала, со мной. Пальцы сжимаются все сильнее. Ты душишь меня там, в отражении, а воздуха не хватает здесь. Дай мне… лишь раз коснуться. Мои руки нащупывают лишь пустоту и тянутся вперед, к твоему отражению. Только раз прикоснуться. Холодная поверхность. Лицо немеет, я ведь даже не сопротивляюсь. Я ведь хотел… Из горла вырывается хрип. «Я люблю тебя» Зеркало исходит трещинами, из каждого осколка на меня смотрят твои глаза. Тысячи одинаковых, полных горечи глаз. Я больше не могу смотреть, передо мной темнота. Сила, вырывающаяся сквозь пальцы, заставила треснуть стеклянную преграду. Я чувствую мягкость и тепло твоего лица, хотя и не вижу их. Куда-то исчез запах сырости. Глаза под закрытыми веками бегают из стороны в сторону, что-то высматривая в темноте сознания. — С-соби? — нет. Это не ты. Этого не может быть. Я умер. Горячие ладони ложатся на мои щеки, впаиваясь в них. Я не могу открыть глаза. И все же открываю, ослепленный светом лампы. — Это… как же ты… — падаю на тебя. Это ты. Сидишь на моей кровати. В моей рубашке. Такой живой. Боги, я же не смогу уйти, не смогу убежать. Мой разум не может переварить происходящее. Я ведь должен быть там, в сыром темном подвале. Лежать на своей подстилке и быть послушным псом. — Давай, осторожно, — затягиваешь меня на кровать, и я не могу себя сдержать. Целую, рвано, горячо, выпивая тебя, забирая твою Силу до последней капли. Не могу отпустить, не могу оторваться. Лжец, предатель, обманщик, впаиваюсь в тебя, сжимая твои тонкие запястья. Прошу, не вырывайся, только не вырывайся, не убегай от меня, не заставляй отстраниться. Я не хочу тебя потерять, хотя и знаю, насколько мерзко поступаю, силой удерживая тебя. Одно движение — и я отступлюсь, умру на твоих руках, но отступлю… Ты буквально отшвыриваешь мои руки, в мгновение, в одно мгновение дикого ужаса и сжавшегося сердца. И обвиваешь меня своими, притягивая за шею. Врываешься в мою душу ярким пламенем. За доли секунды осыпаешь меня горячими поцелуями, которые рассыпаются по моей коже пылающей Силой. Мысль-действие, ощущаемая каждой клеточкой моего тела так, словно ты касаешься горячими влажными губами моей обнаженной кожи. Один взгляд — обещание, второй — жадные касания. Душа мечется, обрушиваясь на тебя ласками, жадными касаниями. Смотрю в твои глаза, утопаю в огне. Движения душ резкие, распаляющие, властные. Сознание припадает, властно врывается в тебя, разбивает мир на осколки, сверкают, словно хрусталь. Кровь стучит где-то в висках, невозможно разорвать взгляд, я врываюсь в твою суть, охватывая ее своей, распинаюсь, раскидываюсь, дергаю ниточки нервов, впитывая каждый твой ответный импульс, наполняясь им. Душа ревет, последнее столкновение навеки спаивает жизнь в единую энергию, растекаясь по мышцам волной и оседает. Мы смотрим друг на друга, тяжело дыша, каждое движение век — целая вечность. Припадаю к твоей вздымающейся груди и затихаю. Я мог бы умереть прямо сейчас… — Успокойся, я здесь, это я… — Рицка… — Не умирай, я не собираюсь тебя отталкивать, — шепчешь на ухо, тихонько укачивая. Наверное, я сбежал. Наверное, в эту же секунду сюда явится Сеймей, чтобы вернуть свое. Или убить. Умру, но не смогу уйти, не смогу оторваться… — Не заберет, не отдам, прошу, поверь мне. — Я тварь, Рицка, я столько раз тебя предал. — Я знаю, я все знаю, и про память, и про… про все, — ты продолжаешь удерживать меня, укутывая, защищая, обвивая всего меня своей Силой. Ты… — Я все равно тебя люблю. Не могу… избавить себя от этого чувства, — наконец нахожу в себе силы взглянуть на тебя. Ты настоящий, не фантом в зеркале, созданный моей умиравшей душой, а живой. С уставшим взглядом, больными красными глазами, в моей рубашке. С влажными приоткрытыми губами. Твои пальцы обхватывают мое лицо, и я возрождаюсь. — Я буду твоим. Весь. До последней капли крови, — поцелуй-печать, поцелуй-заклинание. Ты даешь мне свою клятву, и я знаю, что ты выполнил ее. Ты уже стал моим. Весь. До конца. И чувствуя твое обещание в самой глубокой части своего сердца, я, наконец, понимаю, что Связь всполохом озаряет мой разум. Установив ее своим больным сознанием, своей болью и правдой, я покинул Сеймея. — Прости меня, Рицка, — отпускаю все мысли. Я больше не могу. — Спи, Соби. Тебе надо отдохнуть, — даешь мне обхватить твои колени. Тебе еще только предстоит путь по паутине моей памяти в поисках всех ответов на свои вопросы. Ты зарываешься пальцами в мои волосы, невзирая на всю грязь, что я в себя вобрал. Последнее, что я чувствую, проваливаясь в пустоту мерцающих звезд, это яркий импульс твоей души, стирающий мое прежнее Имя.