Новогодние подарки

Закончили довольно шустренько. Леви, конечно, все еще ковырялся со своим противником, зато Ску уже отправился раздавать приказы младшим офицерам, Бел и Фран начали свои брачные игры, а босс довольно развалился на кресле, покручивая в руке толстостенный бокал с виски. — Кончай его, — лениво произнес он и подпер подбородок кулаком. Луссурия немедленно нахмурился и повернулся к своему противнику. — Босс! Ну ты только посмотри, какая лапушка! Можно, я его себе оставлю? В качестве трофея? В качестве поощрения? Ну, хотя бы как подарок на Рождество? Обещаю, что целую неделю лично буду готовить тебе мясо, как ты любишь! — Мусор, — только и бросил Занзас, но Луссурия довольно подпрыгнул и вскинул кулак вверх. Он прекрасно умел переводить ворчание босса на нормальный человеческий язык, а потому без труда понял, что тот имел в виду: «Лапушка? Ну, тебе виднее. Делай с ним, что хочешь, только пусть мне на глаза не попадается». Так что Луссурия подошел к поверженному, валяющемуся в отключке противнику и с наслаждением посмотрел на распростертое тело. Хорош, этот мужчина и в самом деле был невероятно хорош! Ровесник самого Луссурии, в прекрасной физической форме, высокий, мощный, но не тупой качок, а вполне себе разумный и смешливый человек, которого неизвестно какими ветрами занесло в довольно невразрачную семью Коцца. Луссурия провел ладонью по затянутому в форменную серую безрукавку плечу и покачал головой: смертельно опасных ранений не было, а приводить в порядок свое сокровище следовало только после того, как оно окажется в надежных стенах варийского замка. Добравшись до своей комнаты, Луссурия сгрузил так и не проснувшегося мужчину на собственную постель и невольно залюбовался тем, как гармонично тот в ней смотрелся. Скинул собственный плащ, стянул с носа солнечные очки, причесал растрепавшуюся челку. Накинул на плечи мягкий пушистый халат и поставил вариться кофе, пока его пламя старательно залечивало каждую ранку на теле драгоценной добычи. Когда по комнате поплыл головокружительный аромат, Дождь Коццы медленно зашевелился. — Мы проиграли, — безразлично сказал он, глядя в высокий потолок, щедро украшенный лепниной. — Это было неудивительно, — сказал Луссурия и присел возле постели раненого. Пусть физические повреждения затянулись, но душевные никуда не делись, да и про общую усталость после сражения забывать не следовало. Горячий бульон оказался в ладонях Луссурии словно бы по волшебству, и он поднес ложечку к губам своей добычи, насмехаясь над тем, как отчаянно и заполошно билось его собственное сердце. — Ваш босс сбежал одним из первых, даже удивительно, что некоторые его подчиненные сражались до самого конца. Луссурия красноречиво посмотрел на пленного, показывая взглядом, кого именно он имел в виду. Губы нежданного сокровища, тем временем, послушно приоткрылись и приняли воистину живительное зелье. — Семью возглавляет мой брат, я не мог его оставить или подвести, — с горечью сказал пленный после того, как еще одна ложка супа оказалась проглоченной. — Почему я до сих пор жив? — Ты — моя награда за хорошую службу, — покачал головой Луссурия. — Знаешь, когда-то меня мой босс тоже сначала бросил, а затем едва не прикончил. С тех пор мы оба поняли, что в семье так не поступают. Надеюсь, ты очень скоро тоже это осознаешь. — Был бы смысл, — горько усмехнулся пленник, отворачиваясь от следующей порции супа. — О тебе ходит много всяких разных слухов. Стать игрушкой такого, как ты… Не думал, что однажды доживу до подобного унижения. — Такого, как я? — почти без обиды спросил Луссурия. — Знаешь, ты показался мне чуть умнее тех идиотов, что решили напасть на нас. Я даже поверил, было, что ты способен заглянуть чуть глубже внешней обертки человека. Ешь суп. Ошибся я в тебе или нет — это еще не повод отказываться восстанавливать силы или устраивать из себя королеву драмы. Мой босс балласт не любит: когда ты достаточно выздоровеешь, он предложит тебе присоединиться к нам. Тот факт, что я назвал тебя своим трофеем, всего лишь спас тебе жизнь на поле боя и спасет еще раз в случае, если ты откажешься принимать предложение главы Варии. В последнем случае тебя всего-навсего вышвырнут вон, чтобы глаза не мозолил. — Какое великодушие… — вздохнул пленник, но к тарелке обратно повернулся и рот послушно приоткрыл. Луссурия пытался бороться с охватившим его разочарованием. Он всегда влюблялся стремительно, порывисто, страстно и очень, очень глупо. Стоило понимать, что пленник не воспылает к нему ответной страстью и не притянет его в свои объятия в тот же миг, как поймет всю глубину чувств Солнца Варии. Следовало помнить о том, что весь мир, даже члены его собственной семьи, считают его размалеванным попугаем, не достойным уважения. А ведь ему всего-то и хотелось, что немного любви, и неужели он так много просил от этой жизни? В итоге Солнцу Варии пришлось заняться повседневными вещами. Он ходил на тренировки, следил за тем, чтобы младшие офицеры питались, как положено, готовил для Занзаса обещанные ужины, успокаивал и разнимал ссоры в отрядах, а затем возвращался к себе, стирал с лица краску, садился на подоконник и долго-долго пил кофе, глядя на простирающуюся во все стороны дождливую зимнюю тишь. Пленник в основном молчал. Его никто особо не ограничивал в передвижениях, разве что выйти отсюда до разговора с Занзасом он не мог, так что Риккардо, а именно так по странной прихоти судьбы звали этого мужчину, принимал участие в тренировках, нередко фехтовал со Ску, заметно уступая ему в силе, но беря свое в верткости и скорости реакций. А еще он каждый вечер обязательно возвращался в комнату Луссурии и пристально наблюдал за тем, как его пленитель из ослепительного Солнца Варии превращается в обычного, усталого и довольно сильно потрепанного жизнью человека, любящего мягкие халаты, красивые закаты и пузатые кружки с кофе. Луссурию и смущали, и обжигали эти взгляды. Страсть никак не желала покидать его, и он томился от любви, слишком близкий к ней и одновременно бесконечно далекий. Когда наступил предновогодний вечер, он просто настежь открыл дверь своей комнаты и умоляюще сказал: — Уходи. — Почему это? — искренне удивился Риккардо. Он подошел к Луссурии почти вплотную, и ноздри последнего затрепетали от терпкой смеси разгоряченного тренировкой тела, ноток благородного кедра и легкого шлейфа ароматного красного вина. — Я больше не могу, — честно признался он, а затем едва слышно добавил: — А неволить не хочу. — Новогодняя ночь за окном, — ни с того, ни с сего сказал вдруг Риккардо, показывая туда, где с неба вдруг медленно начали спускаться крупные хлопья. — И? — растерялся Луссурия. — А я все-таки новогодний подарок, — усмехнулся мужчина и осторожно придержал Солнце Варии за плечи. Луссурия всегда считал себя ярким, смелым, абсолютно незакомплексованным, но вдруг понял, что и он вполне способен на странные реакции типа стеснения или даже смущения. — Изначально ты был подарком к Рождеству! — ляпнул Луссурия совершенно невпопад, как распоследний унылый зануда. Впрочем, Риккардо лишь усмехнулся. — Будем считать, что Баббо Натале немного заблудился по дороге, — тихо сказал он, а затем добавил: — Ты и в самом деле оказался куда глубже своей обертки. Я жалею, что не сумел разглядеть это раньше. — Мы еще никуда не опоздали, — улыбнулся Луссурия и, все еще не веря в реальность происходящего, потянулся к Риккардо. Снег за окном медленно превращался в дождь, но кого это волновало, когда в варийском замке происходило самое настоящее новогоднее чудо?