Вязью узоров моего поля

Зацикленность на попытке просто жить, гнев на несправедливость и мешанина собственной личности оставляли Оптимусу мало простора на то, чтобы осмотреться вокруг и завести хотя бы приятельские отношения. Он в основном не был вспыльчивым и не имел привычки бить все и вся, но отсутствие необходимости держать все свои мысли при себе сделало его прямолинейным и едким. Первое время иногда самому за себя становилось стыдно. Потом — легче. Часть гнева и отчаяния испарилась в чувстве опустошения и бесконечной усталости, от чего он пришел к какому-никакому балансу между внутренней озлобленной тварью и выжженным до пепла солдатом. И казалось бы, его уже ничего не могло удивить в этой жизни, как в нее вошел Кнокаут — твердым уверенным шагом, каким князи входят в свой дворец. — И как Праймус умудрился в такую хорошенькую оболочку вместить такой характер, а? Впервые за всю работу медиком он уронил инструмент — в развороченный генератор, залитый энергоном такого же покореженного бака и слабоконцентрированной нанитной жидкостью — но на тот момент это его не волновало. Кнокаут, стервец эдакий, заржал. Рэтчет обматерил и, наверняка, отвесил бы еще подзатыльник, если бы мог дотянуться. И если бы руки у него по локоть не были в технических жидкостях того несчастного, которого они седьмой джоор пытались поднять из мертвых. — Ничего, когда ко мне в первый раз подкатила самая красивая фем нашего курса, я тоже был обескуражен, — пытаясь также не заржать и кривя губы, успокаивал его Мистхейз. И именно в тот момент до него дошла вся абсурдность ситуации. Кнокаут, бывший десептикон, недвусмысленно флиртовал с бывшим Праймом. Оптимус посмотрел на Мистхейза. Помолчал. И позволил себе рассмеяться. С удовольствием, без ужимок с ошеломляющим самого себя весельем. Дальше общение завертелось с новой силой. Кнокаут, почувствовав рядом смущающегося мальца явно пытался выбить из Оптимуса ту же реакцию — просто потому что мог. Оптимус же вспоминал себя — Тринадцатого, не скованного Матрицей или стеснительностью Ориона, притягательно обаятельного с чужих слов. Вспоминал как общаться не только посредством приказов или изворотливой дипломатии, как можно иначе, с ноткой игривости, с наглым прищуром. Поэтому в следующий раз тем, кто вгонял в ступор, оказался он, назвав Кнокаута вязью узоров своего поля. Это был откровенно старый комплимент, но со слабоуловимым акцентом старокибертронского он приобрел нежный и деликатный характер. Кнокаут смущенно улыбнулся. С этого момента флирт превратился в постоянную часть его общения с бывшим десептиконом. Рэтчет ворчал и грозился оставить их разгребать проблемы самих. Мистхейз не знал куда себя деть. В конце концов именно он был здесь молодым и неопытным. Кроме этого, флирт Кнокаута большую часть времени имел эротический подтекст, в отличии от того, который практиковал Оптимус. Мистхейз смущался. Оптимус делал старательно пустое лицо всякий раз, когда ловил его на запоминании оборотов. И это было… хорошо. С Кнокаутом не нужно было мучаться неопределенностью и страхом за раскрытие личности, он обладал легким неконфликтным характером и точно знал, чего хотел. Оптимус был асексуален, Тринадцатый склонен к демисексуальности, а Орион был, кажется, влюблен в Мегатрона, о чем думать хотелось примерно никогда. Поэтому, решив, что хуже уж точно не будет, он оказался в постели Кнокаута. Эксперимент удался, они разбежались довольными, и, наверное, собирались встретиться снова. Жизнь перестала походить на больной кошмар. Неудобное новое имя становилось комфортнее носить.