Разговор на старом кладбище

Я указала пальцем на старую могильную плиту. «Феликс Хониккер. 1977 - 1989» – Это твоя могила?    Феликс кивнул. – Угу...    Я с каким-то сочуствием посмотрела на него. Он умер, когда ему было всего лишь двенадцать. У мальчика ещё вся жизнь была впереди и тут раз...    И она обрывается. – Кстати, позволь поинтересоваться, а как ты умер?    Феликс пожал плечами. – Не знаю... Не помню, если быть совсем уж точным. – Как это – не помнишь? Смерть свою – и не помнить?    Говоря это я понимала, что звучу так, будто бы сама уже давно мертва, а может и несколько раз перерождалась и вновь умирала. Но Феликс не обратил на это внимания. – А вот так. Мы же не помним, как рождаемся, вот и смерти не помним. – Разумно...    Было весьма непривычно слышать подобное от двенадцатилетнего ребёнка.    Я уставилась на редкие листья под ногами. На кладбище было очень мало деревьев, поэтому и листьев было не шибко много. Но мне нужно было на чём-то концентрировать взгляд, а иначе я бы уже давно сошла с ума от подобных диалогов. Хотя, признаться честно, сама не уверена, что с моей головой всё в порядке. – А ты помнишь что-нибудь из жизни? – Что-то помню. Но расплывчато и отрывками. Трудно вспоминать, что именно...    Анри говорила что-то похожее. Она помнила отрывки нашей детской дружбы, помнила моменты из своей жизни до эпидемии, помнила лес и любила его. Несмотря на смерть она была очень оптимистичной, а на то, что она призрак, не обращала никакого внимания. Уорхол и при жизни была такой. Весёлая, активная, всегда с кучей идей, когда дело доходило до того, чем нам заняться. И ей было всего девять лет, когда смерть настигла её.    Феликс был отнюдь не таким. Апатичный, неразговорчивый, постоянно находящийся в какой-то прострации. Он совсем не походил на двенадцатилетнего. Хотя... Он же призрак. Да, он практически ничего не помнил о своей жизни, но ведь там должно было произойти что-то, что так сильно повлияло на него. Возможно, при жизни он был совсем другим. Возможно, он также как и Анри всему радовался и искал во всём хорошее, но в таком случае... Что заставило его изменить своё мировоззрение? – Феликс, у меня есть ещё один вопрос. Почему ты стал призраком? – Не знаю... – Ну... Попытайся вспомнить. Может у тебя были какие-то незаконченные дела в этом мире или ты чувствовал себя одиноко? – Вспоминать трудно. Не хочу. – Понятно. Чтож, спасибо за разговор.

***

– Почему ты решила вернуться? Я пристально смотрела на маленькую девочку, чьё лицо почти полностью было скрыто под густой длинной чёлкой. – Мне было очень одиноко там... В вечной пустоте. Я скучала по тебе, по твоему отцу, по моим друзьям, по нашим детским забавам... И решила вернуться. Анри посмотрела на меня и улыбнулась. Она выглядела весьма неряшливо. Изорванная и заляпанная землёй в некоторых местах рубашка, как у меня, которая, к тому же, была ей велика, торчащие во все стороны длинные чёрные волосы, которые давно уже не слышали слова «расчёска» и босые грязные ноги, не достающие до пола. Увидь я такую картину ночью, я бы пришла в ужас, но сейчас на улице был день и спустя долгое время светило солнце, освещая мою кухню приятным светом. Я отхлебнула чай из кружки и впилась взглядом в кружку рядом с девочкой. За всё время, проведённое здесь она ни разу не прикоснулась к ней. – Почему ты не пьёшь? Не любишь такой чай? Анри отрицательно покачала головой. – Ох, нет, нет! Просто я уже всё выпила. Я с удивлением посмотрела в кружку Уорхол. Она по-прежнему была наполнена почти до краёв, как будто к ней никто и не прикасался. Единственное отличие было в том, что чай был чуть светлее, чем когда я его только налила. – Но ведь кружка почти полная. Ты к нему и не прикасалась. Девочка кивнула. – Да, к этому чаю, я не прикасалась, но я выпила его энергию и насытилась. Спасибо.

***

   Резкий порыв холодного ветра заставил меня поёжиться и ещё больше захотеть покинуть это место. Хлопковая ночная рубашка была не предназначена для брождения по осеннему лесу, а шарф грел в основном шею. – Холодно... Тебе так не кажется? – Есть один плюс в состоянии призрака. Не чувствуешь ничего. Ни жары, ни холода, ни боли. – Ясно... Тогда я... Пойду? – Да... Да, конечно. Я развернулась и пошла в сторону выхода с кладбища. Разговор с Анри всё ещё вертелся у меня в голове, отчаянно не желая покидать её. Почему-то мне было её жаль. Её, Феликса и других призраков, если они есть. Они не едят... Они впитывают энергию. Интересно, могут ли они чувствовать вкус того, что «едят» или для них всё одинаковое? Если они не чувствуют вкуса пищи, это просто ужасно. Анри теперь всегда будет ребёнком, но не сможет почувствовать вкуса конфет, вкуса чая, вкуса сгущённого и обычного молока. Я бы не выдержала такой жизни. «И как ты могла докатиться до того, что разговариваешь и сочувствуешь призракам? Тебе нужно что-то делать с головой, Эйлер» – я шла в сторону своего дома шурша сухой листвой, прижимая к себе потрёпанный временем и ещё чем-то дневник.