Вместе

      — Не честно! - заливистый мальчишеский смех раздаётся по округе, под задористое - точно хвастливое, довольное своей маленькой «победой» - фырчанье сбоку и хруст снега.              Мальчишка сверху вниз смотрит на подошедшее существо, заинтересованно склонившее вбок голову, выжидающее дальнейшие действия человека, которого минутами ранее не составило труда повалить в едва образовавшуюся небольшую горку снега одним движением лапы. Играючи, конечно, но если бы их кто-то мог видеть, то наверняка невольный свидетель не смог бы окрестить это иначе, как «бой» между человеком и неизвестным существом. К счастью лишь для самого существа: хотелось, очень хотелось показать его остальным - насмешливым детям, считающих рыжего мальчишку странным, - мягко сказано! - и раздражённо вздыхающим воспитательницам, до этого уже ловившие и отчитывающие проблемного, по их мнению, ребёнка:              «Снова ты за своё, Разумовский! Сколько раз повторять - нет там никого» - звучало из их уст каждый раз, стоило рыжему мальчишке вернуться с очередной спонтанной прогулки в дождь или быть нежданно застуканным посреди ночи, крадущимся из детдомовской спальной комнаты, во время объявленного отбоя, воровато оглядываясь на каждый скрип, стук и шорох - здание было старым, не было чем-то странным услышать подобное, более старшие ребята даже пользовались этим, рассказывая многочисленные легенды, верить которым не хотелось, но больше всего не хотелось столкнуться не с возможным привидением заброшенных корпусов, а с разозлёнными подобной выходкой воспитательницами, отводящее за руку беглеца на место, едва не поднимая каждый раз на уши весь детдом.              «Я же видел!» - Серёжа уже и не помнил, сколько раз произносил эту фразу, расстроено поджимая губы, натыкаясь на безапелляционный взгляд воспитательниц и на молчащих воспитанников, что лишь посмеивались и перешептывались между собой, нарочито тыкая пальцем и кивая в сторону Разумовского, зная, что никому не было до этого дела, что все прекрасно всё понимали, но заступаться за фантазии одинокого мальчишки никто не решался.       Сколько раз он пытался доказать - уже и не вспомнить, да и было бессмысленно это. Серёжа помнил, как однажды обиделся на своего нового друга, завидев того через мутное, кое-где уже треснувшее оконное стекло, выводящее на открытый двор, и наотрез отказывался выходить к ожидающему его существу, взглядом жёлтых, хищных глаз, отвечающее мальчишке и мотающего клювастой мордой в сторону - зазывая, приглашая.       Серёжа впервые тогда проигнорировал приглашение знакомца, но видит Бог, чего тогда стоила эта детская упёртость - целого дня одиночества, пусть и в окружении стайки беспризорников, для которых рыжий мальчишка и вовсе был «белой вороной»: со странными рисунками, рассказами о неком Птице и вечной, необъяснимой тягой к интересам, считающиеся нетипичными и даже «стыдными» в их кругах.              Птица второй раз за всё время тогда сам перешагнул порог детского дома - первый Серёжа уже не помнит толком, не до конца различив в тот момент реальность ото сна: помнил только, как проснувшись от кошмара, лихорадочно схватился за край лёгкого одеяла, натягивая того до подбородка, под тихий шелест иссиня-чёрных перьев, в тот момент казавшиеся сплошным сгустком темноты, надвигающимся на выпучившего глаза ребёнка. Кричать было нельзя - услышат и не поздоровится - лишний повод для насмешек и отчитывания, да и успел бы он…когда существо подошло практически в упор, оценивающе рассматривая человека перед собой, словно бы так же, как и тот, видел таких как он впервые, не обращая внимания на спящих в соседних койках остальных детей.              Во второй раз Птица - как его назвал Серёжа, так по-детски наивно и просто, - находит нахохлившегося, точно как он сам, Разумовского в библиотеке, сидевшего с потёртой по краям книгой в руках, бегая увлечённым взглядом по строкам, но стоило уловить движение сбоку, как книга тут же опускается и Серёжа с недоумением смотрит на существо, по правде говоря, даже не предполагая, что пернатое создание действительно могло прокрасться в здание, ведь Птица до этого всего ждал того на улице, да и как…неужели всем было всё равно даже сейчас? Неужели никто до сих пор не видел его? Не поверят и в этот раз?       На вопрос «почему?» Птица примирительно урчит, ложась рядом, словно бы говоря - «я никуда не ухожу» и случайно задевая рядом стоящий стеллаж с книгами крылом, отчего одна из книг глухо падает на пол, вызывая хриплую ругань библиотекарши и редких посетителей, скопом обернувшихся к ойкнувшему Разумовскому, но возмущения со стороны неожиданно не последовало - то ли не решались, то ли просто всем было не до упавшей книги и вздрогнувшего мальчишки.       Птица, выждав, когда все отвернутся, стоило заслышать грозное цоканье каблуков в их сторону, одним движением хватает книгу клювом - Серёжа впервые видит мелькнувшие клыки у существа, - возвращая её на законное место в ряд, к остальным. Как раз в тот момент, когда подошедшая библиотекарша окидывает пространство сканирующим взглядом, силясь найти виновника шума, задерживаясь на притихшем в углу Разумовском и раздраженно выдыхает, поправляя оправу очков на переносице и, не найдя «жертву», разочарованно уходит обратно, прошипев напоследок напоминание про соблюдение тишины - больше для формальности, чем от чувства уважения к другим.              — Какое разочарование. - Птица сам шипит вслед уходящей женщине, издавая звук, напоминающей карканье и смех одновременно, неожиданно приятный слуху.              — Ты умеешь говорить? - Серёжа импульсивно поддаётся вперёд, тут же поспешно закрывая рот руками, вновь замечая косые взгляды и продолжает едва слышным шёпотом, похожим на тот, которым здесь некоторые умудрялись читать вслух. — Но…как? Давно?              Клювастая морда не меняется в выражении, клюв - словно бы часть маски, не морды живого существа, - плотно закрыт, но Птица хвастливо дёргает хвостом, задевая концами перьев Серёжу и выпрямляя шею, умудряясь рокочуще ответить:              — Всегда! Умею и всё, как ты, Серёжа              Серёжа глупо моргает, приоткрыв рот, и поспешно сдувает лезущие в глаза волосы, отворачиваясь от Птицы. Разумовскому всё время, с момента первой встречи, было интересно узнать про Птицу - кто он, откуда он, почему он здесь, почему с ним?       В природе таких животных не должно было существовать - всё, что знал Серёжа, но живое опровержение неотлучно следовало за ребёнком, уводя их раз за разом в самые дальние и затаённые места, подальше от любопытных и недобрых глаз.       Но хотеть и неожиданно получить желаемое - разные вещи, тем более в день, когда Разумовский планировал обижаться на единственного…друга? Сопровождающего? Дети должны дружить с другими детьми - так правильно ведь, верно?              Что думал сам Птица на этот счёт и как воспринимал самого Разумовского, Серёжа не имел ни малейшей догадки, но раз предоставилась возможность узнать об этом - было бы глупо отказываться - детское любопытство взяло вверх над первичной обидой.              — Кто я такой… - Птица с хитрецой отчеканил вопрос, задумчивая постукивая когтями об пол.       — Я думал, что твой лучший друг?              Серёжа растерянно вновь перевёл взгляд в книгу, закусывая губу.              — Д-да…вроде как. Конечно? - Птица усмехнулся с растерянности мальчишки, навязчиво заглядывая на страницы книги, на которых красовались несколько нарисованных изображений и выцветшие портреты людей - художников. — Тогда почему все говорят мне, что у меня нет друзей? Тебя нет.              Серёжа встаёт, забирая с собой книгу - Птица молчит, лишь посмеиваясь и чуть щурит глаза, слишком по-человечьи, слишком хищно, но от чего-то это не пугает, а напротив - успокаивает.              — Мы обязательно вернёмся к этому диалогу, дружище. Очень скоро.       

***

      Серёжа вскакивает на ноги и довольно смеётся, когда того аккуратно дёргают за рукав на себя и чужие когтистые пальцы быстрым движением отряхивают волосы и одежду от прилипшего снега.              — Честность? - жёлтые глаза лукаво блестят, Птица чуть обнажает заострённые зубы. — Нет, дружище. Честным людям не выжить в мире, наполненном обманом. - он изогнул брови, скептично заключая: — Таких и не осталось.              — Как же? - Серёжа тянет руку к оперённой кисти Птицы - почти человеческой, негласно прося пойти с ним, чему последний повинуется без возражений. — Знаешь, сколько в мире хороших людей? Ты видел других людей, Птица?              За спиной устало вздыхают и закатывают глаза, улыбаясь наивности Разумовского. Сколько раз нужно было повторять этому созданию, что мир жесток и беспощаден с теми, кто не в состоянии дать отпор? Люди называют эту наивность - верой в лучшее, но насколько она делает их слабыми.              — В этом и дело. - усмехнулся Птица, на секунду оборачиваясь в сторону скрывшегося из виду детдома, затем - на оставленные следы, растворяющиеся под сосредоточенным взглядом хищных птичьих глаз, вспыхнувших на мгновенье. — Слишком много людей видел.              — Ну и? - с энтузиазмом вопрошает Серёжа, всё же надеясь переубедить друга. — Не все люди плохие, есть много хороших, честных и добрых, правда! Ты же сам говорил, что…              — Я говорил это тебе! - Серёжа до сих пор не мог понять, что такого он говорил, от чего его друг смеялся? Не над ним, нет, словно бы над всем миром, словно бы само слово «добро» Птица воспринимал как шутку. — Знаешь, - успокоившись, но всё ещё хихикая, тот подмигнул обернувшемуся Серёжи. — Люди - ладно-ладно! - могут быть хорошими, даже добрыми, хорошо, но это не значит, что они честные, Серёж.              — Как это? - Серёжа высвобождает руку Птицы, непонимающе хмурясь.              Птица лукаво смотрит на мальчишку из под ниспадающих рыжих волос, но Разумовский, по всей видимости, каким бы ни был способным учеником, всё ещё слабо понимал, к чему клонил его друг. Как там у людей говорят? «Сними розовые очки»?              — Ни взрослые, ни другие дети и понятия не имеют о нас, верно?              Серёжа кивает:              — Но, Птица, почему я могу тебя видеть и верить, а другие нет? Ты говорил, что так случается, но…              Птица перебивает, жестикулируя:              — Да, да. Именно, Серёж, но ты же помнишь: люди не любят тех, кто не похож на них. Они не понимают. Это не значит, что с тобой что-то не так, просто они так думают и хотят, чтобы ты сам так о себе думал. Людям, не похожих на других, приходится сложно.              Серёжа едва заметно отрицательно кивает головой, направляясь к их с Птицей месту - к сиротливо опрокинутой лодке, неподалёку от берега. Зимой находиться здесь категорически запрещалось - опасно, но кого это останавливало? Тем более Птицу, часто уводящего их сюда раз за разом.              — Каждому приходится врать. Хоть раз в жизни. - Птица подходит ближе к воде, подставляясь холодному - Серёжа бы, посильнее натягивая рукава свитера, сказал бы, что и вовсе ледяному - ветру, треплющему перья и приоткрывает крылья.              — Нет. - Серёжа отползает назад, подбирая к себе колени. — Я очень хочу, чтобы наш мир был таким, Птиц, вот увидишь! Такие люди, они…              — Возможно, на моей памяти ты будешь единственным таким человеком.              Он отходит от берега, присаживаясь рядом с Разумовский, чуть прикрывая того крылом - если заболеет, это будет плохо, не хотелось, чтобы из-за него - он обещал защищать этого мальчишку от любых невзгод.       А уж с такими грандиозными планами Серёжи - и подавно. Мир не заслуживал его, Птица был уверен, но вера в людей и всепобеждающие добро и справедливость Разумовского была сильнее, заглушая все сказанные слова и попытки Птицы убедить в обратном. Пусть так.              — Зло, добро - однажды ты сам поймёшь, как размыты границы этих понятий. Правда порой убивает или разрушает жизнь, дружище, поэтому никто не любит честных. - он придвигается ближе, зарываясь носом в холодные волосы мальчика. — Что есть зло для одного, будет добром для другого.              Серёжа кивает. Он не согласен, оба это прекрасно понимают, Птица знает, что тот вряд ли до конца понимает о чём речь, но продолжать спорить с другом не осмеливается. Он должен был помочь Разумовскому стать лучше, увереннее, желательно - злее, но что вообще это значило? Злее для хулиганов - пожалуй, можно было сделать, можно было даже влиять - дети наивны, легко поддающиеся контролю и манипуляциям, есть ещё время.       Злее для людей со злыми намерениями из пока что такого далёкого будущего? Было бы замечательно, но…       Серёжа бы ни за что не признал себя такого, ни за что не стал бы вредить людям, даже тем, кто заслуживали наказания, от кого было просто необходимо избавляться. Бесился бы, отрицал - в этом нет сомнений, но был бы результат?              «Знаешь, дружище, у меня были на тебя свои планы, точнее - не у меня, а у Кутха. Знаешь кто это? Нет? Сейчас расскажу, но влетит нам обоим, чёртова ты белая ворона» - Птица усмехнулся собственной мысли. Хотелось, порой хотелось так сказать, просто посмотреть на реакцию. Хотя реакция представлялась очень хорошо - вместо гнева и заверений в духе «я не хуже», он бы получил истерику и слёзы.              Правда убивает.              — С этим нужно что-то делать.              Птица удивлённо переводит взгляд на Разумовского.              — С чем? - мальчишка выбирается из под его крыла так резко, что Птица невольно сглатывает - не сказал ли он вслух мысль, отметённую и забытую через мгновенье, но могущую испортить всё одним махом? Что если…              — Хочу стать таким человеком и доказать, что ты не прав! - Птица расплывается в клыкастой улыбке, едва не походившую на победный оскал - смелое заявление! - пока Серёжа неотрывно смотрит своими глазами в чуть ли не самую душу, но робко добавляя почти сразу же:              — Ты же будешь со мной дальше дружить? Не перестанешь…              Взгляд голубых глаз на секунду становится неуверенным, после сменяясь мимолётным испугом. Нет, мальчишка всё-таки воспринимает все слова друга, но очевидно, трактуя их как-то по-своему, цепляясь лишь за самое важное.              — Не перестану. - Птица давит желание вновь засмеяться - так неуместно и настораживающе это сейчас выглядело бы.              «Знал бы ты, что ты не станешь таким человеком, Серёж. Ты им родился уже. И знал бы ты, что любят таких как ты именно за это и у нас - но тебе бы не понравилась причина» - Птица неосознанно тянется к кулону в форме вороньего черепа, повязанного на тёмной ленте. Символ того, к чему он имел лишь косвенное отношение - возрождать Кутха не было желания. Устраивать пожары, один из которых вошёл в историю как самый большой, разрушающий великий пожар, унёсший много жизней и принёсший очищение народу тех времён - то, что хотелось.              Но и оставаться среди людей в планы не входило изначально - что он не видел за множество веков? Да люди и не рассматривались никогда как нечто важное, и симпатии к ним Птица не испытывал вовсе. Прекрасный ресурс для осуществления планов и подпитки энергий, прекрасные игрушки.       Но сидящий перед ним Серёжа - единственное, что напоминало, что Птица всё ещё оставался среди людей. Пусть скрываясь, в почти человечьей форме, но был рядом, да ещё и умудрился - признаться бы не то что Кутху, но хотя бы себе. - образовать между собой и человеком связь. Которую при чём, по всей видимости, не представлялось возможным разрушить. Во всяком случае - он не знал как.              «Не хватало, чтобы стал как вы, людишки» - Птица фырчит беззлобно и карикатурно закатывает глаза:              — Да и куда я денусь? - как ни кстати, вдалеке летевшие редкие птицы на Юг, вызвали новый приступ смеха у обоих. Птица картинно помахал на прощанье рукой в сторону улетающей стайки, словно бы гоня тех прочь. — Нет, никуда я не собирался от тебя так просто улетать, не надейся.              — Уже не надеюсь. - Серёжа встрепенулся, поняв как это могло прозвучать и постарался исправиться: — Т-то есть, я не надеялся! Я…Наоборот, ты мой лучший друг, я боялся, что может…но раз ты говоришь, что нет, то значит…              — И всё-таки ты сомневаешься, что я существую. - Птица хмыкает, даже не спрашивая, а констатируя факт. С одной стороны - он прекрасно понимал опасения и без того неуверенного в себе ребёнка, а с другой - такие моменты бесили порой до желания вернуться в изначальную форму и просто лично «переговорить» со всеми, кто был причастен к зарождающимся сомнениям. Всё портят…              Серёжа слабо жмёт плечами, бормоча тихое «извини», на что Птица лишь кивает, скучающе подперев подбородок рукой.              — Ну «извини» так извини. Не такой уж я и злопамятный.              «Да нет, такой же!» мысленно напоминает внутренний голос.              Серёжа сказал, что он похож на ворона - что ж, угадал мальчишка. Вóроны нравились Серёже, а с появлением в его жизни Птицы - и вовсе стали одним из главных интересов юного Разумовского. Только вот тот видимо не помнил или не знал, что врановые не только умные, но и злопамятные.              — Будем вместе всегда-всегда?              Серёжа делает такие восторженные и полной надежды глаза, что Птица, не понимая до конца - зачем, протягивает раскрытую ладонь, в которую тотчас ложится ладонь Разумовского.              Вынесенный самому себе приговор. Последний мост сожжён.              «Я об этом ещё пожалею…» - не унимался внутренний голос собственной сущности, но сейчас было не до него. Он и так это знал, но осознание происходящего и расплывчатого будущего с рисками для каждого из них отошли на последний план - придумают, разберутся!              — Вместе.              Птица отдёргивает руку, после внезапного «Апчхи!», удивлённо смотря на шмыгнувшего носом Разумовского.              — М-да, приятель. - он деланно укоризненно качает головой, стаскивая за рукав с лодки Серёжу. — Что мне снег, что мне зной, а, Серёж?              — Пойдём уже. - шутливую издёвку Птицы Серёжа благополучно пропускает мимо ушей.              Стоило Птица сделать шаг навстречу, намереваясь возвращаться, как с радостным: «Ничья!», Серёжа проносится впереди, а крылья, выставленные рефлекторно перед собой в последний момент, смахивают снег.       Птица весело усмехается: честный человек, значит? Для детского счастья такого человека нужно было всего ничего - наконец-то попасть снежком в уклонявшегося друга. Птица беззлобно цокает языком:              — Дожили.