Мне образ этот не даёт покоя,
И я смотрю из-за твоих широких плеч
На то, как мускулистая рука героя
С напором полирует меч.
Людвиг с жаром закончил последнее четверостишие и опустил лист пергамента, ожидая услышать овации. Гард чесал отросшую щетину и хмурился, а потом кратко резюмировал: — Срамота! Людвиг тотчас картинно мотнул головой, обиженно отвернулся и принялся перебирать вещи в своей дорожной сумке. С попутчиком ему колоссально не повезло. Казалось бы всё при нём: настоящий рыцарь, кошмар разбойников, мечта любого деревенского старосты, делающего у него заказы задёшево, и трактирщика, наливающего выпивку задорого, вот только утончённости в этом рыцаре было ни на грош. Игру на любых музыкальных инструментах он именовал не иначе как бренькание, а любую балладу или поэму он оценивал по собственной трёхбалльной системе, а именно “годнота”, “скукота” или “срамота”. Людвиг всю ночь промучался над стихами, а получил самый плохой отзыв. И что, спрашивается, Гарду не понравилось? Всё как и положено в описании балладного продаваемого героя: мускулист, широкоплеч, хорошо вооружен. У Людвига даже щёки загорелись, то ли от гордости за собственное творение, то ли от разыгравшегося воображения. Тем временем Гард его страданий не замечал и увлечённо ковырял палкой угли в догорающем костре. Что ж, было похоже на то, что он смирился с тем, что деятель искусств стал его компаньоном, а ведь раньше мог этой же палкой начать гонять по лесу и требовать убраться к чёртовой матери. Хорошо, что Людвиг тогда не сдался, хотя признаться честно, улепётывать по мху и кустарнику в его планы не входило. Но чувствовал ведь, что странствующий рыцарь — настоящая золотая жила для любого писаря, и не прогадал: столько подвигов уже совершено, подать бы только в приемлемой форме, и звонкие монеты сами потекут рекой в кошель на поясе. Людвиг так замечтался, что несколько раз достаточно громко вздохнул. Гард тут же принялся ворчать себе под нос. К большому сожалению писаря, объект его вдохновения не выносил никаких вздохов, считая, что они свойственны исключительно женщинам, а значит настоящему мужику охать категорически возбраняется по любому поводу. Вот страдает, скажем, сам Гард от похмелья, а Людвиг в этот момент не кстати котелок заденет и звякнет, так вот никакого нытья вы и в помине не услышите. То есть начиналось всё как и положено с протяжного стона, но уже в середине Гард успевал спасти ситуацию и заканчивал своё выступление звуком, напоминающим скрип проржавевших петель на воротах. Ну или на худой конец просто поминал Людвига и котелок в самых нетрадиционных, смелых и запретных отношениях. — Нам до города надо поскорее добраться, — окликнул своего спутника Гард. — Деньги заканчиваются и жрачка. Так что поедем сегодня на коне. Людвиг достаточно громко фыркнул, напоминая, что всё ещё обижен, но рыцарь его проигнорировал и принялся отряхивать от пыли вальтрап. Его конь косился на подготовительные мероприятия, периодически протестующе ржал и бил копытом. Уже запомнил, паршивец, что Гард подкладывает дополнительный потник под седло, только когда везти предстоит сразу двоих. К слову сказать, эта конская неприязнь была очень даже взаимна. Людвиг терпеть не мог эту отвратительную рябую скотину в яблоко. Во-первых, потому что Гард коня любил больше своего спутника. А где это видано, чтобы скотину предпочитали человеку? Даже кличку ему дал в честь любимого блюда, которое единожды отведал в каком-то трактире, — Пельмень. Опять же к слову, странствующий рыцарь тогда был в стельку пьян и едва держался на ногах, так что может и не настолько этот самый пельмень был божественно вкусен, как он себе вообразил. Во-вторых, ну что это за кличка такая для боевого коня — Пельмень? Какое бы горделивое и прекрасное имя не было у рыцаря, несчастный поэт вынужден будет посадить его верхом на Пельменя в своей балладе. Людвиг от этой мысли каждый раз передёргивался и в тайне надеялся, что в путешествии Пельмень сдохнет, и тогда не придётся портить своё творение упоминанием о нём. Один раз на перекрестке дорог им попался алтарь местной богини леса, и Людвиг оставил там последнюю серебряную монетку из кошелька, попросив наслать на несчастного коня стаю голодных волков. По дороге к городу Людвиг всё же отбил себе задницу, потому что Пельмень нарочно шёл немного вприпрыжку, чтобы лишнего наездника, сидящего сзади, посильнее подбрасывало. Писарь пробовал хвататься за луку седла, но пару раз промахнулся и ухватился за какой-то атрибут доспеха Гарда. Какой именно Людвиг не понял, но рыцарь возмущённо кхекал и бил его стальной перчаткой по рукам. Поганый Пельмень продолжал гарцевать, и писарь старался поскуливать от боли в такт довольному конскому ржанию. На очередной развилке они повернули на самую разбитую дорогу из всех возможных. Пельмень перестал ржать и шёл аккуратно, но измождённый Людвиг всё равно периодически всхлипывал. — Ну что ты всё стонешь, аки баба на сеновале? — не выдержал Гард. — Это всё твой конь, — пожаловался писарь. — Не слушай его, Пельмешек, — рыцарь склонился вперед и потрепал серую гриву. Из-за этого манёвра Людвиг съехал вперёд и уткнулся вплотную в широченную спину Гарда. От его кольчуги тянуло сосновыми иголками, печёной картошкой и совсем немного потом. Хорошие запахи, домашние, уютные и тёплые. Людвиг прикрыл глаза и даже на время забыл о боли промеж ног, но треклятый Пельмень споткнулся и вернул его в холодную и злую реальность. — Гард, — заканючил писарь, — я больше не могу. Я седлом это место натёр. — Яйца? — напугался Гард. Людвиг тяжело вздохнул. Снова забыл, что упомянутое рыцарем место считалось сокровенным, а любая угроза ему встречалась со всей возможной серьёзностью. И как бы писарь не просил называть оные чресла как-то более благовидно, Гард всегда про это забывал. — Скоро и до них дойдёт, — Людвиг благоразумно решил использовать слабость рыцаря себе на пользу. — Привстань в стременах, — посоветовал Гард. — Вон уже город видать, там заночуем и передохнём. Город — это был слишком великодушный эпитет для видавшей виды деревни, в которую они въехали. Но тут Людвиг винить Гарда не мог, ибо скрывалось всё это великолепие за огромным бревенчатым забором, который непонятно на кой возвели местные жители. От бандюгов что ли сохраниться решили? Глупо это как-то. Что там беречь, в самом деле? С десяток покосившихся домов, только у старосты более-менее пригодное жильё с петушками на крыше. Ещё конечно была таверна, но положа руку на сердце, она была в каждом месте, куда рыцарь и писарь заглядывали. А может за молодок своих боятся? Людвиг заинтересованно начал вертеть головой: разглядел только тощую корову, которую дёргала за сдувшееся вымя отвратительной наружности старая бабка, да дородную женщину, стирающую бельё в корыте. Но если учесть то, что она периодически доставала из корыта штаны, нюхала и с чертыханиями швыряла обратно, польститься на неё не мог даже самый изголодавшийся по женской компании странник. Даже Гард передёрнул плечами и потянул Пельменя за удила, чтобы добраться до таверны по дуге. Выпить рыцарь любил, впрочем, как и Людвиг. Вместе с хмелем частенько приходило и вдохновение, а ещё именно в тавернах можно было опробовать на публике свои произведения. Иногда могла достаться всего лишь медная монетка, а иногда и целый кошель серебра насыпали. Бывало конечно, что норовили и тумаками наградить, но Людвиг умел такие ситуации распознавать заранее и сбегал под благовидным предлогом, что всего лишь собирается промочить горло перед очередным куплетом для почтенной публики. У коновязи Гард задержался, плетя замысловатые узлы и бросая вожделенные взгляды на двери таверны. Людвиг покосился туда и обомлел, осознав, что именно привлекло внимание рыцаря. У входа топталась босоногая девица с длиннющей рыжей косой и конопатым лицом. Она как раз вытряхнула ведро помоев и направилась обратно в таверну, когда Гард последний раз дёрнул удила Пельменя и пошёл следом. — Видал какая рябая? — Людвиг несколько раз натянуто хихикнул и принялся вихлять задом, подражая походке девицы. — Ага, — с придыханием согласился Гард и внезапно сунул под нос писарю оттопыренный от кулака большой палец, — во баба! — Какое ещё во? — опешил Людвиг. — Сам говорил, что веснушки — это грязь на морде. Писарь с обидой потёр нос и щёки, на которых красовались ненавистные конопушки. Сколько бы он не мазал их прокисшей сметаной, ни одна не пропала, разве что цвет сменился с ярко-золотистого на болотный. — Так ты мужик, тебе не положено, — отмахнулся от него Гард. — А тут красяво! — Красиво, — автоматически поправил его Людвиг. — Во! — рыцарь не растерялся от сделанного замечания и снова показал ему большой палец. Трактир Людвигу не понравился, так как выяснилось, что конопатая девица была здесь в роли служки, разносящей напитки. Гард уже вовсю размахивал руками, подзывая её к себе. — Ну чаво? — рыжеволосая сердцеедка соизволила дотащиться до их стола. — Две кружки пива, — заказал Гард, — а если быстро принесёшь, то дам серебрушку. — Так может вы ещё и голодные? — оживилась девка. — У нас вроде рагу оставалось, я у тятьки мигом узнаю. Гард одобрительно кивнул, и она тут же скрылась из вида. Людвиг фыркнул и отвернулся к окну. — Слышь, — окликнул его рыцарь, — у тебя есть какая-нибудь новая срамная писанина? — Как ты сказал? Людвиг округлил глаза и возмущённо уставился на своего спутника. Гард закатил глаза, тщательно обдумал и по слогам произнёс: — Бал-ла-да. Ты ж наверняка написал что-то эдакое, на чём деньжат можно срубить? — Искусство не терпит спешки! — возмутился писарь. — Может и не терпит, — согласился Гард, а затем наклонился через стол и зашептал: — как и трактирщик терпеть не будет, когда придёт время расплачиваться. Твоё искусство может тебя огреть дрыном по хребту? Нет? А вот трактирщик вполне может. — А как же обещанная серебрушка? — удивлённо зашептал в ответ Людвиг. — Ну она у меня есть, — покраснел рыцарь, — а остальное ещё заработать надо. Людвиг хотел было уже возмутиться, но тут причалила их девка с кружками и двумя тарелками. Пока она составляла всё на стол, Людвиг едва не захлебнулся слюной, так что не успел выразить своё негодование по поводу того, что их последняя монета откочевала в протянутую вперёд ладонь. Кулачок тут же сжался, получив обещанное, но Гард придержал девушку за запястье. — Зовут-то как? — Марынка, — гордо заявила конопатая девка. Людвиг едва не прыснул пивом, но Гард принялся скалиться, как последний дурак, словно ему озвучили не кличку для коровы, а королевское наследное имя. — Ну так что там с балладой? — вернулся к деловому обсуждению рыцарь. Ну до чего бесполезный попутчик достался бедному писарю. Людвиг отставил своё пиво, не сказав ни слова, поднялся со своего места и направился в сторону стойки, чтобы обсудить с трактирщиком своё выступление. Тот на удивление быстро согласился на долю в пять процентов и даже заверил писаря, что очень ценит всяческое "искуйство". Даже пообещал показать какой-то самодельный музыкальный инструмент, который собрал из бочки, старого котла и осиновых брусьев. Пришлось вежливо отказываться и обещать ещё раз приехать в сей чудесный город, чтобы поддержать на первом выступлении дражайшего коллегу. На том и откланялись. Людвиг получил место у самого камина и старую потёртую лютню для своего выступления. Инструментом явно часто пользовались не по назначению, потому что извлекаемые звуки не могли усладить слух, однако пьяная публика оказалась не привередливой и первые же аккорды встретила свистом и одобрительными отрыжками. Людвиг поклонился, положил перед собой шапку и принялся петь, косясь на Гарда. Удивительно, но тот слушал, лишь изредка косясь на свою конопатую деваху. Та стояла рядом с тятькой и периодически подолом вытирала набегающие слёзы: Людвиг как раз пел про трагичную гибель рыцарского коня. А деревня оказалась не такой и плохой, как представлялось изначально. Люди здесь может и были серыми, зато хорошую балладу оценить смогли. В шапку Людвига летели монетки, а Гард, подсчитывающий свалившиеся на их команду капиталы, заказывал себе одну кружку пива за другой. Конопатая девка бегала к его столу не переставая и каждый раз уворачивалась от рук, пытающихся обхватить её за талию. Вскоре Гард опрокинулся на стол и начал храпеть, не попадая в тональность исполняемого произведения. Его за это облили водой, но поскольку это не возымело должного эффекта, отнесли наверх, чтобы уложить спать. Опять не дослушал, как верный оруженосец спасёт бравого рыцаря от верной смерти и забвения. Людвиг расстроился и начал столь ожесточённо бить по струнам, что на последнем аккорде они не выдержали и лопнули. Он в сердцах грохнул лютню об пол, но подвыпившая публика пришла от этого в ещё больший восторг и принялась свистеть, выражая своё одобрение. К Людвигу подошёл трактирщик, и писарь принялся отсчитывать ему его долю из скопившейся в шапке мелочи. — Какая славная была песня, — одобрил тот, принимая монеты. — Я, пожалуй, не буду вам и счёт выставлять, да и ночуйте с другом бесплатно, так и быть. Ах, какая была песня, — он начал удаляться обратно за стойку, — вот только коника жалко. — Сдался всем этот конь, — проворчал Людвиг, распихивая оставшиеся монеты по карманам. — Сдох и сдох, туда ему и дорога. Писарь поднимался наверх по лестнице огорчённый, а вовсе не преисполненный радости. Гард — чёрствая и неблагодарная скотина, думающая только о том, как набить своё брюхо, не был способен оценить даже один куплет. И почему Людвиг до сих пор не оставит его в каком-нибудь городе после очередной пьянки? Помрёт рыцарь на каком-нибудь задании, так никто о нём и не вспомнит. А так может вечную славу поиметь в балладе, но вместо этого говорит “срамота” на каждый очередной куплет. Людвиг дошёл до номера, где разместили их с Гардом и толкнул дверь. Разумеется, оказалось закрыто. Разве мог рыцарь в своём пьяном угаре вспомнить про то, что оставил своего друга и соратника отдуваться внизу с их неоплаченным счётом? Хоть бы раз сказал спасибо, пожал руку или просто обнял и похлопал по спине. Выражать чувства и привязанность не всегда так плохо, как кажется. Дверь внезапно распахнулась и на пороге показался покачивающийся рыцарь в одних подштанниках. Он него несло пивом, но ещё тем же уютным запахом, что Людвиг чувствовал в дороге, прижимаясь к его спине. — Марынка, ты? — Гард пьяно щурился. Людвиг обиженно надулся на это обращение, но на лице рыцаря играла такая счастливая улыбка, что он зачем-то пискнул “я”. Крепкие руки тут же обвили его за талию и потянули в комнату.***
Утренний город был укутан в туман, как в покрывало. Все жители ещё спали, только рыцарь и его спутник устраивались на одном седле, чтобы вновь отправиться в дорогу. Они не разговаривали и каждый думал о чём-то своём, но на лицах обоих застыла одинаковая мечтательная улыбка. Наконец, они смогли расположиться удобно, рыцарь щёлкнул поводьями, и конь неторопливо отправился в путь прочь из города. Где-то впереди их ждали новые приключения, где-то позади оставались воспоминания о прошедшей ночи. “Хорошо”, — подумал Людвиг. “Годнота”, — подумал Гард.