Раз в месяц будет идеально

Он чудесный. Невероятный, прекрасный, неземной, самый восхитительный, чудный. Низкорослый, худой, с контрастным мягким личиком по сравнению с тельцем, с таким проницательным взглядом, губками такими припухшими, сладкими. С растрёпанными тёмными локонами, что лениво прилипли к бледной, фарфоровой коже. Произведение искусства. Произведение, на которое посягнулись, решили испортить, изрезать, облить кислотой, втоптать в грязь, уничтожить всю идею, всю красоту. Он сидит, прижавшись заплаканным личиком к окровавленным коленям, и глаза у него зеркальные, блестящие — весь побитый, несчастный, израненный, униженный, смотрит на него с таким отвращением вперемешку с мольбой, с такой злобой ко всему сущему, что внутри разливается садистское тепло. Внутри он видит свет надежды, видит только он, чувствует и тянется, чтобы после снова этот огонёк и погасить. Он приседает на корточки, равняется взглядом, разглядывает, подмечая каждую мелочь, и окончательно решает привязать это чудо к себе, закрепить. Потребуется — посадит на цепь, но чтобы только его, во всех смыслах, духовно и в постели — чтобы больше никто, кроме него самого не мог надругаться над этим телом. Уже грязным, испорченным, что жаль — хотелось первому очернить эту невинность, но он подметил его с самого начала вечеринки, с первого взгляда. Подмешать ему наркоты и натравить некоторую компанию, такого одинокого, было необходимостью. Вынужденной необходимостью, чтобы загнать в угол, заставить скулить и ерзать от собственной беспомощности. — Болит? — Не чувствую, — такой дрожащий голос с ломанным акцентом из-за японских корней, что он улыбается. Он желает пользоваться этой беспомощностью до конца дней его, потому сейчас нужно закрыть свое животное чуть подольше обычного — результат будет стоить. — Ко мне. У меня есть всё необходимое, обработаю и проверю тебя, — он протягивает руку. Взгляд скользит по ладони, сокрытой в перчатке, дальше — пред ним пугающий и страшный, хуже тех, что душили и пользовались. Он боится. Животный страх внутри копится, сворачивается, устремляется в одну точку и начинает адски сжимать всё тело. Ему до безумия страшно. Глаза защипало, он резко протягивает руку, вжимается в мужское тело и прячет лицо в рубашке, пачкая ту слезами. Дотторе ухмыляется, гладит по спине, наслаждаясь каждым всхлипом. Скарамучча делает шаг в пропасть — если что, вскроет вены. Здесь уже никто не держит. **** Скарамучча как сегодня помнит — привозят его в двухэтажный домище около центра, однако, в тихом районе, и внутри всё странно просторное, с богатой отделкой, и много комнат, очень много. И несмотря на это изобилие, в гостиной расселась компания, с озадаченным видом перебирая пакетики из громоздкого черного чемодана. В тот вечер на него внимания не обратили. Для них было привычное дело, что Дотторе на ночь приводит какого-то левого, а на утро уже выталкивает. Дотторе повел его на второй этаж, к себе в кабинет-спальню. В ту ночь Скарамучча был донельзя покорным, убитым даже, настолько реакция на всё притупилась. Дотторе без колебаний раздел парня, уложил к себе в постель, осмотрел, обработал коленки и красную от удушья шею, а после нежно, так по-дурацки провел по ней, будто бы оставляя невидимые метки. Нет, не будто бы, именно в тот момент он закрепил Скарамуччу за собой. Присвоил. Застегнул невидимый, но столь тяжёлый ошейник, выкинул ключ от него в небытие и взялся за поводок. В ту ночь Скарамучча смог заснуть, не веря, что с ним кто-то обошёлся так, как обошёлся Дотторе. Он влюбился. Привязался. Он был истинно благодарен ему и принялся отдаваться без промедлений. **** Фатуи — ебанутая семейка. Они вроде как и ненавидят друг друга, кичатся одной работой великой Царице? (Скарамучча слышал её по телефону, и та будто бы одним голосом въелась ему в голову), но одновременно прикольные. Наверно, потому что во время сортировки им позволяют взять один-два пакетика себе, чтобы после любезно ими поделиться и закинуться со всеми. Одному не так весело быть укуренным — цитата рыжего выблядка. Но он отдельная история. В Фатуи его приняли довольно странно быстро — наверно, потому что он даже больше считался собачкой Дотторе, которого здесь серьезно уважали ( боялись) . На Скарамуччу сначала смотрели с сожалением — бедного Доктор загубит, затрахает до смерти, одним утром возьмёт, кинет бездыханное тело в пакет от мусора, избавится, и дальше пойдет жить припеваючи. Когда Скарамучча открыл рот, за пару секунд сумел нахамить буквально каждому — все мечтали чтобы Дотторе его затрахал до смерти, одним утром бездыханное тело завернул в пакет от мусора и спокойно избавился. Пф-ф, размечтались. Скараммучча главе этой контрабанды дал клятву, и Дотторе тоже объяснился, почему этот азиат будет вариться с продажей и риском. — Будет поставлять, собирать, заниматься тем же, чем и мы, опыт у него есть, — это правда, Скарамучча одобрительно (удивительно, он умеет?) кивает на слова Дотторе. — По большей части я взял его для себя — у него контракт, как захочу, так сразу раздвигает ноги. На согласие всё равно, начинает мямлить — устраняем. Скарамучча не дернулся, но внутри заиграла паника. Долой смятение. Он сам на это согласился. *** Сначала Дотторе был мечтой и спасением — властный, грубый, но моментами вжимался так, расцеловывал до подкошенных ног, что Скарамучча влюблялся всё больше и больше. Но в своей симпатии не признается — говорит, благодарность и только, за то, что в ту ночь Доктор его увез. Кристально чисто было ясно, что Скарамучча был полным идиотом, доверившимся и желанным в любви, не заметившим, как его обвели вокруг пальца. После, спустя месяц, он застывал, как только видел проходящего мимо Дотторе. Ест он, купается, спит, работает — без разницы. Приходилось сразу раздвигать колени, снимать нижнее белье и давится от размера и отсутствия должной подготовки. Но было по-прежнему головокружительно приятно. Дотторе заводил животный страх, и во взгляде Скарамуччи, которого берут без согласия, оно было. Было целое горящее пламя. Огонь к жизни со временем стал возвращаться. **** Три часа ночи на циферблате. — Дотторе? Вокруг кромешная тьма. Скарамучча выходит с кухни, еле закончив с фасовкой, и пытается разглядеть фигуру стоящую в коридоре. Боги, только не сейчас, он так хочет спать. — Я. Пожалуйста, не сейчас. — Иди сюда. Быстрее. Скарамучча украдкой подходит, смотрит с опасением и замирает. — На колени. Бывало хуже? Бывало. Но от чего так тошно? — Тебя не было неделю, я уж думал… — Меньше разговора, хорошо? — …тогда будь добр, подойди и не тяни время. Я не собираюсь становится на грязный пол, никто даже не удосужи… Договорить он не успевает — в лицо упирается слегка вставший член, сокрытый в плотных штанах. Скарамучча звонко отцепляет ремень и через ткань припадает к выпуклости — с приоткрытым ртом охает и потирается, чувствуя, как под простыми ласками Дотторе набухает. Расстёгивает ширинку, снимает белье и без вопросов опускает руки вниз, начиная с причмокиваниями расцеловывать вставший член. На пробу лижет, а после заглатывает головку, обводит её языком и опускается по середину, глубоко выдыхая. Отстраняется, переводя дыхание. Дотторе запускает обманчиво мягко ладонь в затылок, играясь с волосами. Сейчас будет больно. Его рывком насаживают на член, горло будто дерут изнутри и нужно пару секунд, чтобы сглотнуть, сморгнуть подступившие слезы и простонать прямо в ложбинку. Скарамучча закрывает глаза, расслабляет горло и отдается на полное растерзание — Дотторе со всей силы вколачивается, насаживая до упора, до боли в висках, и тонет в протестующих мычаниях и всхлипах. — Открой глаза, посмотри на меня. Скарамучча недовольно и гулко скулит. Его жёстко оттягивают назад, будто сейчас волосы вырвут, и с грубым толчком насаживают обратно. Глаза распахиваются просто инстинктивно, он смотрит на Дотторе блестящими, тёмными от возбуждения глазами и скулит, скулит как шлюха, с распухшими губами, слюнявым ртом и испариной на лбу. Дотторе с обожанием шепчет что-то невнятное, набирая темп. Брови сводятся к переносице и его продолжают трахать в рот. Он не мог понять себя самого же — хотелось к чертовой матери исчезнуть, но давление шорт чувствовалось всё больше и больше. Будто бы с каждым толчком Дотторе выбивал из него все мысли, все сомнения, все страхи, заполняя одним дурманящим мазохизмом. Будто бы и не было никакого принуждения, будто по воле своей сам встал на колени и заглотнул. Его ведёт. Дотторе под конец насаживает, выдыхает и кончает внутрь, зажимая нос Скарамучче. Не торопиться вынимать член, наслаждаясь дергающимся кадыком. Скарамучча закрывает глаза, сквозь пелену мягко отстраняется. Было не так уж и мерзко. Приятно? Из размышлений выбивают чужие шаги. Парень резко метает взгляд и видит Чайльда, что с отвращением смотрит на него — не на Дотторе, именно его прожигает взглядом полного омерзения. Будто специально тягучие секунды втаптывает его в землю, и только после заворачивает на лестницу, пропадая на втором этаже. Становится мерзко от ощущения самого себя. **** Утро у Фатуи начинается в часу четыре вечера — это ещё так, ранний максимум, который явление чудно редкое. Сегодня на кухне собрались все кроме Панталоне, сказали, что тот опять свою волокиту с банком подписывает. Максимально поебать, потому что хотелось, чтобы в банке вместе с ним была Синьора и Чайльд. Скарамучча покорно сидел рядом с Дотторе, пока тот что-то вяло читал в телефоне. Он, кстати, очень злится когда Скарамучча одним глазком норовит подглядеть, кому он написывает — и своим порывам не отказывает, разбирая лишь смазанное «сегодня ночью буду». — Не уж ты столь невозможный на воспитание? Скарамучча прячет ухмылку в плече Дотторе: — Вдруг ночью замену мне найдёшь. Имею право тебя проверять. Он замечает, что на него как-то с брезгливостью пялится Арлекино со своей излюбленной ебанутой неформалкой — Коломбиной. Сзади поглядывает Сандроне, толи с той же ненавистью, толи у неё всегда взгляд такой. Эта девка его бесит. Его в принципе здесь все вымораживают, степень ненависти колеблется от малой и до максимальной. Внимания ноль к Капитано, Пьеро и Пульчинелле, те просто болтают друг с другом, не интересуюсь вообще происходящей нервотрёпкой. — Да это моя порция, ты придурошная? — Хуй из ушей вынь, я её первая поставила — первая съела. Внимание к Чайльду и Синьоре. — У тебя задница скоро в джинсы не влезет, про сиськи я вообще молчу. Лучше сдохни с голоду, гроб смогут найти по размеру. Синьора возмущённо поправляет лифчик, выдыхает и толкает Чайльда в бок, перегородив проход к микроволновке: — Не еби мне мозг. Я хотя бы работаю адекватно, отъедаю зад, и, между прочим, ебанутый, у меня импланты. Скарамучча приподнимается со стула, наблюдая за ними и искреннее насмехается, как ребенок. — Я же не как ты рыжий выблядок русский. Ой, ребята, у меня ещё кокаин остался, одному ну та-а-к скучно кидаться, пойдёмте со мной? Пойдете же? Арлекино пускает смешок. — Шлюха продажная, — Чайльд цепляется ей за руку, тащит на себя, — тебе сейчас месячные отчёты показать? Сама накидаешься и ноги раскрываешь каждому. Микроволновка одобрительно гудит. — Не сравнивай меня с собой! — Да у меня хоть кто-то есть, не имею необходимости! — Твоя белобрысая? Да она у тебя из-за бабок! Не твоих даже, а Панталоне! Перепалку перебивает демонстративный кашель Дотторе. Парочка оборачивается и с ужасом обнаруживает — Скарамучча с довольной ухмылкой накручивает палочками лапшу, и с таким причмокиванием её всасывает, что даже усмехается Пульчинелла. — А ты когда успел?! — Моя порция была, дай хоть кусок, я не доживу! Скарамучча двинется к стулу Дотторре, жмётся к мужскому плечу и пододвигает тарелку к себе, продолжая наслаждаться каждой секундой дрянной лапши и разочарованными взглядами придурков. Но от чего-то в комнате становится тихо. Чайльд с Синьорой, слегка бурча, вместе ставят тарелки, ждут, и как-то даже сторонятся глянуть на Скараммуччу. Парень зависает. Понимает. Он здесь лишний, и они будто что-то знают и понимают смотря на безэмоционального Дотторре и тактильного парня. Кто-то скажет хоть одно замечание — лично ножом перережет горло. — Скарамучча, ты же как, входишь в число младших у нас? — Пульчинелла мягко обращаются к парню. — Да. Вопросы? — Ох мальчик мой, да-да, имеются. Мальчик мой режет уши. — Понимаю, что ты у нас уже долгое время, но думал — а твои родители, их нет? Приют? Как сбежал-то? Тело напрягается. — Нет, мать есть. — Родила для галочки? — Нет, просто привыкла, что я как посторонний. — А отец? Отец-то есть, или мать одна? Обычно, матери пекутся о своем чаде, ищут, — Чайльд смотрит с порицанием. — Она лесбуха. — Ну так? Одна получается? — Мне мозг обязательно ебать? Две матери у меня, две, понимаешь? Обе срать хотели, им бы только друг другу полизать. Как же он нагло врёт. Дотторе даже не слушает, снова отвечая на шквал вопросов — спрашивают, заявится ли сегодня с товаром на очередное сборище. Сборище, где он когда и его подобрал. А если сегодня поедет? Подберёт нового? Нет, вообще нет, нет, ему некуда поддаться. Он не хочет обратно. Скарамучча сглатывает. — Да разница какая кто они, ты же не родной. У лесбух детей нет, — Арлекино самоиронично фыркает на завязывающуюся беседу. — Я ей всё равно родственник. — В смысле? — тут и Синьора подключается. — В прямом — у матери сестра близнец была, но сдохла после родов. Вот я её сын, но сдохшая попросила обо мне позаботиться, и потому я сейчас у своей. У сдохшей бизнес был гигантский, а моя ебанутая продала акций, мне попросту ничего не оставив считай. Говорит, не мое это призвание, не смогу я там придержать всё, да и вообще — вспоминать ей горько сеструху. Скарамучча вздыхает. Слишком заболтался. — Я пошёл. Дел по горло, скоро отчёт. **** Вечно хорошо не бывает. На Синьору навели справки — та, поняв, что скоро гнить ей за решеткой, скончалась от передоза. Настолько жуткого, что сам Скарамучча поморщился, заслышав детали. Её после смерти трахали, успели изрезать вены и растерзать, что даже из мёртвого тела темными струйками потекла кровь. Ему на неё срать было. Но что-то не так. Что-то внутри щемило и пыталось докричаться, но парень сначала старался думать, что это от непривычки. От отсутствия одиннадцатого стула. Его просто кинули в кладовую. Всем всё равно. Будто бы обычное дело, что дохнут как собаки. Будто бы утром они проснутся уже, рассевшись на все девять. Десятый кинут в кладовую. Дотторе будет спокоен. Интуиция никогда его не подводила, только дополняла хладный разум, что спасал. Надо прислушаться. — И почему же такая красавица совсем одна? Совсем озадаченная? — к нему на диванчик вваливается в край пьяная девчушка, без стеснения ложась на него. — Сдурела? — Ну господин… Скарамучча… вы столь одиноки, давайте я вам составлю компанию. — Не нуждаюсь. — Да ну? — Да ну-у-у… — Скараммучча усмехается, вздернув подбородок, — прикинь. Тебе закинуться или как? Вроде на Царицу работаешь, а тупишь как псина. Девушка выпрямляется, мимолётно дует пухлые губки, будто бы так, чутка обиделась. — Наркотик как вы…не-е-е… Вы наркотик. Не могу без вас. Нет, я не наркоманка. Сейчас, я вспоминаю. Да! Твои родители случайно не димедрол? Тогда почему от тебя у меня та-а-ак болит голова и подкашиваются ноги? Скарамучча хихикает: — Смешно. — Правда? — Нет. Свали. Девушка идёт на отчаянные меры. Льнёт ближе, прижимается головой к груди, одной рукой тянется к губам, другой — к паху. Мягко поглаживает и сглатывает. Прерывает жёсткий толчок. — Ты ебнутая? — Да ты затрахал! — Я сказал ясно — свали. Ты мне в жизни не сдалась. Я занят. — Да отъебись ты уже от Доктора! Отъебись! Всрался ты ему? Успокойся и отдайся уже, сдался ты! Он вообще моих ребят подставил! — Закройся. Были недостойные, раз попались. Скарамучча желает уже стрельнуть ушибленной в голову, но что-то цепляет. Во взгляде первой бушует ярость и желание, и Скарамучча сводит брови к переносице. — Да нет же! Даже не в вашей системе дело! За изнасилование их упекли, слышишь, твое, тебя когда… трахали, — девчушка замирает от взгляда Скарамуччи, двинется уже осторожно, опирается на руки и глядит прямо в глаза, шепотом проникая глубже и глубже, прямо в сознание, душу, — он тебя попросил накидать и моих мальчиков…там он так все организовал, что даже не прикопаешься — ты был слишком податлив. И красив. И мне нравишься, хоть ты и мерзкий, грязный. Но нравишься...и Дотторе...видимо, даже таким. Но выкинет, слышишь? Надоесть успеешь. А мне на один вечер. Чуть-чуть, правда. Скарамучча не двигается. — Ты не знал? Внутри все рушится с таким треском и грохотом, как города под землетрясением. — Прими уже как данность и пошли в туалет. Тебе понравится. Скарамучча встаёт. Девушка расцветает. Не надолго. Парень просто отходит от столика и двигается к выходу, молча выйдя из клуба. Скарамучча расплывается в улыбке, хихикая себе под нос. — Всё было так просто. И садится в машину. **** — Раньше обычного, — Дотторе отвлекается от фасовки и дозировки, снимая маску и отодвигая лампу в другую сторону, — разочаровался? Мне тоже не нравится в их райончике, все слишком боязливые. В ответ тишина. Скарамучча скидывает с себя кожаную куртку, что была подарком Доктора, подозрительно оставляя сумку при себе, и идёт на мужчину. Дотторе напрягается. Взгляд настолько безжизненный, что внутри радужки ярость не мерцает — горит и убивает, как пожар на всю округу. На весь город. — Скарамучча? Парень обнимает Дотторе за плечи, впивается поцелуем и садится на колени. Поцелуй выходит вязким и грубым — Скарамучча просто вылизывает и причмокивает, чувствует ладони на бедрах, что начинают нежно гладить, и кусает. Резко, яростно и убивающе — прокусывает губу до мяса и крови, что Дотторе дёргается, отталкивает, сглатывая кровь, что льётся сочными струями по подбородку, капая на пол со звонким шлепком. — Я просто тебя ненавижу. Всем сердцем. Умри, пожалуйста, сдохни и гори в аду, — Скарамучча растирает кровь по лицу и скалится. Дотторе не спеша нащупывает салфетку. Скарамучча схватывает нож со стола. — Положи на место, сейчас же. — Умри. Скарамучча кидает нож к себе в сумку, вваливается в спальню, нервно роется в ящиках, что-то кидая к себе, а что-то сбрасывая на пол. Оглядывается, накидывает лёгкую ветровку и выскакивает к двери. Дотторе спокойно обрабатывает губу. — Открой! Просто открой дверь и я в жизни тебя больше не увижу! — Нет. Успокойся. Ты не в состоянии, прекрати концерт. Скарамучча всей силой ударяет по двери, повторяет раз за разом, но та даже не отзывается. Хочется выть. — Просто выпусти меня, правда, тебе хватило. Я хочу уйти. Открой. Я её сейчас вышибу! Сзади щелкает замок. Дверь открывают снаружи. — У вас всё нормально? Дотторе спокойно провожает взглядом Скарамуччу, что, оттолкнув Пьеро, ломанулся к выходу. В коридоре на него непонимающе посмотрел Панталоне, подходя к мужчинам. — Оставьте его, — Дотторе подозрительно страшно спокоен. — Ты ебанутый орать? — Чайльд кричит вдогонку Скараммучче. Скарамучча молчит. — Если ты на улицу, купи, пожалуйста, кофе, у нас закончился… — Колумбина сонливо отзывается на громкие шаги. Скарамучча молчит. Входная дверь заперта. Ключ у Дотторе. Скарамучча беспомощно валится вниз, пряча лицо в колени. Как в их первую встречу. — Дотторе, до него долго доходило, — Арлекино с усмешкой смотрит на сжавшуюся фигуру у стены, но замолкает — мужчина пугающе спокоен и игрив. Дотторе настигает непозволительно быстро и вязко, смотрит с высока — нет блять, он даже не смотрит, потому что глаза скрывает маска. Скарамучча никогда не знал, что он чувствует, ничего о нем не знал, он ничего не знает и не понимает, и от этого начинают лить слёзы. Из глаз течет водопадом, просто течёт, будто они жизнью своей живут, не слушаются. — Пожалуйста, я умоляю, оставь меня в покое, я хочу сбежать, — колени дрожат, с языка шепотом срывается мольба, — меня ничего не держит. Звякает металл. Он доставал ключи. Вставил в замочную скважину, провернул четыре раза и дёрнул ручку, впуская холодные потоки осеннего. Скарамучча поднимается без сил, выходит и обжигает лицо — северный ветер дует прямо на заплаканные щеки. **** Беспокойный сон прерывается дрожащими стуками в входную дверь. Такими мелкими, но гулкими, что у Эи всё внутри поджимается. — Эи?.. ты там гостей не ждала случаем? — Нет. Пьяный может дверью ошибся? Эи накидывает халат, тянет телефон с тумбочки и под напряжённое «аккуратнее» спускается. Стук прекратился, и, подойдя к двери, Эи глядит в глазок. У неё распирает дыхание. Сердце пропускает удар. Ноги и руки становятся ватными, но Эи еле-еле справляется с замком, резко отворяя дверь. — Мальчик мой. Дальше туман из воспоминаний — Эи тянет его на себя, оседает на пол и обнимает, не заметив, как по щекам полились слёзы. Через время подошла Мико, может через пару секунд, а может и через час. Никто не помнит, единственное — Мико припала к ним, с сонной улыбкой и тёплыми объятиями. Эи что-то без конца вторила, шептала, поглаживая сына по волосам, а Мико аккуратно убаюкивала обоих, являясь единственной трезвой головой. Заснуть потом не сумели. За чаем внимательно слушали, успокаивали, но обе почувствовали неладное. Эи сказала, что лично убьёт Доктора, что сотворил с сыном такое. Мико пообещала, что самым мерзким способом засудит их контрабанду. Скарамучча без сил отрицательно закивал, уверяя — лучше забыть как о кошмаре и никогда не вспоминать. В ту ночь спали втроём. Неважно, действительно Скарамучча настолько отморозился на холоде, блуждая в поисках пристанища, или ему так не хватало тепла. **** В норму приходить было долго и нудно. Скарамучча уже месяц как живёт дома, и вестей от Фатуи не было, да и он кроме магазинов никуда не выходил. День за днём, неделя за неделей, всё одинаковое и апатичное, но внутри он настолько счастлив, что сбежал, сумел вырваться из клетки, что такие дни казались раем. К ним стала заходить Нахида — и он вообще без понятия, что это и кто это, но она подарила ему попугаев, а потом мило ворковала с матерью за чашечкой чая. Скарамучча без понятия, откуда информация о любви к пернатым, но пока никто не видел, он аккуратно присаживался в гостиной, глядел на птах и улыбался. — Давай, повторяй «я идиотина». Ну? Я идиотина. Я. Идиотина. — попугай в ответ что-то радостно воркует, отлетает от зеркала и смотрит на Скарамуччу, — Ты потупее моего прошлого. Но милее. Попугай щебечет. Второй подхватывает. — Да, за внешность много что простительно, — парень ложится головой на стол и вяло нащупывает семечко, чтобы просунуть его через клетку. Клювик сразу вырывает еду, попугай задорно клюёт. — Так ты идиотина? — в дверном проёме Эи с лаской наблюдает за дурачеством. — Ма, ты явно лишняя. У нас с ним контакт налаживается. — Я идиотина, — в ответ женщине попугай снова запевает. — Прошлые точно были умнее, ты прав. И Скарамучча тогда прятал улыбку, хихикал и не дёргался, пока Эи игралась с короткими волосами, мягко поглаживая. Зато как он противился на людях — потому что Мико очень любила тащить их по магазинам, и ни Эи, ни Скарамучча это дело просто не выносили. Заканчивалось это лишь довольной Мико, и давящимися едой семейкой. Эи всегда просила тортики и кофе, Скарамучча вальяжно пил крепкий чай и подъедал Мико. Но в этот раз настроение решили добить. — Бля, ты живой что-ли? — над столиком нависает рыжая морда, и Скарамучча готов поклясться, что в тот момент побелел от шока и гнева, — Дамы, а вы кто? Ой, подождите! Вы его родители? Мамы, он рассказывал. Приятно познакомиться! Вы очень красивы. Вид у Чайльда говорящий — растрёпанная макушка, худощавое тело, и лицо, бледное, с синяками такими, что веснушки светятся. И глаза бездонные, безжизненные, будто накуренные. Одежда на удивление приличная, богатая, что давало неясный контраст. — Молодой человек, будьте добр… — Я сейчас приду. Скарамучча влечёт его за локоть к туалету. — Что надо? — Поздороваться подошёл. Я тут Люми подарок выбираю, как думаешь, что лучше — духи или серьги? — Съеби от неё нахуй и она будет счастлива. Чайльд фыркает, прикрывает парня собой и наклоняется прямо к уху, мерзко нашептывая: — Дотторе попросил, чтобы тебя оставили в покое. На время. Малой, если думал, что сумел отделаться, глубоко ошибаешься. Будь ему благодарен, что он не застрелил тебя в первую же секунду, как начал визжать. Скарамучча чувствует биение набатом прямо в ушах, но виду не подаёт — лишь смотрит на мать, что грозно надвигается на Чайльда, поняв всё с первых секунд. — Глубоко мне срать на тебя, но Люми печётся. Отплати Дотторе, и может, он оставит тебя в покое подольше. Иначе, я тебе обещаю, тв-... — Ещё одно слово и я вспорю тебе живот. Отошёл от моего сына. — Дамочка, ну вы чего! — Чайльд добродушно улыбается, отходит от парня и тянет руки вверх в знаке «невиновен», — мы же старые знакомые! Нужно было словечко замолвить, не более. Эи смотрит убийственно. — Вас понял, девушка! Хорошего дня вам и вашим близким! Чайльд уходит молча, с добродушной походочкой. Скарамучча переводит дыхание, идёт за матерью и сглатывает. Он его ждёт. **** Эи после рабочего дня мягко льнёт к жене, изредка поправляет очки, не желая отвлекаться от очередного боевика, лениво выбранного сыном. Мико говорит, что кинематограф — шерботрепство, показать что-то лёгко, а ты попробуй описать, чтобы дух перехватывало, дыхание сводило. Потому она в такие вечера заинтересованно читала романы, попивая саке. Алкоголичка, но её почему-то ничто не берёт. А Эи развязывает с первых капель. Скарамучча расчёсывал влажные волосы, чем-то их брызгал — сам не знал, Мико купила — и заслышал уведомление. Сообщение от неизвестного номера. «Выходи через семь минут.» Ноги подкосились. Он прекрасно понимал, зачем, почему и как — и это пугало. Дотторе захотел его устранить? Нет, сделал бы раньше. Что-то предъявить? Собрать на него какой-нибудь компромат можно было и в первый день, смысл заниматься этим сейчас? Блять, он знает его адрес. Это факт, и он понятен, это же Дотторе — но на душе появился новый камень, что начал давить с большей силой. Семь минут как в тумане. — Я сейчас. За двором стоит джип, и Скарамучча делает вдох-выдох, шагая дальше. Холодно. Ветер обдувает изнеженное теплом дома тело. Господи, как ему сейчас тяжело делать каждый шаг. Сорвётся, сбежит, сбросится — что угодно, лишь бы его не видеть. Но он видит. Смотрит. Изучает. — Не слишком лёгко оделся? — Надеюсь на пару минут беседы. Дотторе ухмыляется, отталкивается от дверцы и подходит ближе. Рассматривает, и он знает этот взгляд наизусть, как мантру, как утреннюю молитву священник. — Я скучал. Жаль, что всё вышло вот так вот. — Вот так вот? Ты смеёшься надо мной? Ты меня просто накидал, подобрал как собачку и желал, лишь бы я не догадался! — Ты не знал? Разочарован. Ты умный мальчик, думал, понял всё с самого начала, — Дотторе гладит по щеке. — Понял всё с самого начала! Да я бы в жизни никогда с таким как ты не сошёлся, знай всю подноготную. — В тот вечер подсыпали всем, дабы окупились риски. Даже тебе. Всем, слышишь? — Врёшь. — Хочешь — считай что я вру. Не возражаю. То, что я тебя в ту ночь не трогал, тоже враньё. Скарамучча смотрит в ноги. Внутри что-то сжимается. Его опять держат за дурака, и в любом понятие «держат». Он ведётся на приманку. Слова Чайльда в голове разносятся эхом. — Верно? –…нет. — Ты ещё так юн, — Дотторе приподнимает маску, — приходится терпеть твои психи. Иди сюда, я соскучился. В голове сотни вариаций, что и как сделать, и ступи он, сделай шаг — всё пропадет. Снова будет в его клетке. Но он сделал решение ещё в их первую встречу. Доверился — подписал договор до конца жизни. Если бы только мог, только позволил случай — стёр воспоминания о себе, о своём существовании как о чёрном пятне, лишь бы не существовать для остальных, но жить. Потому что жить ему хочется. Скарамучча первый целует — Дотторе сразу подхватывает, парень оплетает плечи мужчины и впивается в губы, тихонько вздыхая. Зад поглаживают и сжимают, поцелуй жаркий и влажный, с языком, всё, как они любят. Парень слабеет, чувствуя крепкую хватку. — Ты за месяц раздобрел, — в подтверждение пальцы на бёдрах, что тянут мягкую кожу. — Трахать худых приятнее? — Тебя — без разницы. Скарамучча становится на ноги, держится за руку и нервно поглядывает в окно, хмурится, без промедлений закрывает ворота, и закидывает телефон в тесный карман шорт. Дотторе затягивает в машину. — Прямо, два светофора и направо. У продуктового стоянка тихая, — и Дотторе жмёт в газ. С минуту Скарамучча нервно сглатывает, после не выдерживает, садится ближе и поглаживает член сквозь облегающие штаны. Доктор, видимо, с очередной работенки — белая рубашка, кожаная портупея и всё вычурно сдержанное. Заводит. Дотторе заворачивает, Скарамучча тянет застёжку вниз и играется через трусы, ощущая, что вот-вот терпение лопнет. На парковке темно и безлюдно. Дотторе откидывает кресло, Скарамучча оточенным движением садится сверху, стягивает футболку и льнёт тело к телу, вздыхая — парфюм у Дотторе тот же, мускусный и излюбленный. Они целуются. Скарамучча скулит в полный голос, впуская в рот язык, играясь и подставляясь — дальше ему вылизывают шею густыми мазками, что кадык с ключицей блестят, сверкают, и первый засос естественно на предплечье. Парень тонет, и делает последний вздох, прежде чем окончательно погрузиться на дно. Дотторе припадает к соскам, так обводит и посасывает, что стон идёт в полный голос, тело не слушает разум, пах притирается к животу и трётся, трётся, прося внимания. Но обычно Дотторе любит, когда Скарамучча кончает насухо. Парень не может ждать, сам стягивает с мужчины трусы, случайно прижимается к рулю, нажав на клаксон и оглушив их обоих. За вечер срывается первый смех. — Это чтобы ты не отвлекался, — Скарамучча прячет ухмылку, сосредотачиваясь на члене мужчины. Вылизывает свои пальцы и смазывает головку, нежно раскрывая её, стягивая кожицу члена вниз. Не были бы в машине — заглотнул и облизнулся, настолько аппетитно. — Смочи, — Дотторе подставляет три пальца и Скарамучча послушно заглатывает их, проталкивает глубже и играется языком, пока Дотторе с ухмылкой не тянет обратно, — хороший мальчик. Отодвинь шорты. Снова преданно выполняет, оттягивая ткань, давая растянуть. Это дело для него обычно неинтересное — не любит зацикливаться на ощущениях, потому что сначала неприятно и больно. Тем более, пальцы это просто пальцы. У него и свои так-то есть для таких утех. Но член уже набух, толстый к головке и хочется прочувствовать его в полной мере. Он соскучился. — Ох, ну же, вытаскивай, не тяни, — парень ерзает. Его просьбу выполняют без промедлений. Наверно, не зря. Скарамучча протяжно стонет, запрокидывает голову и со шлепком насаживается до основания, подрагивая. Дотторе гортанно, грубо стонет, ставит жёсткой хваткой руки на талии и приподнимает податливое тельце, чтобы снова с силой уронить. Новый, скулящий стон. — Дотторе, прошу, хватит мучать, умоляю, — запинается, кладет голову на плечи, и обнимая ладонями чужие запястья, сглатывает. Член чувствуется внутри ужасно хорошо, будто бы для полноценности этого весь месяц и не хватало. — Как пожелает мой мальчик, — и начинает вбивать его до жуткого скулежа и неразборчивой мольбы. Голова на плече уже не держится, приходится судорожно подняться обратно, склонить её вбок и из-под ресниц с удовольствием наблюдать, как грубо и животно его берут. Фантомом ощущать член, что упирается в живот, настолько Дотторе глубоко. В голове теперь же всё перемешалось, и то ли Доктор настолько идеален, что всё подстроил, то ли тот любит его не меньше и говорил правду — все эти мысли выбивают грубые толчки, близкие к разрядке и осознание наступает слишком поздно. — Нет! Не-е-ет, не выходи, внутрь, внутрь, прошу!.. — задыхается, и Дотторе снова с ним любовно и аккуратно, подчиняется, кончает так много внутрь, что каждая капля чувствуется удивительно жарко, хорошо. Дотторе обнимает, кладет голову на себя, расцеловывает румяные щеки, влажные ресницы, шепчет что-то убаюкивающее и омерзительно собственническое, добивает движениями на члене, давая ему кончить себе на рубашку. Блять, как же это невероятно. На мускулистом теле хорошо дремлется. Мужские руки поглаживают спину, ладони, бедра, вводят в транс, из которого выходить то и не хочется. Вот так бы всю жизнь — лежать, пока глядят, возносят как божеств, и наблюдать потёки на стекле, что успели вспотеть от горячего дыхания и грубых толчков. Из транса выводит телефонный звонок. — А? Да, всё нормально. Через полчаса буду дома. — Может час? Скарамучча кладет трубку. — За час ты меня затрахать и схоронить успеешь. Обойдёшься. И Дотторе смеётся, играется с волосами, целует в висок, щеки, губы, плечи, ключицы, расцеловывает костяшки на пальцах и припадает к уху: — Хочется так каждый месяц. Скарамучча вязко соглашается — раз в месяц будет идеально.