Пачка неона

      Он паркует мотоцикл, снимает шлем, с отношением к которому он так и не определился и, не удержавшись, проводится пальцами по гладкой черноте его красотки. На руках жесткие перчатки, прикосновения не чувствуется, но он делает это не во благо ощущений, а во благо привычки. Неторопливо переходит улицу и оказывается у дверей клуба, из которого даже с улицы доносятся тихие ритмические удары. Неоновая фиолетовая вывеска чуть вибрирует, ее свет криво отражается в серой луже растаявшего снега. Зима вновь не удалась: город крепчает, готовится к понижению температуры, прикрывает наготу плоских деревьев белым полотенцем, а потом резко пахнувший из ниоткуда жар превращает его в кашу с комочками грязи. Кашу ненавидят все, как бы ее ни воспевали в соцсетях. Дело не во вкусе, а в принуждении. Дети в детском саду; больные, верящие, что все их проблемы появляются из желудка; женщины, измученные долгосрочной диетой и посыпающие мерзкую консистенцию разноцветными орешками, чтобы хоть немного договориться с самими собой. Все они жуют с одинаковым мучительным видом уставшей на лугу коровы. И так же пренебрежительно косятся они на грязь, текущую с крыш города, словно гной из лопнувшей раны.       Ночь в самом разгаре, и он разочарованно думает, что прибыл слишком рано. Придется либо толкаться среди обезумевших от адреналина фанатов и рисковать быть узнанным, либо уныло потягивать тухлое пиво в темном уголку бара. Последнее звучало заманчиво, если бы не пустовал кошелек, но последний заказ был недели полторы назад. Он не хотел лишать себя завтрашнего обеда. Просто же встать у стены, скрестив руки на груди — сигнал о привлечении внимания, приманка для оголодавших псов. «Может, подождать в соседнем баре?» — размышляет, без интереса скользнув взглядом по двум мужикам в кепках и черных пуховиках, доблестно охраняющих стеклянные двери. Стоят они, широко расставив ноги, как люди, которые чувствуют себя неуверенно и потому занимают много пространства для устрашающего эффекта. Глаза — суровые, холодные, смотрят прямо на него с ответной скукой, хотя в ее глубине искрится напряжение. Выглядят они максимально нелепо, как персонажи из древних американских боевиков. Будь они в обычных куртках, светили бы бицепсами под неоном, их еще можно было бы воспринимать серьезно. Но пуховики? Когда на улице скорее жарко, чем холодно? Ему так сильно хочется с серьезной миной похвалить их за заботу о здоровье, и все же он пропускает прохладу вместе с ухмылкой через ноздри и сдерживается.       «Хватит хамить охране! Не все понимают твои шуточки. Так еще посетители считают, что клубы плохо защищены от всяких бомжей. Да-да, именно так тебя и видят. Давай ты будешь помогать мне поддерживать имидж, а не громить его в хлам!» — голос серьезный, что непривычно бьет по ушам, а потому слова задерживаются в голове.       Двое братьев-близнецов (он сомневается, что они даже отдаленно родственники, но тени кепок, фонари и фиолетовый цвет смазывают лица, как художник свежую краску) разглядывают его теперь пристально, внимательно. По дрогнувшей губе одного из них становится понятно, что в душе стремительно растет желание грубого вопроса. Каждый раз одно и то же, только в разных местах и разных городах. Неон, тьма, две репы у дверей, которым почему-то нужно очень долго что-то разъяснять. Не хватает еще огромной разношерстной очереди: прилично одетые люди рядом с хиппи. Пока что выделялся только небольшой деревенский бар, помесь бульдога с носорогом — там и бордель, и клуб, и дневная кафешка. Вместо охраны на входе его встретили трое вусмерть пьяных местных, которые на уточняющий вопрос предложили сыграть в картишки и затащили внутрь. Через пару минут завязалась драка — каждый из них выставлял свою кандидатуру за звание его лучшего друга. Иногда в таких местах можно было неплохо подзаработать, выполняя обязанности охранников. Если из дверей трусами кверху вылетали самые надоедливые пьянчуги, в благодарность ему давали десятку злотых. Все зависело от количества драчунов и от щедрости хозяев.       Промозглый ветер скользит по скулам, щекам, прячется за шиворот кожанки. Он еще раз смотрит на название клуба — «Rock-criminals» — которое белыми буквами мигает на покосившемся щитке. Креативненько. Интересно, остались ли еще названия на польском. В груди приятно расплывается ехидство. Настроение у него сегодня дерьмовое. Впрочем, у кого перед глазами единороги скакать будут, если в желудке — бездонный пустой колодец? — Вам что-нибудь подсказать, Пан? — внезапно спрашивает тот, что справа, и его вежливость временно ставит в тупик. Никогда не давай знать, каким будет твой следующий ход? Неплохая тактика. — Да, мне нужно пройти, — он недвусмысленно показывает на стеклянные двери, за которыми чуть изменился ритм музыки. — Билет? — Кое-что получше.       Когда он тянет руку в карман, оба брата-акробата заметно напрягаются, и их брови становятся будто бы еще гуще, однако они сразу разглаживают все свои морщины, когда им протягивают помятую нежно-фиолетовую бумажку. Когда-то она была идеально гладкой, но естественным путем превратилась в обесцвеченное нечто, напоминающее туалетную бумагу, с почти выветрившимся сладковатым запахом цветов. Благо, на ней еще можно разобрать надпись каллиграфическим почерком: «Приглашение. Я, Юлиан Альфред Панкрац виконт де Леттенхоф, под личную ответственность пропускаю Геральта Ривийского. Спросите у него документы, если хотите, но я бы на вашем месте ему поверил». И внизу аккуратно выведенная подпись. Он понятия не имеет, как еще не потерял эту крохотную визитку в горе забот и куче других вещей. «Ты ее у себя в жопе носишь?» «Лучше носить в жопе, чем просрать».       По многолетней традиции репы должны были склониться над несчастной бумажкой, чуть не столкнувшись блестящими лбами. Изучать ее минут пять (либо страдали слепотой, либо применяли знания недавно изученного алфавита), а затем вернуть обратно хозяину и весьма смело отказать в проходе. Каждый раз его обвиняли в подделке и мошенничестве, спорили, что он на Ривийского похож так же, как их матеря на президента Франции. Геральт ненавидит эти моменты потому, что пропустить данную часть марлезонского балета не мог. Беспокоить Юлиана по этому пустяку и заставлять его делать новую бесполезную визитку не хотелось, а не предоставлять ее вовсе означало, что спектакль растягивался еще на час. — Пан Ривийский? — тот же охранник справа с восхищением поднимает взгляд от приглашения и тыкает в бок своего напарника, делясь невиданной радостью: — Спасибо за Ваш труд. Если бы не Вы, преступников бы сейчас развелось пруд пруди.       Геральт все еще ищет подвох в дружелюбии, пока второй охранник делает шаг в сторону и протягивает визитку обратно, тем самым, разрешая войти. Приятно удивившись адекватности мужиков, он лишь не многозначно кивает и сует бумажку обратно в карман куртки. Видимо, испарения от тающего снега сработали как капли для носа и слегка прочистили мозги местным качкам. Первое препятствие — позади.       Музыка становится громче и ярче с каждым шагом, Геральт идет по небольшому темному коридору, на секунду останавливаясь возле заляпанного зеркала. Оттуда на него очень пронзительно таращатся два желтых глаза, которые чуть задержавшись на небритом лице, придирчиво бегут дальше. Белые волосы спутанными клубками спускаются до плеч, маленькая сережка блестит в мочке уха, побритый висок уже начинает зарастать, кровоподтёки, синяки, шрамы, старые, новые, уродливые, сексуальные. Он прекрасно понимает, почему фанаты Лютика принимают его за бомжа, но сам бы выбрал более лаконичное и трагичное «алкаш». В истории бездомного люди могут спихнуть вину на кого-то другого, в истории алкаша он сам губит собственную жизнь.       В целом, он остается доволен собственным отражением и лишь легонько приглаживает торчащие волосы на затылке. Для него это значит привести себя в порядок. С Йенн Геральт осматривал себя более тщательно, крутился возле отражения, будто стесняющаяся девчонка на гимнастике. Юлиан будет воспевать его красоту, даже если Геральт каким-то образом окажется по уши в говне и моче. Время уходит, я даже не знаю, что буду делать… Тебе действительно нечего сказать? А если я скажу тебе, кто есть кто?       Звучит новая песня, голос Юлиана дрожит на низких частотах, дразнит слушателей, прячет возможности в сексуальном полушепоте. Самые преданные фанаты уже знают, что за этим следует взрыв истинной звонкости и дребезжащей красоты, а потому почти не дышат. Геральт легонько толкает дверь прямо во время этого известного «взрыва». ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? Я ЗЛОЙ И СТРАШНЫЙ СЕРЫЙ ВОЛК! ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? Я ЗЛОЙ И СТРАШНЫЙ СЕРЫЙ ВОЛК! Я СКАЗАЛ, ЧТО Я ЗЛОЙ И СТРАШНЫЙ СЕРЫЙ ВОЛК! — взвизгивает в самый верх под оглушительный рев гитары, люди сходят с ума, выкрикивая слова, пытаясь вырваться вперед их лидера, визги, аханья, восхищенные ругательства, волчий вой, рев, волны барабана, пульсирующие под ногами и превращающие пол в живой дышащий организм.       Прежде чем идти дальше, Геральт осматривает территорию, чтобы мысленно отметить самые важные точки на несуществующей карте: бар, сцена, туалет. Народу столько, что мгновенно в горле встает духота, в лицо ударяет жар, будто он открыл дверь, разделяющую зиму и тропики. Это место можно легко спутать с джунглями не только из-за температуры — люди тут напоминают слетевших с катушек обезьян, от мартышек до горилл, тут уже зависело от комплекции и роста. Ты должен показать мне, кто ты на самом деле, на что ты способен. Ты боишься моего осуждения или же боишься, что не сможешь остановиться?       На потрескавшихся от холода губах Геральта замирает добрая усмешка. Уже не нужно строить какие-то немыслимые теории, песня вновь посвящена ему. Нет, он не считает себя «злым и страшным серым волком», но у него действительно имеется парочка нелестных прозвищ. К тому же, пару месяцев назад Юлиан, бухой в говно, уговаривал его украсть что-нибудь из ночного бассейна. Геральт, тоже будучи бухим в говно, ответил с беззлобной хрипотцой в голосе, что, если украдет одну вещь, боится, что не сможет остановиться и украдет все вплоть до воды. Шутка была наитупейшей и все же Юлиану, подавившемуся от смеха, этого хватило, и он начал показывать, как Геральт сосет воду из бассейна. На этот раз расхохотались они оба. Если бы фанаты знали секрет рождения лирики в песнях Лютика, сильно бы разочаровались.       Геральт всегда оттягивал удовольствие увидеть Лютика и не дарил ему возможность увидеть себя первым. Это была нелепая детская игра, в которой он никогда не мог себе отказать. Оказаться у самой сцены не замеченным тем, кто имеет возможность смотреть поверх голов, идти на голос, считай, вслепую… азартно. Именно поэтому он начинает двигаться вперед, не слишком быстро и не слишком медленно, чтобы не привлекать к себе внимание. Иногда останавливается, чтобы не сбивать внутренний ритм толпы и полностью раствориться среди бушующей стихии. Пахнет по́том, цитрусовыми духами. Песня продолжает набирать обороты, куплеты больше не шепчутся, а играются с высотой нот — то вниз, то вверх, резкий взлет, неожиданное падение, долгое вытягивание, запоздалый вдох. Лютик творит чудеса, и восторг окружающих заражает Геральта. «Он — мой», — мигает в голове точно так же, как неоновая надпись на входе, пробирая до мурашек. — ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЭТО МОЙ ЛУЧШИЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ! — в экстазе кричит какая-то девушка слева своей подруге, и они обе визжат, вскидывая обе руки вверх, смех сгущенным молоком разливается по помещению, подхватывается остальными. Давай же, сделай это! Грязная свинья зажралась у себя в домике, поросята преисполнились жадностью и гордостью! Они сосут нашу кровь, ты что, не видишь? Дунь, чтобы их дом разлетелся вдребезги!       Вопли усиливаются, теперь наполненные ненавистью к невидимому врагу. У каждого из этих людей — он свой, но Лютик объединяет их всех, будто по взмаху волшебной палочки. Он дирижирует чувствами, сажает их на эмоциональные качели огромного аттракциона и смотрит, как хаос разрывает рвущиеся наружу сердца.       В глазах рябит от постоянных вспышек разноцветных огоньков, зал будто не перестает пронзать гигантская молния. Красный, синий, желтый, зеленый, белый, с каждым куплетом они меняются все чаще, а на куплете и вовсе добавляются прожекторы и красные столбы, похожие на бенгальские огни. ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? Я ЗЛОЙ И СТРАШНЫЙ СЕРЫЙ ВОЛК! ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? Я ЗЛОЙ И СТРАШНЫЙ СЕРЫЙ ВОЛК! Я СКАЗАЛ, ЧТО Я ЗЛОЙ И СТРАШНЫЙ СЕРЫЙ ВОЛК! АУУУУУУУУ!       Орущие люди и приближающиеся колонки заставляют его ненавидеть свои излишне чувствительные уши. Геральт морщится — он хочет успеть до конца песни, чтобы потом уползти куда-нибудь в угол и не мешать музыкантам. Прыгающие, танцующие тени отпечатываются в белых пробелах света и тут же исчезают, будто следы на песке, смываемые волной. Их словно вновь и вновь фотографируют на вспышку. И ты дуешь, мой злой и страшный серый волк, и ты больше не боишься. Грязных свиней заваливает камнями. Бояться нужно только тебя, ведь ты несешь справедливость.       Ему подпевают, пока Юлиан протягивает слова все более устало, тише, горделивее, ласковее. Геральту не нужно видеть, чтобы почувствовать, как тот опускает голову, и светлые волосы падают ему на глаза. Эта часть песни похожа на молитву, излишнюю идеализацию, а потому Геральт чувствует к ней личное отвращение. Он не достоин такого воспевания. Тем более, от Лютика. У аудитории же совершенно противоположное мнение — кто-то даже тихо всхлипывает от благодарности за сильные эмоции. Геральт подходит совсем близко к сцене, здесь по́том пахнет чуть слабее, чем в центре, да и музыка затихает. — Так кто я? — вдруг очень спокойно спрашивает голос Юлиана, тихо, почти не слышно, и вся толпа мгновенно понимает правила игры. — Ты злой и страшный серый волк, — раздаются смелые голоса. — Повторите, кто я?! — повторяет он чуть громче, наглее. — Ты злой и страшный серый волк! — повторяется сильным эхом. — КТО Я?! — оглушающе орет микрофон, будто на футбольном матче, и толпа ревет, как разъяренный зверь. — ТЫ ЗЛОЙ И СТРАШНЫЙ СЕРЫЙ ВОЛК!       Музыка возобновляется с новой силой, давая понять, что следует наслаждаться ее последними мгновенными перед внезапной и скорой кончиной. Геральт испытывает весьма серьезное чувство испанского стыда, но быстро охлаждает себя мыслью, что просто не понимает концерты и столь дешевые развлечения для аудитории. Лютик явно знает, что делает, раз билеты на его выступления выкупаются с такой скоростью, что сайт виснет уже через десять минут после их объявления.       Теперь Геральт наконец-то поднимает взгляд на сцену и, не обращая внимание на аккомпанирующих музыкантов, сразу жадно впивается в Юлиана с детским азартом — заметил ли тот его или нет. Мгновенное облегчение. Не заметил. Слишком поглощен песней, огнями и энергией толпы. Голубые глаза, обозначенные черной подводкой, горят благодарностью и одновременно ощущением собственной власти; так смотрит король на исполнительных слуг. Светлые волнистые волосы (какие же они густые) падают легкой челкой и вновь приподнимаются, пока Лютик игриво передвигается по сцене, держа на себе восхищенные взгляды. Его тело такое гибкое, изящное, тонкие пальцы так невесомы на струнах, что это похоже на какой-то магический фокус. Коварная кошачья улыбка прячется под усами, пока Лютик внимательно осматривает загипнотизированных людей. Лишь один Геральт видит, что под уверенностью тонкой тенью пробегает тревога, даже тоска. Он боится, что тот не придёт. Снова.       «Посмотри на меня. Посмотри сюда, давай же. Я просто хочу, чтобы ты знал — я сказал правду. Этого больше не повторится.» — мысленно бормочет Геральт, не моргая уже которую секунду. — Я большой и страшный серый волк… — звучит финальная строка….       И вдруг их взгляды сталкиваются. Геральт чуть заметно ободряюще улыбается, и голубые глаза на мгновение вспыхивают радостью. Это длится секунду, больше им не позволено. Песня завершается, барабанщик, повертев палочкой, ударяет последний раз, люди ревут и тонут в собственных аплодисментах. Юлиан отводит внимание в другую сторону, а Геральт вдруг понимает, как невыносимо скучал прошедший месяц. ***       От него пахнет травкой и крепким алкоголем. Когда рука Геральта ласково проходится по спутанным светлым волосам, Юлиан слегка вертит головой, подстраиваясь под ладонь, словно домашний кот. Они лежат на не самой удобной кровати, своим видом напоминающую больничную койку, и, чтобы не свалиться с краев, им приходится прижиматься друг к другу с двойным усилием. Не то чтобы это неприятно — просто Геральт привык расслабляться после секса, а не размышлять о том, как лучше подвинуться и напрячь мышцы. Лежат они в любимой позе: голова Лютика покоится на широкой груди, изящные пальцы играючи барабанят по голому торсу, нога властно перекинута через чужую; у Геральта же более свободная позиция, одна рука работает как дополнительная подушка для подзатылка, вторая — как расческа для Юлиана.       Выбирать места не приходится. За отели нужно платить, а Геральт может позволить себе эту роскошь раз в какое-то время. Можно, конечно, взять самый экономный вариант, он-то лично не против, однако Юлиан считает, что, если они уж идут в отель, нужен комфорт. Когда Геральт спрашивает, чем отличается помойка в клубах от дешевой спальни, ему с мудростью горных старцев отвечают: «За клуб мы не платим». Юлиана нельзя назвать снобом по той простой причине, что он не желает тратить последние злотые Геральта. Он слегка приподнимает голову, чтобы осмотреть окружающий их бедлам. До этого у него такой сладкой возможности не было — трудно сосредоточиться, когда заталкиваешь в комнату страстно целующегося Юлиана, и его усы с щетиной щекочут тебе губы; еще труднее, когда он оказывается под тобой, в потемневших глазах — влюбленный азарт и звездочки, как у диснеевских принцесс.       Здесь что-то вроде гримерки и склада одновременно: на противоположных стенах над туалетными столиками нависают зеркала, подсвеченные полосками из круглых алмазов; на самих столиках небольшими кучками валяются разные принадлежности для мэйк-апа, губные помады, красные, зеленые, черные, тушь, тональник; а по всей комнаты вальяжно разбросаны остатки прошедшего представления. Тут и картон, и инструменты, и электроника, и бутылки на любой вкус и цвет. Лишь гитары аккуратно-ласково, почти с материнской заботой, убраны в специальные непромокаемые чехлы.       Снаружи все еще раздается музыка, но уже более усталая и искусственная, подарок для тех, кто еще нашел в себе силы остаться после сильной эмоциональной разрядки. Если прислушаться, можно различить мужские голоса неподалеку от их двери. Они о чем-то яростно спорят, интонации скачут и прыгают под ритм песни. Юлиан легонько елозит головой по груди, что означает одно — он решается на какой-то деликатный вопрос. Геральт терпеливо устраивается поудобнее, откидываясь на подушку и разглядывая серый потолок с подтеками, как у заплаканной девчонки. — Насколько я понимаю, с охраной проблем не было? — это не тот вопрос, который Юлиан хотел на самом деле задать, но Геральт решает не давить. Какой же бархатный у него голос… — Удивительно, но нет. Мужики умные попались, видимо, тут район особенный, — выговаривает лениво. — Это не район особенный, это у меня ругательства особенные. Я им даже твою фотку показал, несколько раз приближал и отдалял, чтобы навсегда в памяти застряло. Лютик явно гордится произведенным на охрану эффектом, и Геральту становится смешно. Но он лишь легонько улыбается. — Зачем? Я в прошлые разы же сам проходил. Не без манипуляций, конечно, но справлялся. — Вот знаешь, Геральт, когда я жду тебя месяцами… — Не было такого. — Когда я жду тебя месяцами, — повторяет Юлиан, выделяя последнее слово с желчью, — мне хочется, чтобы, когда ты все-таки пришел, у тебя было бы хорошее настроение. Потому что вряд ли после нервотрепки с охраной ты зайдешь сюда, как Белоснежка, окруженный радугой и птичками. Ясно. Он все еще на него обижается. Внезапная отстраненность ощущается даже в положении тела — Лютик слегка отодвинулся к краю. — Послушай, — Геральт приподнимает голову в тщетной попытке увидеть спрятанное от него лицо. — Я ведь уже извинился. Если хочешь, я… — Одна смс, и я бы ни слова не сказал. — Знаю. — Я ведь переживаю за тебя, придурок. Работал бы ты продавцом-консультантом… Ну, я бы максимум ожидал увидеть новости в стиле «Сегодня в Левиатане грозный продавец-консультант избил ногами вора-неудачника, после чего тот пытался откупиться от него дорогим пистолетом. Спойлер: у него не вышло». Ладно, неважно. Подай сигареты, пожалуйста.       Геральт понимающе вздыхает и тянется к пошатнувшейся тумбочке с тремя ножками, неловко облокотившейся на стену. Четвертая, видимо, была потеряна при передвижении, а вообще чёрт знает, что тут с ней делали… На тумбочке помимо пачки мятных сигарет лежат перевернутая бутылка с виски и салфетка с чьим-то номером телефона. Мутные капли от виски заляпали последние цифры.       Рука Юлиана уже наготове — поднимается в воздух по направлению к Геральту, растопыривая пальцы. Когда в них опускается всего лишь одна сигарета, рука недовольно качается, будто пробуя ее на вес. — А где остальные? — вопрос по-детски наивен. — Остальные получишь, когда научишься себя контролировать, — спокойно парирует Геральт, без особого интереса рассматривая упаковку.       Она красная, почти малиновая, всем своим видом кричащая «опасность». Но все же делает это не так сильно, как нежная картинка с коллажем о последствиях и предупреждении, что данный продукт может вызывать зависимость. — Чего? — раздается обиженно, и Лютик поднимается, опираясь на локоть, чтобы перевернуться и пристально посмотреть на Геральта: — Умоляю, дорогой, только без лекций о вреде здоровью. Давай вспомним, кто из нас глотает неизвестные препараты и вкалывает черные вещества до трясучки. — Мне нужно это для работы. — Ага. Ну, вот и мне это нужно для работы. Подводка у голубых глаз слегка стерлась, пухлые губы уязвленно приоткрыты. Блять, почему ты такой красивый.       Без Юлиана тело ощущается неестественно, и он хочет, чтобы тот лег обратно, на пригретое место. Можно было бы отдать ему чертову пачку и таким образом прекратить спор, вернув все на круги своя, однако Геральт выбирает противоположный вариант. — Ты последнее время эти «мятные» сигаретки одну за одной жрешь. Раньше одну в неделю, потом две в день, теперь три в час. Тебе позавчера хреново стало, почти в больницу увезли. Суицидом будешь заниматься с кем угодно, но не со мной. Это ясно?       Он ожидает любой реакции: закатившихся глаз, тяжелых вздохов, будто ему на спину поставили огромную сумку, до верха набитую кирпичами, тупых оправданий. Сойдет даже посыл в баню, но Юлиан вдруг опускает глаза, и из-за густых ресниц выглядывает стыдливость. Сигарету он не прикуривает, лишь нервно вертит между пальцев. — Кто тебе рассказал? Про позавчера? — спрашивает он тихо, и Геральт вдруг чувствует раскаяние. Тем не менее, он его преодолевает и не дает себе снова уйти в нежность. — Птичка нащебетала. — Какая именно? — снова поднимает взгляд. — Я постоянно окружен птичками, и все они с разным оперением. — Этот человек попросил анонимности, я не могу отказать ему или ей в столь простой услуге. — Ладно, я кажется, понял, кто это. Спасибо за подсказку. Мне лишь интересно, когда именно она тебе «нащебетала», ты ведь только пришел. — «Дорогой», — передразнивает его Геральт, — не забывай, что у меня есть удивительный гаджет под названием телефон. — Ты же им пользуешься только для того, чтобы позвонить Йеннифэр. В голубых глазах появляется боль, с которой они не справляются. — Сколько раз нужно извиниться? И не переводи тему. Я серьезно. Хватит раскуривать эту дрянь, Лютик!       Последняя фраза звучит не так, как он хочет, и выходит грубой, неотесанной, почти угрожающей. Повышать голос на человека, которого хочешь в чем-то убедить — отвратительная идея, но беспокойство в большинстве случаев выруливает на плохую дорогу.       Был бы Геральт нормальным человеком, спросил бы откровенно, в чем причина. Причина всегда должна быть, Юлиан не из тех, кто бросается во все тяжкие во имя удовольствия. Ему явно плохо. И плохо уже почти полгода. Геральт должен был узнать намного раньше, уловить сигналы, почувствовать… Однако он даже не удосужился явиться к нему на день рождения.       Сейчас же Лютик не разглядел безопасность в разговоре, и операция прошла очень неудачно. Геральт удрученно наблюдает, как тот тянется за зажигалкой на полу, окончательно отсаживается от него (теперь соприкасаются лишь ноги) и подставляет сигарету к губам. Треск, еще раз, и Юлиан втягивает в себя «мятный» дым. В его глазах отражается разочарование Геральта.       Говорить что-то еще бесполезно, ему дали понять, четко и ясно, насчет собственной позиции. Если бы он выбрал немного другие слова, если бы он, твою мать, умел нормально разговаривать с теми, кто ему дорог. Может, поэтому они расстались с Йеннифэр — потому что она откровенно устала от стены вместо человека.       В комнате стоит странная тишина — между ними двоими от напряжения вот-вот вспыхнет пламя, а снаружи все так же звучит надоевшая им обоим музыка. Геральт перебирает всевозможные словесные варианты, чтобы сгладить обстановку, но не придумывает ничего лучшего, чем прикосновение. Он меняет положение на кровати, тянется к Лютику и очень бережно обнимает его сзади, прижимая к себе и показывая, что сожалеет и что он рядом.       Этого, конечно же, не происходит. Геральт банально не успевает — Юлиан реагирует первым. Он вдруг улыбается, задорно-дружелюбно, и косится на него с игривыми приподнятыми бровями. Геральт чувствует себя еще паршивее: когда Лютик так ловко надевает маску, он винит во всем только себя. — Ты кстати видел, что про нас вышло новое видео-доказательство на Ютубе? Расследование вела, барабанная дробь, та же мадам, которая устроила в прошлом году невероятное разоблачение моей ориентации. Кто бы мог подумать, что музыканты могут быть бисексуалами! Снимаю шляпу перед Мисс Холмс. — Людям совсем заняться нечем, — неохотно подхватывает разговор Геральт. — Ты в курсе, что мы тайно обручились на Мальдивах? — О, ничего себе. Я всегда представлял это где-нибудь в Норвегии. — Норвегия — замечательная страна, но мы с тобой выбрали Мальдивы из-за совместных татушек. — Чего? — вот теперь Геральт теряет нить повествования. — Ну, как же. У нас же есть любимая тату-мастерица, которая живет на Мальдивах. Как же ее там… А, Эмма Близзард. Подожди, я тебе покажу это великолепие. Я вчера до слез смеялся, раз пять точно пересматривал.       Юлиан лениво переползает к краю, переворачивается и, отставив сигарету в сторону, специально падает на пол. Ему искренне становится весело, что не может не радовать. Геральт со слабой улыбкой наблюдает за тем, как тот скачет по комнате в поисках телефона и шутливо ругается на своих коллег-собутыльников, которые «нашли-таки возможность порыться в домашних архивах».       Свет неоновой таблички отражается от окна и, попадая в комнату слабым фиолетовым цветом, ложится бликами на блестящие от пота бедра Лютика. Он худощавый, живот вваливается внутрь, и его беспорядочно бродящая фигура мелькает в тени брызжущего света от зеркал.       Геральт замечает пропажу сразу, и для этого ему не нужно быть великим детективом — телефон прямо на туалетном столике. Но смотреть на мучения Юлиана намного более увлекательно, поэтому он упорно молчит и ждет, пока тот, наконец, посмотрит на самое очевидное место в комнате. Проходит еще минута, не меньше, прежде чем происходит вспышка праведного гнева и мольба о помощи. — Не это ищешь? — Ну, ты и сволочина… Юлиан победоносно возвращается на кровать с добычей и сразу намечает себе новое место около Геральта. — Подвинься, что ли, — беззлобно ворчит, и тот послушно освобождает ему пространство.       Кровать кажется еще более узкой, чем прежде, но Геральт этому благодарен. За окном воет ветер, вырываясь рваными потоками в сквозную щель. Ты замерз? Пока Лютик ищет видео на ютубе, он собственнически обнимает его за плечо и слегка притягивает к себе, натягивая на чужие ледяные ноги конец простыни. Наконец, все готово к кинопросмотру, и Юлиан с азартом ухмыляется, нажимая на кнопку «play». От него прямо-таки несет волшебной «мятой», но сигарета внезапно тушится и оказывается на тумбочке. Ради чего или кого это сделано, неизвестно и все же приятно.       Геральт, к тому же, мучается с раздвоением чувств: с одной стороны, видео, еще не включившись, вызывает в нем яркое желание выкинуть себя в окно вместе с телефоном (наверняка, это месть Лютика, страшная, как сама преисподняя); с другой стороны, неловкая тема замялась, и они снова лежат вместе. Последние сомнения улетучиваются, когда Лютик заботливо обещает: — Если станет совсем плохо, я выключу. Ты только скажи, — а затем доверчиво тыкается губами в шею.

***

      Геральт у самой двери надевает кожаную куртку, застегивает молнии нижних карманов, перед этим ощупывая, на месте ли выцветшая визитка. Юлиан сидит на краю кровати, с явным усилием натягивая на себя кожаные штаны. Два сапога пара.       Уже рассвет, нужно бежать дальше по жизни, при этом успевая оборачиваться на прошлое. Он вспоминает, что у него еще оставалась пара зацепок, которые обязательно нужно проверить. Возможно, он даже напишет Юлиану и предложит осмотреть канализации вместе, чисто из вежливости, заранее зная, что они оба этого не хотят. — Видео оказалось не таким уж и ужасным, да, Геральт? — подмигивает Лютик, справившись со штанами и переключаясь на носки. — А вот комментарии… У-ля-ля. В рамочку да на стеночку. — Да, забавное, — соглашается тот и игнорирует зеркала. Останавливается возле двери, облокачивается на стену, скрестив на груди руки и нагло осматривая Лютика. — Господи, ты как дед разговариваешь. «Да, забавное», — пародирует, понижая голос до невообразимого тембра. — В следующий раз скажи «И правда, потешное». — Обязательно, — серьезно обещает Геральт. — А ты в следующий раз побольше англицизмов в речь запихни. Чтобы соблюсти баланс весов. — Йес, сэр, оф корс.       Он встает, потягиваясь по-кошачьи, потом подходит к Геральту. Пора прощаться. Выражение лица его меняется, становится очень грустным, фарфоровым, ранимым. Зрачки все еще сильно расширены. — Когда увидимся в следующий раз? — серьезно спрашивает он с затаенной надеждой. — Я тебе напишу. Можно и в кафе зайти перед этим. Будем поддерживать твой имидж. — Ничего себе, вот это роскошь. А где деньги возьмешь, папаш? — Найду. — Продав мотоцикл? — Я скорее себя продам, чем «Плотву». Лютик хихикает, кивает. Тут же удивленно распахивает глаза, когда Геральт внезапно берет его за руки и, заглядывая в лицо, отчетливо произносит: — Что бы ни происходило, я всегда рядом. Если тебе нужна помощь, просто позвони мне. Я обещаю, что та история больше не повторится. И мы обязательно вернемся к теме сигарет, когда ты будешь готов. Хорошо?       У Юлиана щиплет в глазах от благодарности, и, чтобы не дать волю слезам, он просто кивает. Геральту этого достаточно. Он мягко проводит пальцем по нежной щеке, почти отпускает, но его губы накрывают чужие. — Спасибо, — горячий выдох, обжигающий кожу. Я стараюсь, правда, стараюсь. Быть нормальным. Не причинять тебе боль.       Он выходит в раннее утро через заднюю дверь клуба, неторопливо шагает к мотоциклу. За ночь здесь успело прилично намести снега. Ноги в высоких сапогах погружаются в пушистые, но колюче-холодные волны сугробов. Он заводит мотоцикл, надевает шлем, поправляет его на голове и, выдыхая, отправляется в путь. Неоновая вывеска гаснет, ожидая ночи, а какой-то прохожий, что-то злостно прокричав одному богу, начинает в истерике топтать пачку сигарет.