saint calvin told me not to worry about you

алые пятна на снегу. он переливается, несмотря на то, что его белизна уже подпорчена размазанной грязью. квентин смотрит на него, потому что больше смотреть не на что. он лежит на том боку, который не разрывается от боли при слабейшим прикосновении. изнеможение — внезапное и пробирающее до костей — не даёт ему пошевелиться. лёд холодит щёку. снег продолжает падать. квентин думает о том, что никогда не был на испытании достаточно долго, чтобы увидеть, как он покрывает всю землю ровным слоем. хлопья сыпятся с серого неба, и он провожает их взглядом до самой земли, где они падают в эти алые лужи крови, растекающиеся по следам борьбы на снегу. его дыхание становится поверхностным. сейчас ему как никогда больно вдыхать холодный воздух. время от времени, в минуты, похожие на эти, квентину приходится напоминать себе, что это, возможно, был наилучший вариант развития событий, и что это именно то, что он выбрал. хотя, честно говоря, иногда бывает трудно вспомнить. уже знакомый ужас — быть тем, на кого охотятся. новый и болезненный ужас — быть тем, кого поймали. тем, кого насадили на крюк. выпустили кишки. вспороли и оставили истекать кровью до смерти. кто бы хотел этого? кто бы выбрал это? здесь, в ормонде, мир ощущается приглушëнным. боль не помогает прочистить мозги, а, значит, что всë, что скрипит за его спиной, будет услышано. если б у него были силы, он бы выругался, но сейчас квентин в состоянии только сделать такой глубокий вдох, какой может выдержать, и закрыть глаза. он должен бы двигаться. он должен бы попытаться встать или, по крайней мере, отползти подальше, но… он снова смотрит на свежие кровавые отпечатки ботинок на снегу перед собой. на размытый след чего-то тяжёлого, проволоченного по земле, заканчивающийся прямо там, где он лежит. квентин далеко бы не ушёл, и, даже если б попытался, не смог бы спрятаться. всё равно. он стискивает зубы, заставляя себя двигаться, наклоняется вперёд, пока не опрокидывается на живот. опирается на локти, опускает голову, и волосы падают на свежий снег, пока он пытается подобрать под себя ноги. он пролежал на месте достаточно долго, чтобы его одежда промокла насквозь. ветер, завывающий в ушах, болью заставляет его осознать это, выйти на новый уровень окоченения. озноб никак не перебивает дрожь, которая охватила его из-за большой потери крови. квентин приподнимается на колени, а потом падает на бок из-за головокружения. спина касается большого камня, — достаточно большого, чтобы на него можно было опереться, так что это он и делает. прижимает ладонь к пяти глубоким порезам на ребрах и снова прислушивается к тому, что совсем недавно двигалось к нему. но ничего не слышит, и у квентина нет сил беспокоиться по этому поводу или даже злиться. ведь разве сейчас он способен на это? крюгеру всегда нравилось играться. это не вызывает удивления, больше нет. с другой стороны, неужели это должно утешить квентина? прямо здесь, прямо сейчас — он не мёртв, но действительно ли это хорошо, если он в таком состоянии? на этот раз он собирается с силами, чтобы прошептать — скорее, прошипеть, — себе под нос: — блядь. кто-то другой добавляет к его брани своё тихое: «твою мать». квентин откидывает голову назад, не вздрагивает, когда она довольно ощутимо ударяется о камень, на который он всё ещё опирается всем телом. пара ног спешит по его старым следам, смахивая свежий белый покров с отпечатков ботинок. с пятен крови. они не растекаются, слегка подтапливают снег, пока тот не превращается в розовую кашицу, и… — господи, пацан, — говорит эйс, опускаясь перед ним на колени и перекрывая собой весь обзор. квентин не отвечает. просто безучастно смотрит, как эйс пытается прикрыть, как может, его кровоточащую грудь. на краю сознания мелькает мысль, что это может быть плохим знаком. он правда больше ничего не чувствует — в смысле, боль. он смотрит за руками эйса и может видеть каждое движение перед собой, осознавать, что это происходит на самом деле. но ничего не болит. квентин больше не чувствует холода. это определённо нехорошо, но он по-прежнему ничего не говорит. видимо, ему и не нужно. эйс завязывает концы нескольких неровно намотанных бинтов с ловкостью, пришедшей с опытом, и, прежде чем встать, снимает с плеч свою куртку. он накидывает еë на плечи квентина. тепло тела, всё ещё хранимое тканью, причиняет боль, жалит даже через его собственную одежду, и да. определённо нехорошо. — давай, проснись и пой, — бормочет эйс, наклоняясь вперёд, чтобы положить одну руку на здоровый бок квентина, а другую — ему на спину. хватка квентина слабая и скользкая от крови; в основном, именно эйс поднимает его на ноги, но делает вид, что это не так. — не могу поверить, что он отпустил тебя, — замечает он, позволяя квентину опереться на него, чтобы удержать равновесие. с этим ему действительно нужна помощь, особенно с учётом того, что в ответ на слова эйса он сдавленно смеётся, с трудом выталкивая воздух из горла, и это чуть не сбивает его с ног. — полегче, пацан, — предупреждает эйс, удерживая его в вертикальном положении и заставляя идти дальше. и квентин идёт и не говорит эйсу, что он неправ, что крюгер его не отпускал. это невозможно. не говорит, что всё ещё чувствует его дыхание на своей щеке, когда тот говорил с ним, такое влажное и едкое, горячее, как что-то мёртвое и оставленное гнить на солнце. его присутствие, его слова — всё то, что он говорит и делает. он никогда не отпустит квентина, но квентин не обязан этого говорить. не обязан. ему кажется, что это очевидно, что он может поклясться чем угодно, что остальные на этом испытании так и не увидели убийцу, который должен был охотиться на них. они крались на корточках и прятались, тревожились и нервничали, но никогда, никогда не замечали в своём поле зрения этого человека. но квентин уверен, что сам напросился на это. это то, чего он хотел. чтобы все были в безопасности, чтобы нэнси была в безопасности. тогда он не знал, что это значит, чего это будет стоить. и всё же он не считает, что поступил бы как-то иначе. не считает — даже сейчас, полумëртвый и вечно бессмертный, — что когда-нибудь пожалеет об этом. нет, если это помогает людям. нет, если это помешает крюгеру причинить вред кому-либо ещё. квентин пытается не терять сознание и позволяет эйсу отвести его к выходу, где ждут нея и дэвид. у них на лицах застыло мрачное выражение, они отводят взгляд в сторону от лица квентина. так выглядит вина; один из них открывает рот, но ничего не говорит. внезапно они перестают смотреть друг на друга. он продолжает повторять это про себя, как будто так слова смогут стать правдой. это хорошо. это наилучший вариант развития событий. это к лучшему. эйс отлично отыгрывает роль, делая вид, что ничего необычного не происходит, всё как обычно. он неторопливо проходит мимо дэвида и неи, когда та в последний раз быстро дёргает рычаг, чтобы наконец открыть ворота. очевидно, он уверен, что теперь квентин не упадёт без его поддержки, или, может быть, просто надеется на это, чтобы всё выглядело нормально. однако эйс позволяет ему оставить куртку, всё ещё висящую на плечах и залитую кровью с левой стороны. нея и дэвид не двигаются с места, пока квентин тоже не проходит мимо них. дэвид вглядывается в открытое поле вокруг курорта, как будто пытается разглядеть человека, который то появляется, то исчезает из поля зрения, достаточно рано, чтобы предупредить их. нея просто смотрит в землю, переминаясь с ноги на ногу. они ждут его, но всё ещё не могут заставить себя взглянуть ему в лицо. крюгер его не отпустит. не по-настоящему, не навсегда. квентин понимает, что никогда не сможет привыкнуть к этой мысли, и это происходит каждый раз, когда он думает об этом. леденящее сердце осознание того, что это будет длиться вечно. что квентин победил, получил, что хотел. что теперь крюгер никогда не остановится, а это значит, что и он тоже не может. неважно, насколько всё будет плохо.

***

возвращение к костру оставляет у квентина фантомные боли в местах порезов, которых у него больше нет. обратный путь всегда проходит в шоковом оцепенении, даже если тебе удалось сбежать без единой царапины. когда до него наконец-то доносится запах дыма и звуки приглушëнных голосов, на его груди больше нет импровизированных бинтов. куртка эйса всё ещё висит на нём, но кровь с ткани полностью исчезла. остались только грязь и потëртости, какие были там до испытания, и точно так же пропали рваные дыры с рубашки квентина. эйс болтает с феликсом, когда квентин подходит и молча протягивает ему куртку. эйс позволяет ему выйти сухим из воды. он улыбается квентину, по-прежнему делая вид, что всё в норме, и говорит: «о, ты нашёл её», будто до этого сказал феликсу, что забыл, куда положил куртку. так что ничего удивительного в том, что феликс бросает на квентина одновременно недоверчивый и обеспокоенный взгляд. он — первый человек, кроме эйса, который посмотрел ему в глаза, и это невольно помогает плану «ведём себя, как обычно». но ещё это с ноткой печали напоминает о том, что феликс всё ещё отчасти новенький. о том, что потом, после него, будут другие, такие же непонимающие. о том, что новички будут шагать в туман и думать, что это просто испытание, к которому, по мнению остальных, они не готовы. что всё не так плохо, как те думают. по крайней мере, феликс не такой. ещё нет. он сдержан и полон сомнений, но он очень проницателен, когда это необходимо. а это значит, что он ничего не говорит квентину. он и эйс позволяют ему уйти. чувство отрешённости сохраняется. может, позже он почувствует себя виноватым из-за того, что ничего не сказал эйсу. ни поблагодарил, ни попытался подыграть, хотя феликс всё равно бы не поверил. но эта мысль так далека от него, как будто квентин думает о ком-то другом. он двигается, как кто-то другой; дышит, как кто-то другой. не может говорить, как кто-то другой. он держит рот закрытым, губы — плотно сжатыми. горло стиснуто спазмом, язык словно примëрз к нëбу. квентин понимает, что добрался до своего маленького укрытия в лагере, только когда садится на свою кровать. которой он почти не пользуется. на которой почти не спал. она прогибается под его весом, рама скрипит, а затем всё затихает. и долгое время стоит тишина. болтовня других выживших превращается в тихий гул, который смешивается с шорохами леса, ветра и шелестом листьев и веток, стучащих друг о друга. квентин наклоняется вперёд так, что его локти упираются в колени, затем опускает голову на ладони. втягивает застоявшийся воздух в лёгкие, которые снова начинают ощущаться как его собственные. чувствоваться, как живое мясо. поэтому он делает ещё один вдох, как будто просто разминает затекшую мышцу; удерживает его к груди, и ему кажется, что он чувствует, как встают на место рёбра; а потом выдыхает. квентин разворачивает ладони, чтобы потереть уголки глаз костяшками пальцев. кожа на ощупь чувствительная, болезненно натянутая. а он думал, что до этого был уставшим. — вот ты где. квентин роняет руки на колени, выпрямляется. пытается сделать хоть каплю оживлённое выражение лица. и это не так уж трудно, потому что он узнаёт этот голос, знает, кто это, ещё до того, как поворачивается, чтобы увидеть его у входа в свою импровизированную палатку. — привет, — удаётся ему тихо выдавить из себя. улыбка, которую он пытается удержать, должно быть, выглядит жалко, но стив не вглядывается в его лицо. держа что-то в руках, он заходит внутрь, садится рядом с квентином на кровати. ему не нужно приглашение. — держи, — говорит стив, протягивая аптечку первой помощи, которую принёс с собой. — спрячь; я спёр это у фенг. квентин слушается, бесцеремонно запихивая её под кровать, но всё же спрашивает: — почему? — поймал её, когда она пряталась в кустах, — поясняет стив, придвигаясь ближе, так что их плечи соприкасаются. он очень тёплый по сравнению с квентином; и тот задаётся вопросом, останавливался ли он у костра, прежде чем придти сюда. — как будто кто-то из нас был безумно счастлив видеть дамочку, блюющую на метры вперёд. — чума, — уточняет квентин. стив пожимает плечом, на которое тот не опирается. — ага, конечно. не то чтобы дело было только в этом, но да, — он слегка толкает его локтём. — а ты? ты сбежал? квентин не смотрит на него. слишком боится, потому что ответ написан у него на лице, он это знает. и он хочет солгать обо всём. не хочет говорить об этом. и всё же, несмотря на все попытки уйти от этого, он снова там. распластанный на снегу; и этот запах крови, вкус крови; и губы у его уха издевательски шипят: — у него есть свой типаж, не так ли? стыд наполняет квентина, и внутренности застывают огромной глыбой льда. он точно знает, что это неправда, что крюгер играет в ужасные, пиздецки херовые игры, которые по сути — пытка. квентину должно быть больно, когда рука с лезвиями хватает его за подбородок и заставляет смотреть, как бездонно-чëрные глаза обшаривают его лицо, изучая, чтобы подвести итог: «голубоглазые брюнеты.» невозможно вырваться, когда крюгер снова наклоняется вперёд, носом к его виску, и в этот момент в горле квентина булькает кровь. он едва может дышать. но даже сквозь звуки своего тяжёлого дыхания и болезненные хнычущие всхлипы он может разобрать: — звучит похоже? раньше квентина такая херня не волновала. он никогда не думал, что будет волновать. но, может быть, всë дело в том, что крюгер у него в голове. точно знает, что сказать, чтобы надавить на него. наслаждается его болью, его сомнениями, его изнеможением, его страхом. хотя последнее крюгер обычно не видит. больше нет. ему приходится действовать изобретательно, и квентин — причина этого. вот что происходит, когда ты побеждаешь крюгера в его же игре: ты просто начинаешь другую, где обстоятельства складываются в его пользу. — квен? — спрашивает стив, снова легонько толкая его локтём. — чья-то замена, — глумится крюгер, его голос — хруст щебня под шинами, — другой нэнси. — квен, — снова зовёт стив, теперь чуть более твёрдо. в этот раз он не просто толкает его — крепко сжимает его ладонь своей и не отпускает, и это вырывает из квентина торопливое «прости». звук собственного голоса пугает его; такой надломленный и напряжëнный. это пугает и стива. он немного наклоняется вперёд, настолько, чтобы квентин мог его видеть, чтобы стив мог его видеть, говорит: — блин, эй… — и тянет его на себя. квентин поддаётся. рвано вздыхает, роняя голову на плечо стива. он не осознает, как крепко обнимает себя руками, пока ладони стива ни ложатся поверх них. — прости, что спросил, — бормочет стив, его голос одновременно мягкий и грустный. это заставляет квентина хихикнуть, несмотря ни на что. несмотря на всё это дерьмо. стив прижимается виском к виску квентин, одной рукой проводит по его волосам. — так нормально? — ага, — выдыхает он, закрывая глаза. — прости. — заткнись, — ласково говорит ему стив. — хочешь поспать? квентин согласно мычит. он вытягивается на кровати следом за стивом. какое-то время тот борется с одеялом, вытаскивая его из-под них одной рукой, затем набрасывает сверху, закрывая их так хорошо, как может. «он бы не сделал этого, — напоминает себе квентин, — если б это ничего не значило». после нескольких секунд уютной тишины стив говорит: — эй, — квентин снова мычит, совершенно обессиленный. даже не открывает глаза, чтобы посмотреть на него. — в следующий раз, когда мы вместе окажемся испытании, нам стоит снова попробовать провернуть ту штуку со шкафчиком. — в прошлый раз из-за тебя меня поймали, — отвечает квентин. — сейчас я могу это сделать, клянусь, — говорит ему стив после короткого смеха. — спроси мэг, она подтвердит. квентин не говорит «да» или «нет». Вместо этого он жалуется с наигранной досадой в голосе: — почему я всегда играю роль приманки? рука, которая до этого перебирала его волосы, скользит вниз по щеке, ещё ниже, а потом ладонь обхватывает подбородок квентина. — потому что ты такой милый, что они не могут устоять перед то… не кусай меня, чувак!..