Плохая закономерность

      Шиничиро с детства спит необыкновенно чутко, но с тех пор, как подросли братья и сестра, отвыкла просыпаться от всхлипов в собственной постели. Моргает, не ориентируясь в темноте со сна, поднимается, садится у подушки. Ровно секунду не понимает происходящее.       Плач тихий, сдавленный, заглушённый подушкой. Такемичи сидит на краю кровати, поджав под себя ноги и сжимая наволочку, — именно это Шиничиро обнаруживает, включив лампу. Постель с его стороны смятая, их общее одеяло почти сползло на пол, а худые голые плечи, разукрашенные разномастными синяками — видят ками, не только с драк, — бьёт мелкая, противная дрожь.       Поправив футболку не по размеру, Шиничиро спускает на прохладные доски ноги и аккуратно укладывает на выступающую крылом лопатку горячую ладонь. Липкий ледяной пот стекает у мальчишки вдоль позвоночника, и он даже не сразу реагирует, когда она приобнимает его за талию, чтобы притянуть ближе к себе.       — Они же все всё равно умрут, да? — догадывается будто, подняв на неё красные глаза. — Каждый раз… Они делают это каждый раз, как бы я ни старался. Я не удержал его там, на крыше… Рука… Рука была такая скользкая! У меня не хватило сил, и он упал. Никогда не хватает…       — Кто упал? — вздохнув, спрашивает девушка, вытаскивая из слабых рук насквозь мокрую подушку.       — Майки, — сухо, одними губами шепчет в ответ Такемичи, теряя голос, и крупные слёзы скатываются по его мертвенно бледным щекам. — Он разбился. Я не удержал его, мне сил не хватило, понимаешь?       Шиничиро кивает, давит на его плечи, и он, ведомый сильными руками, прижимается щекой к её груди, крепко зажмурившись, обнимает, сминая пальцами ткань собственной футболки на её теле.       — Тихо, тихо, — заводит она размеренно, как успокаивала когда-то братьев. Поддерживает чужое обмякшее тело одной рукой, чтобы мальчишка совсем не завалился в сторону, гладит по светлым волосам и мокрой щеке. — Это сон, детка. Это был просто дурной сон. Мы все живы и совершенно здоровы, а если это не так, ты не виноват ни в чьей смерти. Ты уже проснулся, и здесь всё хорошо.       — Здесь? — почти сам себе бормочет Такемичи. Шмыгает носом. — Здесь я тоже всё испорчу… Они все погибнут, все… А я опять не смогу помочь! Ты не знаешь…       — Может, и не знаю, — покладисто соглашается Шиничиро, поглаживая его по голове. — Но вот в чём я точно уверена, так в том, что сейчас все живы, и Майки жив. Он спит в соседней комнате, может упасть только с кровати, и ты совсем не будешь виноват. Сейчас у нас всё спокойно. Ты заканчиваешь школу, скоро поступишь в университет. Вот о каком будущем ты должен думать, глупый. А сны — только плод нашего воображения. Они не сбываются по щелчку, всё в твоих руках.       — А если всё и здесь станет плохо? Сейчас, — Такемичи смотрит куда-то в пространство пустеющим взглядом.       — Прямо сейчас, посреди ночи? — уточняет Шиничиро, покосившись на часы. Да нет, уже утро. Вздыхает, поднимает чужую голову, обхватив ладонями, и, зачесав назад пальцами непослушные волосы, смотрит в необычно яркие от слёз глаза: — Тогда мы справимся с этим вместе. Но у меня вряд ли получится, если ты будешь так плакать. От решения проблем меня это точно отвлечёт, как, думаю, и тебя самого.       Чужой взгляд проясняется постепенно, Такемичи моргает, утирает слёзы, и веки от этого становятся просто ужасно красными. Шиничиро, подавив желание хорошенько встряхнуть парня, а затем умыть, оставляет всё, как есть, лениво перебирает чужие волосы, когда они оказываются в более-менее горизонтальном положении поперёк кровати, и он лежит щекой на её животе, уже в полусне опустив ресницы.       На тумбочке находятся забытые сигареты, и она чиркает спичкой, прикуривая. Такемичи морщит носик, приоткрывая глаза, смотрит с неодобрением, как она выдыхает в потолок, ногой предусмотрительно толкая створку окна. На крошечный огонёк слетается пара мелких мошек, и Такемичи почти спит, совершенно обессиленный истерикой.       Светлые кудри под пальцами щекочут запястье, пепел с щелчком пальцев оседает на подоконнике мимо блюдца с тёмным кругом от чая.       — Я правда виноват, — признаётся Такемичи, не открывая глаз.       — Ну и что? — жмёт плечом Шиничиро, покачивая уложенной на согнутое колено ногой в воздухе. Не имеет понятия, о чём он, но сказанный таким тоном бред глупо игнорировать. — Все ошибаются.       — Каждый раз они страдают, что бы я не делал…       — Это у тебя просто не было меня, — самодовольно фыркает, отправив окурок в окно и не озаботившись даже стряхиванием мусора туда же. Неожиданно действует, и Такемичи, будто задумавшись всерьёз над этим, кивает. — Расслабься. Если что-то случится, я решу. Я же крутая, помнишь?       Такемичи тычется носом в её руку, целует пальцы, бережно поймав в ладонь, тянется, привстав, к лицу и даже не сетует на запах крепкого табака. Шиничиро целует его, устроившегося на её животе теперь уже задом и упирающегося коленями по обе стороны от её торса, уверенно толкая язык глубже. Худой, жилистый, он весит так мало, что она при желании и на руки бы взять его смогла. Хотя он её тоже поднимает.       — Помню, — отвечает запоздало и только к этому моменту полностью выныривает из очередного кошмара, впервые нашедшего его в ночь с Шиничиро, а не дома.       Сползает с неё не до конца, и движение заторможенные, потому что дремлет на ходу, и если бы не это состояние, непременно порозовел бы щеками и стремился бы унять крепнущее напряжение в паху, но сейчас даже не задумывается об этом, устраиваясь у Шиничиро под боком, так и перекинув ногу через её живот и свернувшись уютным клубком.       — Завтра расскажешь, что снилось, детка, — хмыкает девушка, у которой сна уже ни в одном глазу, и парень сонно бормочет что-то, крепче прижимаясь к ней.       Пальцы неспешно скользят по крепкому бицепсу и мышцам спины, спускаются к ягодицам, обтянутым мягкими пижамными штанами и слегка давят. Такемичи невнятно бурчит ей в плечо, и она, посильнее сжав, убирает руку на худую поясницу, сжалившись.       Дремлет до будильника мальчишки, который неясно зачем нужен ему в выходной, и целует его в макушку, когда он тянется через её тело к своему телефону. В бедро упирается внушительные утренний стояк, которому совершенно всё равно, что несколько часов назад его обладатель корчился в слезах, желая чуть ли не наложить на себя руки.       Такемичи продолжает спать на ходу, даже когда садится, в свете уже поднявшегося солнца растрёпанный и не открывающий глаз, а потому не замечает беспорядка, пока чужая рука не опрокидывает на подушки и не соскальзывает с груди под резинку недолго остающихся на положенном месте штанов.       Разумеется, не рассказывает, что ему снилось, будто забывая о том, что произошло ночью, а на прямой вопрос отвечает «Глупости всякие!» и больше не поднимает эту тему. Шиничиро, закатывая глаза, думает, что над глупостями и реветь не стоило, но не говорит этого в слух.       Утро они проводят в постели, и Такемичи, кусая подушку, чтобы не разбудить стонами Майки в соседней комнате, совершенно забывает о том, что в предрассветной темноте казалось до боли жутким и неотвратимым.