***
Я тогда был совсем юнцом, жил во владениях Энки, выступал в столице и готовился к военному делу, службе которой должен был быть всецело преданным. Это был один из многочисленных баллов, на которых моё присутствие было обязательным, так что мне приходилось по несколько часов стоять на одном месте, пока возле меня кружились служанки, поправляя мой наряд. Как один из известных детей Одного из Пяти Повелитетей, одежка на мне была идеальной, другого слова не подобрать. От иголочки, без единой лишней ниточки, и честно — в какой-то момент это стало очень раздражать. Хотелось навести беспорядок, но я понимал, что мне за это будет. Официальная часть проходила как во сне, губы сохли от вечных приветствий, что слетали с уст моих, стоило одному из гостю оказаться в моём поле зрения. Я скромно попивал терпкий алкоголь, который грел мою холодную душу и зелёными глазами следил за гостями. Это занятие не доставляли мне удовольствия, но чем-то занять себя я должен был. Пальцы тихонько стучали по ножке бокала, пока я не увидел её. Богиня, не иначе. В облегающем чёрном платье, на котором не было ничего лишнего, с ярко-красными губами (такое вообще одобряется в нашем обществе?) и синими, словно поздний вечер, глазами. Она улыбалась, приподняв брови и слушая речи её собеседника. Отглотнув из своего бокала, неторопливо повернула голову в мою сторону и замерла. Улыбка её, такая красивая и галантная, слезла с губ, оставляя одну пустоту, но глаза так и сверкали любопытством. Распрощавшись со своим аппонентом, она двинулась в мою сторону — расталкивая всех, почти не обращая внимания. Словно заколдованная, роковая, как смерть. Я тоже был заколдован. И только по мере её приближения я смог отметить бледность её кожи, она была словно мраморная. — Добрый вечер, — Богиня встала напротив меня, одаривая своим пылким взглядом. — Сын Энки, я так полагаю? — Будущий генерал Пяти, Госпожа, — Слегка поклонился, хотя, судя по всему, это она должна была кланяться, ведь я выше её по рангу. Но мне было все равно, перед ней я был готов ползать на коленях. — Я Ирсилла, — Госпожа поставила недопитый бокал на поднос проходящего слуги и стянув со своей изящной ладони шелковую перчатку, протянула мне её. Я тут же припал к ней поцелуем, не убирая руку за спину. — Ниалл, — Выпрямившись, не стал отпускать её ладонь, чувствуя, что уже не смогу этого сделать. Её алые губы слегка приоткрылись, когда прозвучали первые аккорды скрипки, и в зале образовалась тишина. — Подарите мне танец, Ирсилла? — Если вы так просите, — Госпожа улыбнулась, перехватывая мою грубую руку в свою и уже тогда я понимал, что пропал, и не выбраться мне из объятий её ночи, что плескалась в глубоких глазах и элегантном платье. Двинувшись к центру зала, меня придавило ощущение чужого взгляда. Это был отец. Он стоял возле Энлиля, и наблюдая за нами, его лицо ничего не выражало, но на подсознательном уровне я понимал, что он зол, очень зол. Но мне стало абсолютно все равно именно в тот момент, когда она сама прижалась ко мне, переплетая свои пальцы, обтянутые тёмным шелком, с моими. Это была или сказка, или сон, но даже будь это моим личным проклятьем — я не стал бы отказываться от этого удовольствия. Прижимать её к себе, вдыхать аромат её парфюма, вести по такому полному людьми залу и не обращать ни на кого ни толики внимания, зациклившись исключительно на ней. Её глазах, румянцу на щеках и родинке под глазом. Я кружил её, все время перехватывая руку и притягивая её тело обратно к себе. Был на грани того, чтобы отпустить, но всегда возвращал, сжимал в своих непривычно горячих ладонях её талию и тяжело дышал. Сердце гулко билось в моей груди, словно птица в клетке, что желала освободиться от вечных оков, но ключа у меня не было к этому замку, что укреплялся на протяжении всех годов моей одинокой жизни. Ирсилла прижала ладонь именно там, где был этот самый замок, и я окончательно потерялся, ведь та птица, что освободилась, улетела в её руки, да так и осталась. Она забрала моё сердце, не спросив, но я не был против. Я бы доверил ей его ещё раз, не думая. Но подумать стоило. На следующий день отец заточил её в темницу, поскольку она была воровкой. Магичка воды, что крала, чтобы выжить, убивала, чтобы не убили её. Она выбирала меньшее зло, но разве от этого зло становится добром? Ирсилла утащила вместе с собой в темную камеру и мою птицу души, не спросив. Я поступал на службу, когда мне пришла веточка от Энки. «Моему любимому Сыну. Уверен, твоя служба проходит хорошо. Шамаш прекрасный учитель, если это касается войны, и прекрасный стратег. Дела в столице идут своим чередом, но вынужден сообщить, возможно, грустную весть для тебя. Ирсиллы, твоей воровки, не стало этой ночью. Я позабочусь о том, чтобы её похоронили в благоприятных условиях. С надеждой, твой Отец — Энки.» Я не рвал, не метал, не кричал. Перечитывал это письмо по несколько раз, комкал этот несчастный лист и долгое время корил себя за то, что меня не было рядом. Моя воровка... И впрямь. Украла по-хитрому мою птицу, взломала мой замок и утащила с собой в могилу! Разве я этого заслужил? Ирсилла, ночь моя, почему ты задушила птицу моей души?***
— И покрылся замок мой вечным ураганом, с которым сразиться сил никому не хватает, — Ияр допевал последние слова, и только тогда Ниалл повернул голову к Никкаль. Её чудесные брови были грустно изогнуты, а ладошка сжимала его колено. — И та дева, что стала моим океаном, в могиле своей лишь томно вздыхает. Прозвучали последние аккорды, и Ияр отложил лиру возле себя. Никкаль переложила свою руку с колена на кисть Ниалла, и переплела с ним пальцы, уставившись в зелёные глаза. — Я ни за что не высохну, как море в жару, я буду гореть для тебя веками, и птицу твою, как самый важный оберег, хранить буду. Может, я и неуклюжая, но.. — Искорка, — Его голос был сиплым, когда он произносил столь важное для них обоих прозвище. — Ты уже её хранишь, и мне этого достаточно.